Граф Эд обнял молодых людей, крепко прижав к себе, и расцеловал по очереди. Потом сказал, не удержав слезу:
– Летите, голуби, по белу свету. Волен ли кто удержать вас здесь? Нет такой силы, как нет над вами власти, сами себе вы господа. Один Бог властен над человеком. Не забывайте же возносить молитвы Христу и Пречистой Деве, матери Его, которые не оставят вас своей милостью.
С этими словами маленькая кавалькада тронулась в путь.
День выдался погожий, безветренный; морозило не сильно; снег искрился в бледных лучах висевшего над горизонтом ленивого солнца по обеим сторонам торгового пути на Констанц. Но уже на другой день, после ночевки в одном из забытых богом и людьми селений, заметно похолодало, завьюжило, и от этого холод пробирал до костей. Ехали, держась вех, которые купцы ставят по обе стороны дорог, пропадающих из поля зрения не только зимой, но и летом, когда буйно поднимаются травы.
Светлый день был короток, и путешествие длилось всего несколько часов, до наступления темноты. Не видя поблизости жилища, останавливались в лесу, ставили шатер, разводили огонь, а ночью охраняли стоянку от нападения непрошеных гостей и волков. Последние, впрочем, не решались нападать по ночам, ибо ярко горел костер, днем тоже держались поодаль. Однажды, правда, предприняли нападение небольшой стаей, но маленькое войско вмиг ощетинилось стрелами, метко разившими голодных хищников. Потеряв троих, волки отбежали и, когда всадники отъехали на достаточно безопасное расстояние, принялись пожирать своих собратьев.
Прошел еще день, а метель не унималась. Снег резал глаза, слепил, забирался под шубы, воротники. Мороз леденил носы, уши, пальцы рук, а колючие снежинки, гонимые ветром, жалили лицо. Кутаясь в шубу из волчьих шкур, Ноэль выразил неудовольствие по поводу столь спешного отъезда из замка. В самом деле, отчего было не подождать до лета? Хотя бы до весны?
– Мать стара уже, – послышалось в ответ из-под мехового воротника. – Умрет, не повидав меня – вовек себе не прощу. Она мечтает увидеться с тобой, я ведь говорила уже. Ради того, чтобы доставить ей радость, я отправилась бы в путешествие на край земли. Разве можно тянуть время, ожидая теплых дней?
– Проклятый ветер, никак не уймется, – пробурчал Ноэль, похлопывая рукавицами друг о друга. – Снег упорно бьет по глазам, обжигает, точно огнем. Кажется, все силы ада ополчились против нас, преграждая путь встречным ветром.
– Ты слышал слова старой ключницы, чтоб ей потерять последние два зуба! Она уверяла, что как минимум на неделю установится мягкая, безветренная погода без снегопада.
– Старая ведьма! И она еще утверждает, что умеет предсказывать холода, силу ветра и снежные метели!
– Говорит, будто за несколько дней до непогоды у нее начинают ныть колени. А поскольку они не ныли…
– Убей меня молния, если я еще поверю старой колдунье!.. А как там наш оруженосец?
Оба оглянулись назад. Пять лошадей шли без всадников, привязанные к саням. Арни сидел в них, закутавшись в шубу, и, натянув на уши заячью шапку, как ни в чем не бывало напевал веселую песенку саксонских крестьян. Из-под высокого воротника торчал только его красный нос. Остальные рыцари кутались в шубы рядом с ним.
– Молодец, он не унывает, – усмехнулась Агнес.
– Саксонцы привычны к холодам; такой мороз для него пустяк.
Наконец путешественники добрались до Констанца, где и переждали метель. И хотя она вскоре утихла, мороз не ослабевал. Однако это не помешало вновь отправиться в дорогу, теперь на Ульм – следующий город в трех днях пути. Еще через четыре дня вдали, на взгорье показался Эйхштадт, а вскоре, в середине февраля, путешественники уже въезжали в ворота Регенсбурга, стоявшего на левом берегу Дуная.
Город этот – крупный промышленный центр Баварии – стоит на пересечении торговых дорог. Проложенные войсками и купеческими караванами, они расходились отсюда во всех направлениях: в Саксонию, Голландию, Францию, Италию и славянские государства. Духовная власть в городе принадлежит епископу Гебхарду, мирская – герцогу Генриху VI, тому, кто ныне король и император Священной Римской империи.
Монастырь Святого Павла, отданный под начало сестры Генриха II Бригитты, ныне матери Урсулы, в этот февральский день напоминал растревоженный улей. Еще бы, приехала дочь аббатисы, да не одна, с ней рыцари! Мать Урсула, увидев Агнес, всплеснула руками и вместо благодарственных молитв и крестных знамений упала в объятья дочери. Ведь столько времени прошло, чего она только не передумала!..
Монахини и послушницы, стоя поодаль и наблюдая эту сцену, потянулись к нагрудным карманам за платками. Потом уставились на Агнес, не ожидая от нее, впрочем, бурного проявления чувств. Они знали: эта дева из камня, из нее не выжать слезу. Гораздо любопытнее было поглазеть на ее спутника: огромный, сильный, конечно же; настоящий медведь! И монахини застыли, раскрыв рты: они никогда не видели такого огромного воина! Склоняясь одна к другой, они возбужденно зашептались: не иначе как этот великан – брат Агнес! Кем же еще он может приходиться ей? Стало быть, оба одного роду: норманны! Наставница послушниц сестра Доротея в ответ на этот вопрос, обращенный к ней, кивнула: настоятельница как-то обмолвилась, что ее дочь после визита в Туль отправится искать кого-нибудь из своих братьев или сестер.
Аббатиса не удивилась, сразу поняв, кто перед ней. Подойдя, она жестом попросила Ноэля немного пригнуться и по-матерински расцеловала его по обычаю норманнов: в обе щеки и в лоб. Потом долго стояла, не в силах оторвать от него взгляда.
– Я нашла своего брата, матушка, – проговорила Агнес.
У старой аббатисы задрожали губы и увлажнились глаза.
– Ты привезла мне сына, – растроганно молвила она.
Забыв, что, согласно уставу, ей полагалось в таких случаях увести монахинь, сестра Доротея хлюпнула носом и полезла за платком.
Гостей, кто бы то ни был, опять же согласно уставу надлежало вести в приемную, но аббатиса, приказав наставнице послушниц позаботиться о спутниках дорогих гостей, повела Агнес и Ноэля в свою келью. Здесь, коротко расспросив их о самом главном, она отвела обоих в трапезную, что помещалась внизу. Не успели они снова подняться на второй этаж, как с колокольни ударили к вечерне. Отказаться нельзя было, и брат с сестрой, переглянувшись, направились вслед за аббатисой в церковь.
Прошел день, за ним другой. Жизнь в монастыре текла своим чередом: молитвы, песнопения, обедни, заутрени, а в перерывах монахини плели кружева, пряли, вышивали. Глядя на все это, Агнес хмурилась; скучал и Ноэль, зевая и откровенно признаваясь сестре, что готов отправиться в дорогу хоть сейчас.
– Едем, брат, я готова! – торжествующе воскликнула Агнес на третий день их пребывания в монастыре. – Я задыхаюсь в этой темнице! Пусть снег, мороз, пусть все ветра на свете встанут у нас на пути, но мы немедленно же покинем эту обитель печали. Здесь нет места земным радостям, лишь постные лики святых, будто из могилы глядят на тебя со своих икон. К черту эту юдоль тоски! На свет божий, к живым людям, в мир, где любят, живут, смеются и дерутся!
– А твоя мать? Ведь она мечтает, чтобы мы побыли с ней еще хотя бы неделю.
– Тогда мы раскиснем и превратимся в тряпки, а наши лица станут напоминать те, что намалеваны на иконах. Нет, брат, мы отправляемся в путь, пока не сошли с ума в этом гареме девственниц, которые возомнили себя невестами Христа. Нет больше моих сил слушать, как эти сумасшедшие беседуют о суетности земной любви и всех земных благ, точно сами прошли сквозь горнило жизни.
А аббатиса все никак не могла нарадоваться на «своих» детей и наговориться с ними. Выслушав рассказы об их приключениях и посетовав, что Вия осталась в замке, она снова пожелала послушать о том, что довелось повидать ее дочери за истекший год и как они с братом встретились. Наконец, поймав паузу в том месте, где упоминалось о Можере Нормандском, Агнес объявила решение тотчас же пуститься в путь. Мать запротестовала было, но дочь откровенно высказала ей все, что думает о своем пребывании в монастыре. Аббатиса не удивилась: Агнес никогда не кривила душой и рубила, что называется, сплеча, не выбирая выражений и не заботясь особенно о проявлении родственных чувств. Она всегда говорила то, что думала и делала так, как подсказывала ей совесть или, вернее, ее долг. Что поделаешь, в ней кровь норманнов, а они всегда прямы, смелы и не знают, что такое сентиментальность. Аббатиса вздохнула: ведь и сама она такова, чего же удивляться? Будь дочь иной, это вызывало бы, пожалуй, только удивление.
Она взяла обещание, что Агнес вновь непременно навестит ее, как только вернется из страны франков. Но не одна, мать вновь мечтает видеть их вдвоем. Агнес кивнула и многозначительно улыбнулась:
– Теперь, матушка, вам надлежало бы благословить нас и вознести молитву покровительнице монастыря, Пресвятой Деве. Не тратьте на это времени, поступите так, как подсказывает вам долг. Мой брат ничему не удивится и не осудит.
Аббатиса ласково поглядела на обоих. Потом перекрестила их и поцеловала по очереди. Без лишних слов, напутствий и молитв. Молодые люди склонились и припали губами к ее рукам.
– Агнес, ты все же будь осторожнее с папами, коли доведется еще раз побывать у святого престола, – пожурила дочь на прощанье мать Урсула. – Твое счастье, что рядом был император, кардиналы этого так не оставили бы.
– Когда я держала этого подонка за ноги, Полет поинтересовался, что произойдет, если я разожму ладони.
Аббатиса от души рассмеялась:
– Понтифик станет короче на голову, которую никто не станет искать, ибо она окажется у него в желудке.
– В следующий раз, матушка, узнав, что наместник Христа собирается отлучить мою мать от Церкви, я так и сделаю, только подниму его повыше, чтобы голова, чего доброго, не застряла между плеч.
Глава 2. На земле франков
Они покинули монастырь, но наведались вначале домой к Агнес, а потом направились в замок, где она обучалась воинскому искусству. Герцога Баварского там не оказалось: он сопровождал императора в поездке по Южной Италии, где тот принимал вассальную клятву от лангобардских князей и нормандских графов. Агнес знала об этом. Она просто заехала повидаться с друзьями, которых у нее было немало, и с челядью, любившей женщину-воина за доброту, смелость и честность.