– Я бы умер без него. Он мне как отец. Я пришел к нему, зная, что у него во дворце смогу найти ту, которую зову матерью. Дьявол допустил оплошность, позволив мне выиграть у него, но он не ошибся, указав мне путь. От дворца тянулась нить, что вывела меня к тебе.
– Какой дьявол? Какая нить? – не понимала Вия. – О чем ты, Полет?
– Надо мной посмеялись тогда, посчитав мою речь выдумкой, а я знал, что мой путь верен. Ты улыбнулась, мама Вия, значит, все еще считаешь меня дурачком?
– Нет, малыш, не считаю и никогда так не думала. Ты видел много горя; что удивительного, если временами от этого мутится рассудок?
– Слушай же тогда, лучшая из женщин, что я тебе скажу. Все бросили меня, отвернулись, оставив умирать, а ты спасла меня от смерти. Следы от тех ожогов остались на моем теле, напоминая о тебе и о моем долге. Шут помнит зло, но никогда при этом не забывает и добра. Я терпеливо ждал все эти годы, и вот мой час настал. Ты вернула мне жизнь, а я за это верну тебе твоего сына.
– Как! – В изумлении Вия прижала руки к груди. – Моего сына?! Моего мальчика, Ноэля?.. Святая Матерь Божья, я сойду с ума!.. Но как ты узнал?..
– Провидение открыло мне истину, облачившись в шкуру пса, который схватил мой мяч. Рыцарь долго упирался, не желая тянуть за собой хвост, но женщина всегда правит миром; так было и на этот раз. Твой сын, сам того не ведая, нашел свою мать.
– Это значит… о небеса! Полет, ты хочешь сказать, что это он отправил тебя ко мне?
– Нет, его оруженосец.
Вия взялась руками за голову:
– Боже, просвети мой разум, я ничего не могу понять. Выходит, оруженосец знает… но как это может быть? Ведь мы с ним не знакомы, откуда он догадался?
– Его заслуга лишь в том, что он рассказал мне о случае в трактире. Я понял, кто эта женщина, когда он упомянул о цветах и о твоем лице. Ты показалась ему старухой, когда он посмотрел на твою шею, но превратилась в фею, едва он увидел твое лицо, которое ты старалась скрыть. Одна из грай[27] с лицом Авроры – это ли не диво? Но мне известна тайна той, что плещется в родниковом ручье и умывается козьим молоком.
– Значит, ты все понял, Полет! Да ты умнее многих. Но он… Ноэль! Ведь он ничего не знает. Кто же тебе сказал, что он мой сын?
– Его сестра.
– Та женщина, что была с ним? Да, да, я знаю. Любопытно, от кого же это она?.. Но если так, Полет, как ты говоришь, значит, она обо всем догадалась, а поэтому не преминула рассказать брату? Почему же тогда я вижу не его, а лишь одного тебя? А может быть… скажи мне, Полет, мой сын не хочет видеть меня?..
– Стыдись, мамочка, таких слов. Он прошел уже половину Германии в поисках своей матери, он постоянно повторяет твое имя и грезит тобой, бессознательно протягивая к тебе руки, а ты смеешь говорить, что он не желает тебя знать…
Вия заплакала. Она почувствовала, как в это мгновение по ее сердцу будто провели зазубренным лезвием. Она мучилась, закрыв лицо руками и пытаясь понять, поймать ускользающую от нее нить.
– Почему же тогда он не с тобой? – с замирающим от волнения сердцем повторила она.
– Потому что он не узнал тебя.
– Как, ведь ты сказал, что сестра раскрыла ему глаза!
– Она в той же полосе тумана, что и ее брат.
– Полет! – вскричала Вия – Ты издеваешься надо мной! Хочешь разбить мое сердце, плетя сеть своих загадок? Да разве время сейчас для этого? И с кем ты шутишь, со своей подружкой? Отвечай мне сейчас же, кто тебе сказал, что Ноэль мой сын? Откуда ты об этом узнал?
Тогда Полет поведал, что вчера вечером, когда они сидели на скамейке в саду, он спросил у Агнес, отчего ее брат временами не весел и печален его взгляд? Это же интересовало и королеву. И тогда Агнес рассказала обо всем, описав те скудные приметы, по которым Ноэль мечтал найти свою мать. Она ни словом не упомянула при этом о родимом пятне на ладони, похоже, не знала, зато это хорошо известно было шуту. Часто, уже выздоравливая, он целовал руки своей спасительнице и знал, чтό она любила и как умела сохранить свежим пусть даже и не все тело, но хотя бы лицо. И лишь только оруженосец упомянул о странной незнакомке и о том, как она себя вела, как Полет тотчас обо всем догадался.
– Вот оно что, – протянула Вия, смущенно улыбаясь при воспоминании о недавней встрече в трактире. – Теперь я поняла: вместо Порсенна копье Сцеолы поразило его слугу[28]. Да и как иначе, ведь оруженосец сидел рядом со мной, а его господин с сестрой намного дальше.
– Одного не может понять бедный дурачок, которого ты когда-то заставила обогнуть Елисейские поля[29]: почему ты не открылась своему сыну, если твердо уверилась, что это он?
– Я не ошиблась, – не отвечая на вопрос, глухим голосом произнесла Вия.
– Сбылось собственное предсказание вещуньи?
– Нет. Я услышала имя того, кого любила. Он был моим первым мужчиной. Это нормандский граф, сын герцога Ричарда.
– Загадка усложняется. Что общего между этими людьми?
– Этот граф – дед моего сына. И они очень похожи, Полет. Одного я не знаю: что стало с отцом Ноэля, жив ли он еще?
– Но этот отец, – почесал затылок шут, силясь понять, – ведь он сын того нормандца, которого ты любила, верно? Если так, то Ноэль – твой внук, мама Вия, а вовсе не сын.
– Нет, Полет, – ласково улыбнулась ему Вия, – его отца родила другая женщина.
– Кто она, ты ее знаешь?
– Бургундская принцесса, герцогиня Швабская, дочь короля Конрада.
– Ого, вот так птица: высоко парила, не достать стрелой. Но этот нормандец достал.
– Теперь ты понимаешь, Полет, какая пропасть разделяет меня и моего сына? Нет мук горше для сердца матери, которая не может поцеловать своего ребенка и прижать к груди. Не сыщется пытки страшнее той, что испытываю я, когда гляжу на моего мальчика, не смея раскрыть рта. Но что бы ни сделала я, на что бы ни пошла ради того, чтобы он взял меня за руку, посмотрел ласково в мои глаза и произнес одно только слово, которое для меня дороже жизни, дороже всех сокровищ мира: «Мама!..»
Полет плакал, размазывая рукавом куртки слезы по лицу. Рядом с ним падали на траву горячие слезы Вии. Багровое солнце, застыв на краю тучи, словно задумалось о чем-то, печально глядя на этих двух людей. И, будто испуганные внезапно наступившей тишиной, умолкли птицы на ветвях, склонив головы и искоса поглядывая на двух человек внизу, под деревом, – мужчину и женщину.
Успокоившись, Полет решительно тряхнул головой и взял Вию за руку:
– Знаешь, где он сейчас?
– Во дворце, где же еще, – вздохнув, ответила она. – Его стены – преграда, которую мне никогда не одолеть.
– Вздор! Идем со мной, я проведу тебя к нему.
– Нет! – вскричала Вия, вырывая руку. И уже тише: – Нет, Полет, я не могу, не смею…
– Что за глупости! Ты не веришь Полету? Считаешь, дурачку взбрела в голову очередная, смеху подобная, блажь? Здесь не дворец и ты не король; шуту ни к чему кривляться перед той, что вернула ему жизнь. Королю Полет может лгать, матери – никогда; с королем он паяц, с матерью – ее сын, готовый умереть за нее. Скажи, что согласна, и ты доставишь радость шуту; отринь его просьбу, и ты увидишь его мертвым у своих ног.
– Перестань, Полет, только что ты был в здравом уме, и вот начинаешь говорить глупости.
– Скажи же, согласна ли ты? Да или нет?
Вия покачала головой:
– Поверь, прошу тебя, мне нельзя, я не могу…
– Ах, так! – Голос шута вдруг странно изменился, приобрел оттенок некой обреченности, переходящей в решимость. – Ты подарила мне жизнь, но зачем мне она, если взамен ты не хочешь принять от меня даже такой ничтожной услуги!
И Полет, вытащив из-за пояса маленький игрушечный нож, направил его лезвие себе в шею. Вия не успела опомниться, как из-под пальцев шута показалась кровь.
– Полет! – вскрикнула она, хватая его за руку. – Что ты надумал! Ведь ты чуть не убил себя!
– Лучше смерть, чем позор, – печально молвил шут, роняя голову. – Ведь я не могу вернуть свой долг, зачем же мне жить после этого?
– Глупый, – пожурила его Вия, и произнесла шепотом, еле слышно: – Но кто скажет, видел ли когда-нибудь глупость сродни благородству и самопожертвованию?
– Вот и ты, мать моя во Христе, считаешь меня дураком, – уныло молвил шут, безропотно отдавая нож. – И только двое увидели во мне человека, а не игрушку, говорили со мной как с умным, но не как с идиотом. Я дал себе слово сделать им что-нибудь приятное, хотя бы одному из них, тому, который и глазом не моргнул, держа у себя на ладони толстуху Липерту… Но у меня ничего не выходит. Я попал в положение путника, осел которого заупрямился и никак не хочет идти вперед, хотя за ним по пятам бежит огонь.
Вия с состраданием глядела на него.
– Пойми, Полет, как я могу показаться во дворце в таком одеянии? Ведь я нищенка, на мне рубище!
– А на мне дурацкий кафтан и колпак – не лучшая замена.
– Но ты королевский шут.
– А ты – моя новая подружка, велика ли разница?
– Ты живешь во дворце и в любое время можешь выйти из него и войти обратно.
– Теперь это сумеешь сделать и ты.
– Но меня не пустят, Полет! Стража рассмеется мне в лицо и не откроет ворота.
– Еще никто не осмелился поступить так с королевским шутом! Всем известно, как братец Генрих любит меня. Он добр и справедлив, но бывает не в меру зол. Попасться ему под горячую руку – все равно, что броситься с башни вниз головой. Эта горячая рука покарает того, кто посмеет обидеть его любимца; тому стоит лишь указать на обидчика.
– Но ты будешь не один! Тебя они пропустят, а я? Ведь меня не знает никто.
– Мамочка моя, не заставляй Полета думать, что ты глупее его. Я ведь уже сказал: ты идешь со мной, и это непреложно. Кто вздумает возразить? Кто хочет получить плетей или умирать от голода в холодной яме, которую называют «ямой смерти»?