– Кто-нибудь! – хотелось крикнуть Агнес, но не получилось, голос был слаб. – Есть ли тут хоть одна живая душа? – вновь глухо вопросила она безмолвную тишь, царившую вокруг.
– Мадам, вы проснулись? – послышался чей-то голос, и к кровати торопливо подошла сиделка, всю ночь не смыкавшая глаз и теперь задремавшая. – Что случилось? Зачем вы откинули одеяло? О Матерь Божья! – вскричала она, поглядев на грудь Агнес, всю в крови. – Я сейчас же бегу за врачом! Потерпите, прошу вас, не делайте резких движений, вам это запрещено! Ах ты, господи, зачем же вы так?.. Я мигом вернусь, лежите и не пытайтесь встать!
И она быстро выбежала в коридор.
Кабинет медика был рядом, так что бежать далеко не пришлось. Он вошел, склонился над раненой, заворчал и тут же принялся за дело. Ему удалось остановить кровь, и он успокоил Агнес, сказав, что ее брат жив и ей незачем волноваться. Вероятно, он сейчас сам придет, но ей нельзя разговаривать, надо беречь силы. Пусть только слушает. Новости будут приятными, она скоро сама в этом убедится.
Агнес успокоилась и даже улыбнулась. Боль – и физическая, и душевная – отступила. Теперь больная спокойно дышала и с благодарностью глядела на людей, которым было поручено заботиться о ней.
Вскоре и в самом деле пришел Ноэль, вместе с ним Арни. Оба приблизились и присели на табуреты. Врач сидел с другой стороны. С этих пор он от пациентки – ни на шаг: приказ короля!
Ноэль рассказал все, как было. Агнес улыбалась, слушая его и с любовью глядя на обоих.
– Ты победил его, брат мой! – негромко проговорила она – Я знала, что меч в твоих руках за все воздаст герцогу и не посрамит род викингов. Благодарю тебя, ты доставил мне огромную радость. Теперь я быстро стану поправляться, зная, что справедливость восторжествовала. Есть Бог на свете, как утверждают попы, правда же?
– Тебя все любят, Агнес, – сказал Ноэль. – Король сразу же хотел идти к тебе, но лекарь его не пустил. Вероятно, он войдет сюда вслед за нами, а за ним Эд, Адвиса… ну, и сама знаешь кто.
Она тихо засмеялась.
– Говоришь, все волнуются за меня, потому что любят?
– Да, Агнес!
– А ты?
– Как тебе не стыдно спрашивать об этом? – мягко пожурил ее брат. – Я самый счастливый человек, потому что у меня есть ты, моя Агнес, дочь епископа и аббатисы… любимая сестра!
Легкое облачно набежало при этих словах на лицо Агнес, и ее взгляд подернулся грустью. Но никто не успел этого заметить, потому что она тут же поманила пальцем Арни.
– Наклонись ко мне, я тебя поцелую, славный наш оруженосец, – сказала она и коснулась губами его щеки. – Благодарю тебя, храбрый саксонец, ты не только отомстил за меня еще одному подлецу, но и спас жизнь своему сеньору. Ведь он мог пострадать так же, как и я.
– Мой долг верно служить господам, – сконфуженно пробормотал Арни. – Что моя жизнь, если одному из них угрожает опасность? Об одном я жалею: как это я не догадался сразу, увидев щит, буквально горящий огнем? А ведь такого нигде и ни у кого не встретишь.
– Не кори себя, друг мой. Виновата я сама: меня предупреждали.
– Кто же? – спросил Ноэль.
– Та, которой я так сильно понравилась.
– Аделаида?..
– Но все завертелось, и я забыла. Бедная подружка, как она, должно быть, переживала, что ее дар Кассандры остался втуне.
Они еще немного поговорили, потом лекарь самым решительным образом выдворил посетителей за дверь, запретив отныне кому-либо входить. Королю, однако, он не посмел перечить, получив к тому же заверение от Эда, что они пробудут у больной совсем недолго. И оба шепнули ему по секрету, что пришли не только поинтересоваться состоянием здоровья Агнес, но и побуждаемые огромным желанием поглядеть на нее как на женщину.
После их ухода лекарь пробыл у больной еще некоторое время, потом ушел, дав сиделке необходимые указания и пообещав вскоре вернуться. Совсем немного времени прошло, и в дверях показалось миловидное женское личико. Любопытные глазки быстро побегали по сторонам, и в покои осторожно и в то же время торопливо вошла Аделаида с букетиком первых весенних цветов. Сиделка, встав с места, тотчас бурно запротестовала, но посетительница, приложив пальчик к губам и протягивая монету, негромко сказала ей:
– Не волнуйся, милочка, лекарь придет не скоро. Он в саду. У них тайны с садовником, варят какие-то зелья. Я нарочно выбрала этот момент. Не думаешь же ты, что мне неизвестно о режиме, который он прописал больной?
– Адель, это ты? – донеслось с подушек.
Аделаида стремительно обернулась, расцвела улыбкой, упала на колени и склонилась над руками Агнес, целуя их.
– Что ты… – попробовала та запротестовать. – Поднимись с колен, ведь ты графиня. Ты принесла мне цветы?
– Агнес, милая, я принесла бы тебе лучшие цветы из садов персидского шаха, если бы знала дорогу к этому мусульманскому логову.
– Спасибо, Адель, ты такая славная. Мне еще никогда не дарили цветов…
– Агнес, я пришла сказать тебе… но даже не знаю, как начать. Знаешь, ты красивая! Тебе очень идет быть женщиной. Ах, почему я не родилась мужчиной, ты была бы моей, я в горло вцепилась бы любому из-за тебя! Молчи! – Она приложила пальчик к губам Агнес. – Я знаю, тебе нельзя разговаривать. Поэтому говорить буду я, а ты слушай. Я пришла, чтобы… словом, прости меня, ради бога! Боже, какой я была дурой: клялась тебе в любви! Но откуда мне было знать, ведь ты так виртуозно играла свою роль… Но теперь я люблю тебя еще больше, знай это. Но не как мужчину, а как родную сестру! Ты такая хорошая, такая прелесть, душа моя! Позволь, я тебя поцелую… Ах, какой это был бой! Я так переживала за тебя, ведь этот дьявол дерется лучше всех, никто не смог его победить! И ты убила бы его, я уверена, все так думали и уже были рады, даже приготовились хлопать в ладоши… Непонятно, как терпит король этого герцога? Что стоит ему выгнать отсюда своего нахального братца, который, кстати, в свое время доставил ему немало огорчений? Но, видно, не все так просто, и у Генриха свои соображения на этот счет.
– Адель, ты сбилась, – поправила Агнес свою названую сестру, – а ведь начала с поединка.
– Если бы не этот проклятый оруженосец! Я ведь предупреждала тебя, помнишь? Об этом ходили слухи. Но он держал чехол на щите, вот никто и не обращал внимания, а снимал его в нужный момент. Боже мой, как ты могла забыть? Наверное, тогда бы не встала спиной к солнцу.
– Верно, – согласилась Агнес. – Своим предостережением ты хотела спасти мне жизнь. Я в долгу у тебя, Адель.
– Не смей говорить ни о каком долге. Ты моя сестра отныне, клянусь Богом, и мой долг делать для тебя все, что в моих силах. Я буду навещать тебя часто, очень часто, Агнес, потому что люблю тебя и хочу, что ты знала это. Я говорю это при посторонних, нисколько не стесняясь. Разве можно стыдиться человеку, если он всей душой любит другого, пусть даже они одного полу? А теперь я пойду, не то, боюсь, совсем утомлю тебя. Выздоравливай же скорее, милая моя!
И Аделаида исчезла так же торопливо, как и появилась.
– Ах, госпожа, какая вы счастливая, – тяжело вздохнув, печально произнесла сиделка. – Ведь, едва вы появились при дворе, как уже имеете друзей, которые вас любят… Даже сам король, его братья и сестры. Они приходили вчера вечером, когда вы спали. Секрет здесь в том, что у вас открытая и чистая душа, без лицемерия, фальши, и вы любите добрых людей, поэтому и они любят вас. Вот я и говорю, что вы счастливая, имея такое сердце.
– А ты? – спросила ее Агнес. – Разве у тебя не доброе сердце? Есть, конечно, и подруги.
– У меня их нет, – грустно промолвила сиделка. – Кому я тут нужна? Служанка. Без роду, без племени, из крестьян. А вы знатная дама, дочь епископа…
– Да еще и, представь себе, прихожусь родней нормандским герцогам.
– Нормандским герцогам? – с удивлением переспросила сиделка. – Знаете, у них там, в Нормандии что-то затевается, я краем уха слышала. Будто бы сиятельные графы и бароны бунтуют против молодого правителя. Его зовут Вильгельм. Они хотят убить его, вот что люди говорят. Ох, чую, быть у них там большой войне. Да только молодой герцог справится ли один со своими волками? Они же загрызут его. А он, госпожа, выходит, какой-никакой вам родственник?
Агнес слабо кивнула в ответ и с сожалением подумала о злосчастной ране. Как это некстати! Грядут большие события, а она прикована к постели! Но пока никаких разговоров нет, хотя с запада уже повеяло ветерком будущих битв. И Агнес подумала, что к тому времени успеет встать на ноги.
На следующий день король уехал на северо-восток воевать с каким-то вассалом, начавшим вдруг грабить соседние замки. Ноэль остался в Париже; вместе с дамами и министериалами[80] он отправился на соколиную охоту – любимое развлечение фрейлин и сестер короля. Вечером он рассказывал об этом Агнес. Ей уже было значительно лучше: рана понемногу затягивалась, хотя тампоны нет-нет да и пропитывались кровью.
Герцог Роберт тоже никуда не выходил, но чаще лежал в постели, как предписал ему врач. Его раны, хоть и не глубокие, доставляли ему немало беспокойств: то одна, то другая вскрывалась, едва он пытался встать на ноги. Но то был телесный недуг, и герцог совсем мало думал об этом. Ему доложили, кем был на самом деле его противник и что стало с Госленом, поэтому гораздо сильнее его терзала душевная боль, заставляя хмурить брови и протяжно стонать. Через день эта боль стала нестерпимой и чуть ли не вовсе лишила его аппетита.
Поздно вечером стихли все шумы, отзвонил колокол, и дворец погрузился в сон, но герцог не мог сомкнуть глаз, весь во власти дум, связанных с поединком. Подобный бой в общем-то не считался позором, но о таком человеке все говорили с презрением: «он не мужчина, он дерется с женщинами». Герцог знал об этом, и это тяготило его, выбивало из привычной колеи, разрушая его статус не только бургундского правителя и брата короля, но, главное, воина. Еще большее смятение вносило в его душу то, что он одержал победу таким подлым способом, о котором знают теперь все. Его и раньше не выносили, теперь от него отвернутся даже друзья. Он, герцог, сын короля Роберта, потомок графов Парижских, никогда не пятнавших себя позором, он обнажил оружие против женщины и вонзил клинок ей в грудь! И герцог, никогда и ни в чем не испытывавший раскаяния, вдруг ощутил чувство жгучего стыда. Кровь бросилась ему в голову и, заливая щеки, застучала молоточками в висках. Он не знал, куда деть глаза, ему стали мешать руки. Забыв о ранах, он вскочил и, словно пойманный зверь в клетке, принялся метаться по комнате, натыкаясь на стол, стены, пиная ногами табуреты. Что скажут теперь при дворе? Над ним станут смеяться даже дамы! Но он заслужил это. И то, что он ничего не знал о своем противнике, его не оправдывает. Такие были времена. Рыцари избегали подобных встреч. С женщиной мог драться кто угодно, но не дворянин, имевший рыцарское звание. Такой указ совсем недавно издал Генрих, чем, в общем-то, поставил воинствующих дам в положение смертниц. Причина проста: женщина, взявшая в руки меч и вышедшая против рыцаря один на один, без свидетеля, была обречена. За поединком наблюдали невидимые зрители. В случае победы ее просто убивали. Три года спустя, после своей свадьбы Генрих вообще запретил женщинам брать в руки меч.