– Я взялся за философию, – пробурчал великан, краснея, сам донельзя смущенный таким признанием. – Учиться никогда не поздно.
Преображение безбожного великана Зумурруда в воина высшей власти было последним достижением мертвого философа из Туса. Газали обратился в прах, а джинн состоял из огня, но и в могиле мыслитель еще помнил приемчик-другой. Или сформулируем иначе: когда существо, всю жизнь выражавшее себя только в поступках, наконец-то подставляет ухо словам, нетрудно влить в его уши все, что пожелаешь. Зумурруд сам пришел к философу. Он готов был принять то, что скажет ему мертвец.
– Всякое существо, имеющее начало, имеет причину своего начала, – сказал Газали, – и мир тоже имеет начало, а значит – имеет причину своего начала.
– К джиннам это не относится, – вставил Зумурруд. – Нам не требуется причина.
– У вас есть отцы и матери, – напомнил Газали, – следовательно, есть и начало. Вы тоже существа, имеющие начало. Следовательно, у вас должна быть причина. Это очевидно подсказывает сам язык, а мы можем лишь следовать за языком туда, куда он ведет.
– Язык, – медленно повторил Зумурруд.
– Все сводится к словам, – сказал Газали.
– А как же Бог? – искренне озадаченный, переспросил Зумурруд при следующей встрече. – Разве у Него не было начала? Если не было, откуда же Он взялся? А если было, то какова Его причина? Не понадобится ли Богу Бог прежде него и так далее вспять до бесконечности?
– Ты не так глуп, как выглядишь, – снизошел Газали. – Но ты должен понять, что и твое замешательство опять-таки возникает из проблем языка. Термин «начало» подразумевает существование линейного времени. И люди, и джинны живут в этом времени, мы рождаемся, живем, умираем, у нас есть начало, середина, конец. Но Бог живет в иного рода времени.
– Существуют разные виды времени?
– Мы живем в том, что можно бы назвать временем становления. Мы рождаемся, становимся самими собой, а потом, когда приходит Разрушительница Дней, мы перестаем быть и становимся прахом. Прахом, одаренным, в моем случае, речью, но все же прахом. А время Бога – вечно, это время бытия. Прошлое, настоящее и будущее присутствуют для него совокупно, и сами слова прошлое, настоящее, будущее теряют смысл. В вечности нет начала и конца. Она неподвижна. Ничто не начинается. Ничто не кончается. Бог в своем времени не имеет ни конца во прахе, ни яркой тучной середины, ни пискливого начала. Он просто есть.
– Просто есть, – с недоумением пробормотал Зумурруд.
– Да! – подтвердил Газали.
– Значит, Бог путешествует во времени, – попытался осмыслить услышанное Зумурруд. – Он перемещается из своего время в наше и благодаря этому становится всемогущим.
– Можно и так, – согласился Газали, – с одной оговоркой: Он не становится. Он просто есть. Будь осмотрительнее в выборе слов.
– Ладно, – сказал вновь сбитый с толку Зумурруд.
– Подумай над этим, – настаивал Газали.
– Этот Бог, который Просто Есть, – приступил Зумурруд к третьему разговору, хорошенько подумав. – Он не любит, чтобы с Ним спорили, верно?
– Он – сущий, то есть сущность в чистом виде, а потому Он неоспорим, – сообщил Газали. – Вторая предпосылка неизбежно следует из первой. Отрицать Его сущность значило бы назвать его не-сущим, и таким образом попытаться спорить с Тем, Кто, по определению, неоспорим. Итак, спорить с Его неоспоримостью значит со всей очевидностью неверно пользоваться языком, а я уже советовал тебе быть осторожнее в выборе и использовании слов. Дурной язык взорвется у тебя в голове.
– Как бомба, – подхватил Зумурруд.
– Еще хуже, – сказал Газали. – Вот почему никакой терпимости к неверным словам.
– Мне кажется, – призадумался Зумурруд, – что жалкие смертные в нижнем мире еще больше путаются в языке, чем я.
– Учи их, – велел Газали. – Научи их языку Бога, который просто есть. Наставление должно быть настойчивым, суровым, даже, не побоюсь этого слова, устрашающим. Помни, что я говорил тебе о страхе. Участь человека – страх. Мужчина сотворен боящимся темноты, неведомого, чужаков, неудачи и женщин. Страх ведет его к вере, не как лекарству от страха, но как к признанию, что страх Божий – естественное и уместное состояние человека. Научи их бояться неверного использования слов. Нет преступления более непростительного в глазах Всемогущего.
– Это я могу, – сказал Зумурруд Великий. – Скоро они все будут говорить на мой лад.
– Не на твой, – поправил Газали, но мягко: имея дело с Великим Ифритом, приходится принимать в расчет его безграничный эгоцентризм.
– Понимаю, – кивнул Зумурруд Великий. – Теперь отдыхай. Нет больше надобности в словах.
На том уроки закончились. Направив сильнейшего из темных джиннов на путь радикального насилия, Газали добился результатов, которые вскоре устрашат его самого: ученик быстро превзойдет учителя.
Дунья в последний раз навестила Ибн Рушда в его могиле. Я пришла проститься, сказала она ему. Больше я не вернусь к тебе. Что же так увлекло тебя, что ты обо мне позабыла, спросил он с мрачным сарказмом. Кучка праха сознает свои ограничения.
Она рассказала ему о войне. Враг силен, сказала она. Враг глуп, возразил он. И в этом наша надежда. Тираны не склонны к оригинальности и ничему не учатся на горьком примере предшественников. Они будут жестоки, будут давить, пробуждать ненависть, уничтожать все, что люди любят, и это их погубит. Все войны сводятся в конечном счете к борьбе между ненавистью и любовью, и мы будем держаться за убеждение, что любовь сильнее ненависти.
Не знаю, смогу ли, ответила она, потому что сейчас я полна ненависти. Я смотрю на мир джиннов и вижу моего убитого отца, но кроме того я вижу ничтожество этого мира, одержимость сверкающими погремушками, аморальность, всеобщее презрение к людям, которое я вынуждена назвать истинным его именем: расизм. Я вижу самовлюбленную злобность Ифритов и сознаю, что и во мне это есть, всегда присутствует не только свет, но и тьма. В темных джиннах я больше не различаю свет, но теперь я чувствую тьму в себе. Вот то место, где рождается ненависть. И я начинаю сомневаться в себе и в своем мире, но я также понимаю, что сейчас не время для подобных рассуждений. Идет война. На войне не сомневаются, а действуют. Итак, наши разговоры тоже должны прекратиться, и будет сделано то, что должно быть сделано.
– Грустные это слова, – сказал он. – Одумайся. Тебе понадобится мой совет.
– Прощай, – сказала она.
– Ты покидаешь меня?
– Когда-то ты меня покинул.
– Так это твоя месть? Оставить меня – в полном сознании, беспомощного, в могиле до конца вечности?
– Нет, – возразила она с любовью. – Никакой мести. Только прощание. Спи.
Герой Натараджа, танцующий танец разрушения. Открой джинна в самом себе, сказала ему та горячая девчонка, тощая маленькая пташка, и еще сказала, что она его пра-пра-пра-пра и еще много раз прабабушка. Его дом сгорел, мама после этого недолго протянула, мама, которая до той поры была для него единственной любимой женщиной. Шок в ту ночь – ночь великана и горящего дома – прикончил ее. Он похоронил маму, остался на диване у кузена Нормала и с каждой минутой все сильнее о ней тосковал. Дай мне только раскрыть в себе внутреннего гоблина, Нормал, первым из всех засранцев я поджарю тебя. Ты только жди.
Весь мир стремглав несется ко всем чертям, а Джимми Капур развлекается ночами на кладбищах, он ведь такой забавник, на его матхе нарисована молния, прям тебе Гарри П. По большей части он предпочитает кладбище Святого Михаила в развилке железной дороги Бруклин – Квинс, про себя он называет эту развилку V, знаком победы на хрен железной дороги. Леди-ангелы на могильных камнях смотрят печально на покойничков. Он теперь совсем другой, с тех пор как горячая девчонка-прапра нашептала ему, сначала в виски шептала, потом в сердце, хош верь, хош не верь, бро, прижала губы к груди и задействовала свой хогвартс. Трах – и голова раскрылась, словно в том фильмеце Кубрика, рвануло куда-то, очень клево, и увидел такое, что и во сне не приснится, координатная сетка всех знаний и умений джиннов. Мозговзрывательно, на хрен, мозг буквально взорвался, но, ха-а, занятно, с ума-то Джимми не спрыгнул. Понял, почему? Понял: внутренний гоблин очнулся в нем и со всем этим дерьмом справляется. Вот, значит, о чем народ говорит: чувствую себя другим человеком или там: я стал новым человеком.
Итак, он теперь другой человек, хоть и не с другим именем, со своим собственным. И этот другой человек – он сам.
Сначала кротовая нора и великан, прикинувшийся персонажем из его комикса, трахнуть его голову хотел, но теперь горячая пра действительно поимела его мозг, и знаете что – он вроде как супергерой. Колдовской танцующий король. Вот времечко-то – веселись!
О да, он круто веселился. Он мог двигаться очень быстро, мог замедляться и ускоряться, охренеть. Мог то превратить в это. Горстка камушков – раз-два – драгоценные. Палку ненужную сожмет – золотой батон. Кому надобен Нормал с его поганой кушеткой, я богач! Но голос Дуньи в его голове, она же слышит каждую мысль: «Если не сосредоточишься на борьбе, погибнешь, и глазом моргнуть не успеешь». Он думает о том, как все вышло с мамой, и наполняется гневом. Дунья говорит, она собирает войско. В каждом городе свой Джимми. Он заглянул в свой новый мозг и увидел, как ширится сеть. Вытянул руки, потек сок по рукам – бах! мо-молния, одним грустноликим ангелом меньше. Глазам своим не поверишь. Кто-то оставил тыкву там, на месте последнего упокоения, ну, парень, напрашиваешься, уж извини. Буум! Тыквенная каша. Как освоился, понял, что это в нем не молнии – метаморфозы. Да, он посбивал бошки каменным ангелам, забавы для, воспользовался Второй поправкой, каждый имеет право держать в руках оружие – ну да, отцы-основатели не имели в виду буквально, чтобы руки стали оружием, – но вскоре сообразил, что куда лучше у него выходит не уничтожать, а превращать. И не только в драгоценности, вот в чем соль. Не только булыжники в рубины. Придется признаться, что и на живом он тоже свою силу испробовал. На птицах, бродячих кошках, шелудивых дворнягах, крысах. Ладно, всем плевать, если крысы превратятся в крысиный помет или крысиные сосиски, но птицы, кошки, собаки, эти существа кому-то дороги, вот хотя бы покойная матушка с ее птичками, так что простите меня, люди, мамочка, прости. Самое крутое – когда обнаружил, что может превратить существо, например,