ломать копья за свою. Полагаю, не стоит двум медведям бросаться друг на друга, если каждого из них со всех сторон обступают цепные псы.
– Я рад, что французский король именно так понял германского короля, который этого не забудет, – завершил беседу император, и оба монарха пожали друг другу руки.
– Пожалуй, ты верно поступил, – сказал Эд, когда братья остались одни.
– Только так! – твердо ответил Генрих. – Ни к чему плодить могущественных врагов, потомки нам этого не простят. Что касается Фландрии, то я вышлю туда гонца с письмом.
– О чем же напишешь?
– Мои войска сильно потрепаны в битве с нормандцами, мне некого вести в бой. К тому же донимает западный сосед, того и гляди вторгнется в Иль-де-Франс. Кто его защитит? Помимо этого, пусть еще поблагодарит, что я помог его кузену.
Таким знали люди Генриха I, гибкого политика и мудрого правителя. Но он был все же слаб, а знать слишком сильна. И ему за время своего правления совсем ненамного удалось расширить границы своего домена. Он не успел как следует восстановить силы после Валь-эс-Дюн, как грянула новая война, – с графом Анжуйским, – в которую будет втянута вся Северная Франция. А после этого – война с Нормандией…
Но это в будущем, а пока Генрих повел императора во двор, желая похвастать своим парком с аллеями и фруктовым садом. Их сопровождали придворные. Вслед за ними в дверях показались Ноэль и Агнес, только что узнавшие о прибытии императора. Агнес ускорила шаг, всматриваюсь в свиту обоих королей. Кого она выискивала там жадным взглядом? С кем ей хотелось встретиться?
– Полет!
Маленький человечек стремительно обернулся, вскрикнул от радости и помчался назад, расталкивая людей, раскинув руки в стороны.
– Агнес! Сестричка моя дорогая!
– Полет! Славный мой малыш!..
Она присела, и шут упал в ее объятия, обхватив шею руками. А потом заплакал прямо у нее на плече.
– Что с тобой, друг мой? – Агнес обняла его, посмотрела ему в глаза. – Ты рад, что встретил меня? Ах ты, мой милый, хороший… Только разве от радости плачут? Скорее, от горя. А впрочем… – И Агнес смахнула ладонью слезу со своей щеки.
– Я так скучал по тебе, – тихо сказал Полет, улыбаясь и прижимая ее руку к сердцу. – Я просто места себе не находил. Генрих сердился на меня. А люди смеялись. Они говорили, что мои шутки кончились, и я устал смешить короля. А он, когда узнал причину моей грусти, сказал, что мы обязательно встретимся с тобой. Ведь мы друзья. Как же может Полет не найти своего друга, какого нет ни у кого?
– Я тоже знала, что непременно увижу тебя. Как хорошо, что король приехал… Но ты не болел ли? Отчего ты бледен и не весел, как обычно?
– Моего Генриха теснят полчища саранчи. Она обступила его со всех сторон. Я пытаюсь шутить, но разве ему до веселья? Мне бы хорошую метлу, я живо вымел бы эту нечисть, что мешает ему дышать. Но расскажи о себе, сестричка! Я слышал, герцог Вильгельм вместе с королем пустил кровь кое-кому из шакалов; остальные, пождав хвосты, удрали в свои норы. Ты была на той свалке? И ты, Тесей? – Шут устремил взгляд на Ноэля.
Агнес вкратце поведала обо всем, что случилось в Париже и долине Дюн.
– Считаешь, лиса перестанет воровать кур и пойдет исповедоваться? – усмехнулся Полет, узнав обо всем, что касалось Роберта Бургундского.
– Хотелось бы так думать.
– Нет, Агнес. Уйдет пастух – и вновь станет волк овец резать.
– Мы и в самом деле скоро расстанемся с ним. Поедем с братом в родные места. Залечу там свою рану.
– Она не опасна: телесные раны всегда заживают. Гораздо страшнее душевные.
– Ты становишься философом, Полет.
– Генрих говорит, я давно им стал. Но он не в обиде. Еще бы, хоть один умный среди сборища дураков. Это он обо мне.
– Ого, он ценит тебя, малыш!
– Его стадо безграмотно, не умеет даже читать. А Полет дружит с Эзопом, Сенекой, Плутархом. Умная мысль, забравшаяся в его пустую голову, помогает ему облегчать иные кошельки и пополнять собственный. Неплохая работенка, сестричка. Я нахожу, что это выгоднее, нежели рубиться на мечах, гадая, кто же кому вспорет живот. Но пойдем догоним моего дурачка, он обрадуется вам.
– Ты о короле?
– Кто же другой пошел бы осматривать сады, в то время как его стая от голода начала грызть свои поводки? Идем, я спрошу его, зачем он ведет за собой табун глухонемых?
– О ком ты, Полет? – рассмеялся Ноэль. – Догадываюсь, о свите твоего братца?
– О ком же еще, брат Ноэль? – удивленно передернул плечами шут. – Разве есть ухо у голодного брюха? Но я скажу еще пару слов вождю франков.
Незаметно обогнав обоих королей, Полет уселся на клумбу шагах в десяти от них и, вынув из-за пазухи свирель, принялся наигрывать нехитрую мелодию.
Генрих подошел ближе и уставился на него.
– Кто ты? Как сюда попал? Какого черта здесь делаешь, сидя на моей клумбе? – сурово сдвинул он брови.
Полет глупо улыбнулся:
– Я соловей, а ты Эзоп, король. Твои басни хороши, но внимать им может лишь твоя клумба, ибо она полита и не требует пищи.
– Ага, так ты шут? Брат мой, – обратился Генрих к императору, – отчего ты не показал мне его?
– Полет всегда любит представляться сам, – улыбаясь, ответил тот.
Генрих снова повернулся к клумбе:
– Так что хотел сказать соловей Эзопу? Впрочем, ты отчего-то не поешь. Что причиной тому?
– Твои сказки о саде хороши, государь, но внемлет ли им твой гость? Не осел ли идет рядом с тобой вместо него? Ведь разница между обоими невелика: ни один из них не понимает ни слова.
– Неужели? – удивился Генрих. – Разве я плохой рассказчик или эти розы не столь дивны, чтобы я восхвалял их аромат?
– Они дивны оттого, что у них есть хозяин, который кормит их, поэтому тебя поймут скорее они, нежели тот, кому ты расхваливаешь их достоинства.
– Клянусь обедней, я тебя не понимаю, шут. К чему твои загадки?
– Я могу дать тебе ответ на них. Так посоветовали мне клумба и эти розы. Вот что они сказали:
«Кто сыт и от восторга млеет,
Голодному не разумеет,
А тот, устав от скучных басен,
За стол скорее сесть согласен».
Запомни мою песенку, Эзоп, когда-нибудь она тебе пригодится.
Император расхохотался. А Генрих, вздохнув, виновато развел руками:
– Будь я проклят, если этот малый не прав! А ведь я даже не спросил, не голодны ли мои гости! Черт побери, что подумают теперь германцы о гостеприимстве французского двора? Во дворец, господа, все остальное потом! Однако забавный у тебя шут, император, – добавил он, с любовью глядя на Полета.
Тот растянул рот до ушей и поклонился.
– Возьми, приятель, – Генрих бросил ему кошелек. – Ты честно заработал его. Ей-богу, тоже заведу себе шута. Бывают обстоятельства, когда весьма затруднительно о чем-то сказать или попросить. Кто, как не шут поможет тогда?
И Генрих, увлекая за собой придворных, торопливо направился во дворец. Полет вновь уселся на клумбу и тут почувствовал, как в другую руку ему вкладывают еще один кошелек. Он поднял голову. Император с улыбкой взъерошил ему волосы и отправился вслед за Генрихом. Кто-то из придворных крикнул:
– Почаще весели короля, Полет, и скоро ты станешь богачом.
Другой прибавил:
– В тебя станут влюбляться иные принцессы.
– У меня уже есть одна, – ответил им шут, – и она любит меня, хоть я беден и слаб умом. А другой мне не надо. Эй, Ноэль, Агнес, скорее сюда! – крикнул он и, когда оба подошли, с торжествующим видом объявил: – Я сегодня богач! Но я не рыцарь, и у меня нет оружия. Зато у меня есть язык, а он лучше меча. Разве это не доказательство? – И он, показав брату и сестре два кошелька, вложил один из них в руку Агнес.
Оба бурно запротестовали, но Полет решительно возразил на это:
– Как могу я оставить в беде своих друзей? А ведь вам денег взять неоткуда, и никто их не пришлет. Но если вы откажетесь, то обидите меня. Вам хочется посмеяться над бедным дурачком?
Ноэль и Агнес, растроганные, не могли вымолвить ни слова.
– А это, – продолжал Полет, вкладывая другой кошелек в руку Ноэлю, – отдайте моей мамочке.
– Что же ты оставишь себе? Ведь тебе самому нужны деньги.
– Не будь Вии, не было бы и Полета. Она вытащила меня из лап Люцифера, а ведь он уже собирался бросить меня в котел с кипящей водой. Как жаль, что я не император, – прибавил шут, вздохнув, – я достал бы ей золотое яблоко из сада Гесперид[90], а потом положил бы к ее ногам все серебро Гослара. Я отдал бы всю свою кровь, если бы она понадобилась ей. Так что для меня этот кошелек?
И снова не нашлось ответа на эти слова.
– Сколь жалок этот мир, ибо в нем не найти человека с таким сердцем, как у тебя, – промолвил Ноэль. – И все же Вия не бедна, Полет. Отдай эти монеты Липерте.
– Ее уже нет. Толстуха объелась, и дьявол забрал ее душу. Так сказал духовник.
– Дьявол?
– Кому же еще это сделать? Она всегда смеялась над теми, кто верит в Священное Писание, считая их глупцами.
– Стало быть, ты теперь без подружки?
– У меня есть еще одна, самая лучшая из всех, но она любит странствовать по свету. Остается мой Генрих. А больше любить меня некому, кроме чертей. Я ведь тоже, как Липерта, не верю во всю эту чепуху и не хожу в церковь.
Агнес поцеловала шута и, не слушая его возражений, отдала ему половину содержимого одного из кошельков, того, что он отдал им обоим. Так будет справедливо, ибо у друзей все должно быть поровну. Выслушав ее, Полет, подумав, согласился. Решив таким образом это дело, все трое поспешили за императором.
Назавтра Генрих Черный решил покинуть Париж. Ноэль и Агнес вызвались проводить его до Страсбурга. Дальше пути их расходились: император направлялся во Франкфурт, где находился его двор, а брат с сестрой поворачивали вправо, к родовому замку графа Эда.
– Приедешь домой – начинай собираться в поход, – сказал Генрих Черный Ноэлю. – Тебе известно, идет война с Лотарингией, да тут еще фламандцы с фризами