ва, на которой кроме сорняков ничего не растет». Разве она не права?
«Дипломатия» Арни не прошла бесследно, как и предсказывал Ноэль. Утром следующего дня перед дочерью аббатисы стали расступаться, уступая дорогу, кланялись до земли и обращались не иначе как «ваша светлость». Дворецкий в этом не отличался от остальных, но если Агнес отовсюду видела раболепно устремленные на нее взгляды и угодливые улыбки, то у него это получалось каким-то вымученным, жалким. Улыбаться он не смел, а, поклонившись, долго не мог потом поднять на дочь верховного пастыря настороженного взгляда, в котором сквозил страх.
Наконец, поравнявшись с ним как-то в одном из коридоров, Агнес ободряюще сказала, хлопнув его по плечу:
– Успокойтесь господин Жером, я вовсе не сержусь на вас. Забудем то, что было, и останемся добрыми друзьями.
Лицо дворецкого засветилось счастливой улыбкой, и он благоговейно припал к руке сестры императора и дочери наместника Бога на земле. С его плеч точно балкон свалился, который он, как атлант, держал на своих плечах. И поцелуй, который он запечатлел на руке Агнес, явился теперь всего лишь проявлением слуги своих верноподданнических чувств.
Однако это произойдет несколько позднее.
Глава 8. Божий суд
На другой день после того как оруженосец выполнил возложенное на него поручение, Агнес проснулась от необычного шума, раздававшегося во дворе, прямо под окнами. Оттуда доносился визг пилы, стук молотков, топоров, голоса рабочих. Недоумевая, Агнес открыла глаза. В это время вошел брат.
– Ноэль, что там происходит? – недовольно буркнула сестра, указывая рукой на окно. – Похоже, строят эшафот. Кого-то собираются казнить?
Ноэль подошел, растворил створки, поглядел во двор.
– В самом деле, рабочие что-то мастерят. Пока не могу сказать, что это. Впрочем, по всей видимости… Черт возьми, или меня обманывают мои глаза, или они сооружают огромную кровать…
Сестра никак не отреагировала на это сообщение, лишь сладко потянулась после сна. Как вдруг, точно подброшенная пружиной, она вскочила и уставилась на брата:
– Кровать?! Ты не ошибся? Да он что, рехнулся, этот ненормальный! Идиот, я его задушу!
И она бросилась к окну.
– В чем дело, Агнес? – не понимал Ноэль. – О ком ты? Кого собралась задушить?
– Дворецкого!
И она поведала брату о том, что сказала г-ну Жерому вчера на прощанье. Ноэль расхохотался, да так, что рабочие внизу подняли головы.
– Успокойся, девочка, я так не думаю, – немного погодя сказал брат, – не сумасшедший же он, в самом деле? И потом, окна графини выходят во двор. Не думаю, что она погладит по головке своего управляющего, узнав о его безумной выходке. Да и вряд ли он решился бы на это: надо совсем быть без головы… Ну вот, видишь, я не ошибся, смотри! Твоя воображаемая кровать на глазах превращается в трибуну для зрителей.
Агнес поглядела. И вправду, рабочие ставили ступенями длинные скамьи, перед которыми подручные палача раскладывали костер. Такие же скамьи, но меньшим числом, возводились по другую сторону этого костра.
– Кажется, кого-то собираются сжечь живьем, – высказала предположение Агнес. – Черт бы их побрал, не нашли другого места.
– Будь так, врыли бы столб для осужденного. Или ты думаешь, они бросят его в огонь, как чурку? Нет, Агнес, здесь что-то другое; скорее всего, произойдет «Божий суд». Одевайся скорее, нам предстоит стать свидетелями любопытного, но и отвратительного по своей сути зрелища – ордалии, испытания огнем.
– Кого же будут судить и за что?
– Этого я не знаю. Спустимся к завтраку и узнаем у Адвисы.
Но та и сама толком не знала, в чем там дело. Его огласит судья, едва зрители займут свои места, а хозяйка замка подаст сигнал к началу судебного процесса.
И он начался, когда люди расселись на заготовленных для них скамьях. Судья вызвал истца и попросил его предъявить обвинение ответчику, своему соседу. Вперед, пред глазами графини и судей, вышел высокого роста, плотный человек. Как два огромных маятника, висели вдоль тела его волосатые руки с массивными кулаками; как котел для варки каши, на котором вырезали два хитрых глаза, широкий рот и крупный нос, покоилась на плечах огромная голова с рыжей шевелюрой.
Надменно выпятив нижнюю губу и поглядывая то на судью, то на графиню Неверскую, человек этот стал обвинять своего соседа в том, что тот ударил его по лицу, при этом разбил нос и выбил два зуба. И указал рукой на ответчика – человека ниже среднего роста, худощавого, бедно одетого, бледного и, чувствовалось по всему, напуганного предстоящим судилищем. Рядом с ним стояла его жена, держа на руках младенца. Их второй сын, мальчик лет шести, недоуменно взирал на господские трибуны и, держа отца за руку, время от времени бросал на него вопрошающий взгляд.
– За что ты ударил этого человека, разбил ему нос и выбил зуб? – спросил судья.
– Два зуба! – поправил истец.
– Пусть будет два. Говори, суд слушает тебя.
– Он лжет, – громко сказал крестьянин, бросив полный ненависти взгляд на своего зажиточного соседа. – Я всего лишь дал ему пощечину. Нос остался целым, да и зубы тоже.
– А я утверждаю, что он ударил меня кулаком, да еще изо всей силы! – повышая голос и брызгая слюной, гремел сосед. – У меня есть десять свидетелей, они подтвердят, вот они. – И он указал на нескольких человек, стоявших у него за спиной.
– Врешь, Жиль! – вскипел вдруг крестьянин. – Никого рядом не было! Как могли они видеть? Негодяй, веревка по тебе плачет! Сколько народу уже обидел, скольких по миру пустил, отбирая у них землю! И у нас хочешь отобрать. Всё тебе мало, никак не набьешь свое брюхо и карманы нашими деньгами! Но Бог видит, он отомстит тебе за все!
– Суд не интересует образ жизни подателя жалобы, и он не разбирает такие дела, – бесстрастно произнес судья. – Отвечай, за что ты ударил его?
– За то, что он назвал мою жену нищенкой и шлюхой с выводком недоносков, вот за что.
– Это правда? – обратился судья к богатому соседу?
– Да не есть мне три дня, если это было так! – возмутился тот. – Я всего лишь посочувствовал, как ей, бедняжке, тяжело вести хозяйство и кормить двоих детей, а он набросился на меня.
– Чтоб отсох твой лживый язык, поганец! – вскричала вдруг жена крестьянина, чуть не бросаясь с кулаками на обидчика. – Бог свидетель, ты обозвал меня потаскухой, да еще плюнул в мою сторону! А наши детки? Ты назвал их недоносками, мерзавец!
– Врешь, женщина! – сверкнув на нее злобным взглядом, с презрением скривил губы сосед. – Не говорил я этого…
– За это муж и влепил тебе пощечину, – продолжала крестьянка, – но зубов не выбивал и не разбивал носа. Клянусь в этом Христом Спасителем и Богородицей! – закончила она, последнюю фразу адресуя судье и осеняя себя крестным знамением.
– Есть ли у тебя свидетели, обвиняемый? – обратился судья к ответчику. – Может ли кто-нибудь подтвердить, что эта женщина говорит правду, а твой сосед лжет?
– Вот мой сын. – Крестьянин вывел вперед мальчика, поставил перед собой. – Он все видел. Пусть он скажет. Скажи, Поль.
– Так и было, как сказала мама, – негромко проговорил мальчик, опустив глаза, – я сам видел. Потом папа ударил этого Жиля по щеке, а он как заорет… Кричал, что отдаст папу под суд за нанесение побоев.
Судья, переглянувшись с помощником и священником, многозначительно изрек:
– Один человек, к тому же близкий родственник, согласно закону франков не может быть свидетелем. Представь пятьдесят человек, которые заверят суд, что ты не мог нанести увечий этому человеку, и пусть каждый из них в знак истины поклянется на распятии и заплатит, согласно закону, по двадцать денье[65].
Желающих не нашлось, хотя истца многие ненавидели за грубость, хитрость, коварство. Но взнос был велик: на двадцать денье можно купить козу. Да и как дать такую страшную клятву, не зная самому правды? Грех велик, не отмолишь потом.
– Стало быть, – продолжал судья, – ты не можешь доказать свою невиновность? Ведь у тебя нет поручителей, в то время как обвинитель их предоставил.
Крестьянин молчал. Что он мог сказать? Правда куплена, он это видел, но заставить ее всплыть не мог. Поглядев на ухмыляющуюся физиономию соседа, потом на непроницаемые лица судей, он в отчаянии устремил взор на хозяйку замка. Его взгляд застыл на ее лице. Он умолял, он требовал, вопрошал: где же правда? Скажи же свое веское слово ты, женщина в нарядных одеждах, в шапочке с павлиньими перьями, окруженная воинами с мечами и кинжалами за поясом! Разве ты не видишь, что творится беззаконие?
Адвиса поймала этот взгляд.
– Если обвинитель утверждает это, пусть покажет свои два зуба, – громко сказала она. – Чем иначе он докажет свою правоту?
– Покажите суду зубы, – попросил судья.
Богач изменился в лице. Дело принимало нежелательный оборот. Где он возьмет их, если их нет? Но куда же они делись?.. Упали на землю, конечно, вместе с кровью! Почему же тогда он их не поднял? Вопрос остался без ответа, и истец сказал первое, что пришло ему в голову:
– Удар был таким сильным, что я их проглотил… Но я могу показать, где они были.
И он широко раскрыл рот, показывая судье два пустых места на нижней челюсти. Судья заглянул ему в рот и повернулся к трибунам:
– Двух зубов и в самом деле не хватает.
– А вот платок. Он в крови! – продолжал обвинитель, заметно приободрившись и показывая всем платок в красных пятнах. – Я держал его у разбитого носа.
Судья посмотрел, кивнул и снова повернулся к хозяйке замка.
– Как ты докажешь, что эта кровь именно из носа? – спросила Адвиса. – Быть может, твоя жена в это время резала во дворе кур?
– Моя жена, многоуважаемая сеньора, в это время ходила на базар, а сам я кур не режу, – как можно мягче ответил истец. – А если бы я, к примеру, только поранил палец, то крови столько не было бы. Для этого его надо отрубить.