вшей, скончавшейся системы, что сам этот спор может показаться в чистом виде академическим: в конце концов, уже по меньшей мере пятьсот лет те места поклонения, что пережили секуляризацию, используются иначе – как отели, казино, жилые дома, вокзалы, выставочные галереи и торговые центры. И все же нам представляется, об этом нужно было сказать особо.
Мы возвращаемся к своему повествованию, чтобы рассказать о поступках того, кто – со стороны и особенно в собственных глазах – казался самым могущественным из джиннов, о последнем из Великих Ифритов, высочайшем повелителе темных джинов Зумурруде Великом.
Из всех его пещер с сокровищами эта была великолепнейшей, и в нее он возвращался, когда нуждался в покое. Чтобы смыть с себя скорбь и боль и воспрянуть духом, он должен был остаться наедине с источником величайшей своей радости – с изумрудами. Глубоко под островерхими, суровыми горами А. лежала эта пещера, целый город изумрудов, единственным жителем которого он был, Зеленый Сезам, более желанный для него, чем любая женщина. Откройся, велел он пещере, и она открылась перед ним. Закройся – и она сомкнулась, приняв его. Там он отдыхал, под покровом зеленого камня в сердце горы, оплакивал погибших братьев, ненавистных и любимых. Трудно было поверить, что всех троих обошла и уничтожила джинния, и все же это была правда, как правдой было и то, что одним из самых грозных земных воинов, кого снарядила против его армии Повелительница Молний, оказалась женщина, некая Тереза Сака, иногда превосходившая в искусстве метать молнии саму Царицу Кафа. Подчас жизнь просто непостижима! И в такие моменты зеленые драгоценности говорили с Зумуррудом языком любви и проясняли его смятенные мысли. Придите ко мне, мои драгоценные, восклицал он, горстями собирая волшебные камни и прижимая их к сердцу.
Как вдруг все пошло под откос? Более девятисот дней его великому замыслу ничто не препятствовало, и вдруг – катастрофа за катастрофой. Он винил в разгроме прежде всего своих подручных, темных джиннов – они оказались ненадежными, даже предателями, и горько поплатились. Даже смерть Забардаста была своего рода изменой, потому что колдун прекрасно знал, что сам Зумурруд собирался устроить показательную казнь одной из креатур Царицы Молний, некоего Айрагайры – его с большим трудом удалось изловить и подавить после нападения на Машину Славы, которую по распоряжению Зумурруда строили возле города Б. Зумурруд нейтрализовал способность Айрагайры метать молнии, приковав его к устройству, поглощающему электричество: оно засасывало молнии в землю, не давая причинить ущерба. Так, прикованный к шесту подле машины, которую он пытался разрушить, Айрагайра должен был превратиться в наглядный пример бессмысленности любого сопротивления. А Забардаст вздумал отвлечь внимание на себя, разыграв этот эксгибиционистский спектакль сатурнийского людоедства – и вот что из этого вышло. Ни на кого положиться нельзя, даже на старейших союзников.
В яростном исступлении Зумурруд Великий валялся и вертелся на изумрудной постели, камни стекали по его телу, когда он метался из стороны в сторону. И вдруг его стопа нащупала что-то иное, не камень среди камней, и рука потянулась за этим предметом. То была маленькая бутылка, вовсе не изделие из драгоценных металлов, усыпанное блестящими камнями, какое ожидаешь найти в пещере джинна, а самый что ни на есть дешевый пузырек, простой, прямоугольный, из толстого синего стекла, без пробки. Джинн подобрал бутылку и уставился на нее с отвращением. Его былая темница. Когда-то простой смертный заманил его в этот сосуд, и он столетиями оставался пленником стеклянных синих стен, пока Газали, мудрец из Туса, не освободил его. Он сохранил бутылку здесь, среди лучших сокровищ, под грудой драгоценных камней, как напоминание о своем плене и унижении, об источнике своего неугасимого гнева. Но сейчас, сжимая бутылку в руке, он сообразил, почему она вернулась к нему именно в этот день.
– Моя темница, – сказал он бутылке, – ты вышла из тени, словно ответ на незаданный мной вопрос. Проклятие моего прошлого, теперь ты станешь проклятием будущего.
Он щелкнул пальцами. В бутылке появилась пробка: теперь она была туго заткнута и готова к употреблению.
Ла-Инкоэренца все еще стоит на своем месте и после тысячи лет – ухоженное место, центр светского паломничества и почитания. Дом восстановлен и его поддерживают, сады бережно возделываются в память великого садовника, создавшего их в давние времена. Есть причина побывать здесь, где прошло одно из величайших сражений за всю историю земли, равное Марафону, Курукшетре, Геттисбергу, Сомме. Но это сражение, завершающая битва Войны миров, отличалось от всех прочих, когда-либо разыгравшихся на земле. В нем не участвовали армии, но бились до последнего сверхъестественные сущности, столь могущественные, что говорят, будто каждая из них сама по себе составляла армию. Враждующие стороны были представлены титаническими фигурами, по одной от каждой: сверхчеловеческие, неумолимые, одна мужская, одна женская, одна из огня, другая из дыма. Присутствовали и другие: глава темных джиннов привел с собой с полдесятка сторонников-секундантов, а Дунья, Повелительница Молний, тоже созвала надежнейших своих бойцов: Шпиона Омара и жителей Земли, Терезу Сака, Джимми Капура, Джеронимо Манесеса. Из-за боковой линии наблюдали, сознавая, что от исхода сражения зависят их личные судьбы и судьба человечества, владелица имения Госпожа Философ Александра Блисс Фаринья – ей предстояло либо навеки увериться в своем взращенном годами пессимизме, либо раз и навсегда отрешиться от него; гривастый управляющий поместьем Оливер Олдкасл и мэр Роза Фаст, которую вовремя предупредил начальник личной охраны Джимми, он же Герой Натараджа (Малютку Бурю не взяли, благоразумно не желая подвергать ее опасности). Все, кто присутствовал в Ла-Инкоэренце в ту ночь, в так называемую Тысячную ночь, вошли в книги и хроники, и ныне их имена произносятся почтительным полушепотом, ибо речь идет об участниках величайших исторических событий. Но главными действующими людьми оказались не люди.
Все было устроено так, как некогда, в древние времена, устраивались дуэли. Вызов, посланный Зумуррудом Великим, стремительно пронесся по коммуникационным сетям джиннов и был принят. Место выбрал Зумурруд, обозначив его с нескрываемым презрением: там, где твой милый мальчик, напомнивший тебе покойного любовника, ныне развлекается с женщиной, которую он предпочел тебе. Я сокрушу тебя у него на глазах – пусть смотрит, – а как поступить с ним, я решу позднее, когда весь мир окажется в моей власти. Обмен оскорблениями входит в обряд вызова на поединок, но Дунья сохранила презрительное достоинство, и место и время были назначены. Он вздумал драться на твоей территории, заметил Омар Айяр. В нем говорит самонадеянность – самое уязвимое его место. Знаю, ответила Дунья. И час настал.
В Ла-Инкоэренце, поместье дивной красоты, которое основатель имения Сэнфорд Блисс посвятил своей вере в бессмысленность мирового устройства, Дунья и Зумурруд сошлись лицом к лицу, чтобы решить наконец, какой смысл приобретет отныне наш мир. Солнце зашло, лунный свет тревожно ложился на великую реку у границы имения. Летающие урны, на которых примчались Зумурруд и его сторонники, зависли в воздухе над солнечными часами, словно гигантские пугливые пчелы. В небе над ними кипела воронка портала, через который они прибыли. Мистер Джеронимо, Джимми Капур и Тереза Сака перемещались по краям большой лужайки, следя, чтобы секунданты Великого Ифрита не напали исподтишка. Двое дуэлянтов описали несколько кругов, присматриваясь друг к другу, обдумывая первый шаг. Тучи бежали по небу, и когда лунный свет померк и неземная тьма укрыла комбатантов, наполнив их ноздри запахом смерти, Зумурруд Великий нанес первый удар. Это он вызвал ветер, и теперь ярость ветра усилилась. Фигуры, ждавшие на краю поля, кинулись в убежище, чтобы их не снесло, ибо то был ветер из ада, он пытался сорвать с Дуньи ее человеческое обличье и рассеять по всем сторонам света дым, из которого она состояла. Но так легко Дунья не поддавалась, стояла крепко. К ветру присоединился дождь, это была уже ее магия – такой сильный дождь, точно сама река поднялась из своего ложа и обрушилась на них, дождь, старавшийся загасить пламя, из которого состоял ифрит. Но и Дунья ничего не добилась. Ни того, ни другого бойца невозможно было так просто сломить. Их щиты превосходно отражали любую атаку.
Сквозь вой ветра и грохот дождя мистер Джеронимо услышал женский голос, бранивший спутников ифрита: А вам каково было бы, если ваш мир изничтожали вот так, как вы губите наш? Голос снова и снова повторял этот вопрос, перемежая его грубыми ругательствами, пока мистер Джеронимо не сообразил, что это орет Тереза Сака, Дунья призвала ее в числе своих бойцов. На взгляд Джеронимо Манесеса женщина была, мягко говоря, неадекватна. К тому же не было уверенности, что ее гнев направлен лишь на Великого Ифрита и его спутников – ее гнев распространялся, словно чума, заражая все, к чему прикасался, и вполне вероятно, подумал мистер Джеронимо, что этот гнев, по крайней мере отчасти, предназначен и Дунье. Исполненный ненависти вопль, когда такой адресуется любой группе людей, малюя их всех одной краской, называется проявлением расовой ненависти. Тереза Сака, подумал он, прислушиваясь к воплю, вплетавшемуся в грохот разбушевавшихся стихий, равнявшемуся с ними свирепостью, так что разряды электричества уже полыхали по контуру тела Терезы, – Тереза явно предубеждена против всех жителей высшего мира, а значит, разумеется, и против джиннии в самой себе. Ее ненависть к другим включает ненависть к самой себе. Она – опасный союзник.
Тем временем мистер Джеронимо, словно секундант на боксерском поединке за титул, встревожился неправильным подходом Дуньи: она вроде довольствовалась тем, что отвечала ударом на удар и не брала на себя инициативу. Это ему показалось неправильным. Он попытался сообщить ей об этом без слов, но она никого уже