– Первого, кто сделает еще шаг, я зарублю на месте! Клянусь рукоятью этого меча, и да услышит меня мой дед Можер! – громко крикнул рыцарь и, отбросив щит, другой рукой выхватил из-за пояса секиру.
Воины молчали, застыв истуканами. Ни один не решался выступить вперед: все они были без лат. Епископы и кардиналы бледнели на глазах, держа у груди распятия, и бормотали молитвы, взывая к Богу. Один все же набрался храбрости и попытался воздействовать словом божьим на наглеца, посмевшего коснуться папы, а потом и на другого, защищавшего его:
– Это святотатство! Неслыханное оскорбление! На того, кто обнажит оружие у престола святого Петра, апостола самого Бога, обрушится кара небесная! И не очистится его душа, и не будет ему спасения, и попадет душа его…
– Заткнись, старая церковная крыса! – вскрикнула Агнес, одной рукой по-прежнему держа за ногу трепыхающееся тело, а другую положив на рукоять кинжала. – Что ты называешь престолом Петра? Вот это ложе для седалища? – Она кивнула на трон. – Может быть, когда-то Петр и сидел тут, а сейчас оно служит удобным местом для шлюх, до которых этот червяк, которого я держу в руке, большой охотник.
Со стороны дверей раздался хохот. Ему вторил другой. Хохотали все рыцари, которых привел с собой король. Подбоченившись одной рукой, он с любопытством глядел туда, где стоял на возвышении осиротевший трон наместника Христа.
Епископы – те, кому сладко жилось при таком понтификате – устремили на короля удивленные взгляды и тотчас стали подавать негодующие голоса в защиту своего благодетеля и святой Церкви Христовой. Что же это делается? Налицо осквернение – нападение на самого папу в его дворце! А король? Ведь миропомазанник Божий! Чего же он не подаст возмущенный голос, не запретит, не пресечет этакое вопиющее бесчинство, надругательство над Церковью!
Но Генрих и не собирался вмешиваться. Его забавляла эта сцена. Подойдя ближе и скрестив руки на груди, он с улыбкой ждал, чем все кончится. Шут поглядел на него сбоку, хихикнул, побежал к епископам и присел перед ними на корточки.
– Что, собачки, поджали хвосты? – подмигнул он им. – Сейчас один медведь разобьет охотнику череп, а другой одним взмахом лапы выпустит его псам кишки. Будет на чем повесить их хозяина.
Святые отцы в бешенстве выкатили глаза, разинули рты. Святая дева Мария, как можно так с ними!.. И кому же? Шуту!!!
Полет тем временем взобрался по ступенькам и подошел к Агнес. Поглядел на холщовые чулки понтифика, сползшую до самых плеч альбу, повисшую столу, далматику[51], застрявшую на бедрах, и с издевкой промолвил:
– Хи-хи, вот так папа! Никогда не думал, что глава вселенской церкви ходит на голове, а думает своими пятками.
Король расхохотался, за ним – его свита.
Полет тем временем пригнулся, поглядел на лицо Бенедикта и неожиданно отвернулся, скорчив гримасу и зажав нос рукой:
– Сварили рака, но он оказался вонюч. Генрих, Полет не станет есть такую падаль.
– Слышишь, Святейший, даже шут презирает тебя! – громко крикнул король. – Вот до чего ты дошел, превратив трон первосвященника в объект купли-продажи.
Бенедикт, тихо постанывая, молчал.
– Братец, этот рак напоминает мне сказку про быка, – продолжал верещать шут, приплясывая у самой головы папы. – Тот, убегая от льва, забежал в пещеру с дикими козами, которые принялись его бодать. Увертываясь от них, бык стал оправдываться: «Я терплю это, потому что боюсь того, кто сильнее меня».
Потом он повернулся к святым отцам и, скрестив руки на груди, произнес:
– Плох, стало быть, вожак, коли от него отшатнулась стая. – И снова обратился к папе: – У старого волка стираются зубы и провисает спина, а у тебя, братец, похоже, стерся ум и прогнулись твои колени, коли ты вызвал гнев людей, а сам не умеешь стоять на ногах. Заплати мне, и я сделаю тебе ходули. Только не добавлю ума: нельзя добавить туда, куда он не поместится.
– Что, если мне отпустить его, Полет? – спросила Агнес.
– Получится любопытная картина: человек без головы и при этом ни капли крови.
– Как так? Куда же денется голова? – полюбопытствовал Генрих.
– Сейчас мы у нее спросим.
Шут склонился и сказал несколько слов. Бенедикт негромко проворчал что-то про кары небесные.
– Что же ответила тебе голова? – снова спросил король.
– Что она окажется в желудке. Ее съест собственное тело. Боюсь, однако, его вырвет при этом: во рту у этой дыни отхожее место для всех окрестных кошек и собак.
И тут зароптали епископы и кардиналы:
– Не пора ли прекратить издевательства над римским первосвященником, да еще и во дворце, у трона святого Петра? Стыдись, король, ты превратил его в посмешище! Грех кругом, не отмолить…
– Чем думал этот щенок, устраиваясь на столь божественном месте? – крикнул им Генрих. – Почему бы вам не спросить у него, что лучше: посмешище или голые задницы пьяных девиц? А на большее, сдается мне, он не потянет.
Агнес встряхнула папу, точно пучок с петрушкой. Бенедикт жалобно заблеял, как ягненок.
– Что притих, Святейший? Думаешь, я буду держать тебя до вечера? Сейчас же отрекайся от своих слов, не то я разорву тебя пополам, клянусь кулаком деда Можера! Я считаю до трех: раз!
– Помогите… – простонал Бенедикт, все больше темнея лицом. Попробовал было трепыхнуться, да уже сил не осталось. Только и мог, что глядеть в страхе снизу вверх на своего мучителя.
– Два!
Пальцы рук зашевелились, суставы побелели. Еще миг – и она сделает то, что задумала! Генрих нахмурился. Пора положить конец интермедии: норманны – народ неуправляемый.
– Агнес!
Она повернулась. Король сделал жест рукой, выставив поднятый вверх большой палец.
– Оставь его. Щенка скоро ожидает суд.
– А моя мать? Этот выродок собрался отлучить ее от церкви!
– Каюсь… Прощения прошу… – послышалось снизу, из-под ног дочери аббатисы. – Бес попутал. Беру свои слова обратно.
– Все слышали? – окинула Агнес грозным взглядом епископов и, даже не потрудившись перевернуть папу Бенедикта, так и швырнула его обратно в кресло, будто котомку с тряпьем. Потом отряхнула руки: – Скажи спасибо королю, не то твои две половины перегрызлись бы в борьбе за трон.
Папа не мог ей ответить: извиваясь змеей, он сползал с кресла, чтобы побитой собакой вновь забраться в него, но уже как положено, головой кверху. Без тиары, правда. Где же она? Ах, под сапогом у рыцаря. Вот незадача. Ну, да бог с ней.
Агнес тем временем склонилась над Бенедиктом и прошипела, едва не касаясь губами его носа:
– Еще раз скажешь дурное слово о моей матери, и тебя уже не спасет ни один король. Норманны не бросают слов на ветер, запомни это, вертлявый прихвостень сатаны!
Трясущимися губами юный понтифик пролепетал что-то в свое оправдание, потом забормотал молитвы.
– Довольно шлепать губами, пакостник! Можешь попрощаться с троном, ты больше не папа, клянусь гнилыми зубами Арахны!
Внезапно взгляд папы загорелся: какая-то спасительная мысль пришла ему в голову. Он повернулся к Генриху:
– Вспомни, король, ведь я помог тебе когда-то, санкционировав твой брак. А ведь он не соответствовал установленным церковным канонам. Что же, такова твоя благодарность мне?
Генрих сдвинул брови, потемнел лицом.
– Я пришел сюда не по своей воле, Теофилакт, – жестко сказал он, холодно глядя на папу. – Народ Италии привел германского монарха на свою землю, дабы он защитил его и восстановил справедливость. Я помню, что сделал ты для нашего брака, но чаша весов народного гнева перевесила, запретив мне вести с тобой торг. Клюнийская реформа требует порядка и чистоты в церковных рядах, так хочет Бог, а он любит свои создания, и я не вправе прекословить воле небес. Глас Господа указал мне путь, идти другим путем – значит, ослушаться веления Бога. Ты, как никто другой, должен это понимать. Свое прошлое благодеяние ты сам же и зачеркнул, забыв, кто ты и для чего посажен на трон апостола Петра.
Бенедикт поник головой. У этого короля душа из камня, его не купить на такой размен.
– А теперь в церковь Святого Иоанна! – воскликнул Генрих. – Там обосновался другой папа, такой же негодяй, как и этот. Ноэль, если тебе не удастся повесить следующего узурпатора на воротах портала церкви, разрешаю тебе бросить его в толпу. И это будет праведный суд над еще одним мерзавцем, оскверняющим своим задом святое место. Что касается этого, – он кивнул на бледного, сжавшегося в комок потомка графа Альберика, – то его участь, как и остальных, решит собор в Сутри. Твое счастье, Теофилакт, если останешься в живых. А вместо тебя и твоих приятелей на трон сядет новый папа, тот, которого я туда посажу. Вот этот сакс! Он и отпустит грехи всем, кому положено.
И Генрих вывел вперед Суитгера Бамбергского. Епископы со страхом, поджав губы, уставились на новоявленного наместника Господа на земле, ставленника германского короля. Новая метла… Как еще пометет? Не вымела бы. И перевели взгляды на Генриха, не сомневаясь уже, что перед ними без пяти минут император.
Поглядев с неприязнью на преемника, Бенедикт негромко произнес, покосившись на свое окружение, словно ища у него поддержки:
– Что еще скажет синод. Как посмотрит на иностранца народ Рима…
– Чистота Церкви во главе всего, ибо она непогрешима, жива верой и внушением от Бога, – не дав договорить, ответил ему на это епископ Суитгер. – Господь не любит несправедливости, убийства и осуждает плотские развлечения слуг своих. Ты же – тиран, идущий на поводу своей похоти, приказывающий убивать, красть, насиловать и обманывать. Гоже ли это для представителя Бога на земле, ведь ты его глас, деяния и помыслы! Выходит, каков слуга, таков и хозяин, ибо что остается думать людям о Творце, глядя на такое создание, как ты? Посему ниспровергнуть следует такого представителя, дабы не осквернял своим присутствием святой трон и не способствовал дурным помыслам о Создателе и промысле его.