— Но позвольте, князь, Пултусское сражение доказало, что и русские умеют постоять за себя! — твёрдо сказал Цыганов.
— О да! Пултусская битва не дала восторжествовать Наполеону. Этой победой русское войско праздновало воскресение своей славы, минутно поблёкшей под Аустерлицем. Этим сражением руководил Беннигсен? — спросил у Николая князь.
— Так точно, ваше сиятельство, и, как говорят, Беннигсен сделал это вопреки распоряжениям главнокомандующего графа Каменского.
— Хвала и честь Беннигсену. Ведь он подвергал себя большой ответственности, отступая от приказаний главнокомандующего, — сказал князь.
— А ты забыл, мой друг, что сказала Великая Екатерина? — пытливо посматривая на мужа, спросила Лидия Михайловна.
— «Победителей не судят», — ответил князь. — Наш добрый государь вполне оценил заслуги Беннигсена и в пример другим наградил его крестом св. Георгия второй степени и пятью тысячами червонцев.
В продолжение всего разговора Софья молча сидела и старательно вышивала по канве.
— Что же ты, Софья, молчишь и не принимаешь участия в нашей беседе? — обратилась княгиня к дочери.
— Ты знаешь, мама, я так мало понимаю в военном деле, что не решаюсь и говорить про это, — ответила с улыбкой красавица.
В гостиную вошёл Леонид Николаевич Прозоров; в руках у него был большой букет роз. При входе красивого молодого человека княжна радостно побежала к нему навстречу. Владимир Иванович и Лидия Михайловна встали и радушно приветствовали вошедшего.
После обычных приветствий князь познакомил Цыганова с Леонидом Николаевичем.
— Очень приятно, я уже кое-что слышал о вас от Софьи и от Лидии Михайловны, — пожимая руку у Цыганова, проговорил Прозоров. — Вы с войны? Наверное, расскажете нам о действии нашей армии…
— Я совсем забыл, братец, — поздравь Софи: Леонид Николаевич её жених, — проговорил князь.
— Как?! Что вы сказали, ваше сиятельство? — меняясь в лице, спросил Цыганов.
— Поздравь, говорю, жениха и невесту, — повторил князь, показывая на Прозорова и Софью.
— Вот как. Я… я не знал… Поздравляю, княжна Софья Владимировна, и вас, Леонид Николаевич! — Голос у Николая дрожал, он то краснел, то бледнел.
— Что с тобою, братец? — всматриваясь в Цыганова, спросил князь.
— Извините, ваше сиятельство, мне… мне нездоровится.
— Понятно, ты ещё не совсем оправился от раны. Ступай, братец, отдохни. Пойдём, я скажу, чтобы для тебя приготовили комнату.
— Вы так добры, ваше сиятельство!..
Князь и Цыганов вышли из гостиной. Николаю отвели в нижнем этаже просторную, чистую комнату, хорошо обставленную, а для услуг к нему приставили одного из лакеев.
Когда Цыганов остался один в своей комнате, он чуть не со стоном бросился на кровать.
«Замуж выходит! А я было, дурак, надеялся, спешил сюда! Думал заслужить любовь княжны! И заслужил. Эх, судьба, судьба, когда ты перестанешь быть мачехой?! А как хороша, как хороша! Зачем я сюда приехал? Вдали от неё любовь во мне молчала! А как увидал… Да что я? Не завтра её свадьба, ещё времени много. Погоди, барин, без боя я не уступлю тебе красотку!»
В продолжение всего дня Николай не выходил из комнаты; князь присылал узнать о его здоровье.
— Скажи князю, что мне легче. Я никакой боли не чувствую, только слабость, но это скоро пройдёт.
— Обедать сюда подать или пойдёте в столовую? — спросил лакей.
— Я не хочу есть. Поблагодари их сиятельство.
— Слушаю, — злобно улыбаясь, проговорил лакей.
«Ишь, тоже персона! В баре вышел!» — подумал он про себя.
Дворовые князя не привыкли смотреть на Цыганова как на барина, а смотрели как на равного себе и завидовали ему.
Все давно спали в княжеском доме, только не спал один Цыганов, он быстро расхаживал по своей комнате, мрачные, чёрные думы отуманили его голову. Долго он что-то обдумывал. Сальная свеча отекла и горела тускло, но молодой человек не обращал на это внимания.
«Так жить нельзя! Одна мука! Надо решиться! Я — или он, мой разлучник. А нам двоим не жить на белом свете».
Часы пробили полночь; свеча обгорела и погасла, распространяя смрадный запах. Николай лёг, но благодетельный сон бежал от него; только к рассвету заснул он лихорадочным, тревожным сном.
Глава X
Наступил 1807 год. Русские и французские войска, утомлённые сражениями, отдыхали; боевые схватки на некоторое время прекратились.
Новый год наши приятели — ротмистр Зарницкий и князь Сергей Гарин — встретили на окраине России, почти в виду неприятельских войск. С Зарницким неразлучно находился и молодой казак Александр Дуров. Пётр Петрович полюбил храброго и отважного юношу, да не он один, а все офицеры и солдаты эскадрона, к которому приписан был Дуров, привязались к этому неустрашимому казаку. Некоторые из солдат, смотря на белизну и нежность лица и рук Дурова, разделяли мнение старика Щетины и говорили, что молодой казак — непременно «переряженная девка».
— Эк хватили! — возражали другие. — Будь казак девка, разве бы он так храбро сражался? У девки какая сила! Она горазда веретеном вертеть, а не саблей острой. Нет, братцы, казак — богатырь!
— Только он не из простых.
— Из дворян, говорят.
— То-то очень он бел, руки такие махонькие, да и голосок больно тонок.
— Заговорит — ровно девка, ей-богу!
— Может, и вправду девка.
— Ври!
— Чего врать! Ведь наш унтер сказывал, что были примеры.
— Какие?
— А такие: девки и бабы рядились в солдатскую амуницию и шли на сражение.
— Куда оне годны? Разве пушки ими затыкать!
Так переговаривались солдаты насчёт молодого казака Дурова; эти слова доходили и до него самого, но молодой храбрец мало обращал на это внимания. Наконец слухи дошли и до главнокомандующего. Беннигсен потребовал к себе Дурова.
— Мне много говорили о вашей храбрости, господин Дуров, и мне самому захотелось на вас взглянуть, познакомиться, — пристально оглядывая с ног до головы казака, встретил его главнокомандующий.
— Рад стараться, ваше высокопревосходительство! — вытянувшись и опустив руки по швам, молодцевато сказал Дуров.
— Я доволен вашей храбростью, молодой человек, и готов вам покровительствовать. Но должен предупредить, что если ваши родные узнают о вашем пребывании, то ведь они могут потребовать вас к себе. Я и то отступил от закона, разрешив вам быть в рядах армии.
— Не хочу скрывать от вашего превосходительства, что я на войне против желания моего отца.
— Знаю, слышал… И притом эти слухи. Многие уверяют, что вы девица переряженная, — тихо проговорил главнокомандующий, продолжая пристально смотреть на Дурова. — Положим, этим слухам я мало верю и Жанной д'Арк вас не признаю. Вы знаете, молодой человек, кто была Орлеанская дева?
— Как же, ваше превосходительство! Жанна д'Арк помогала французам победить англичан.
— Представьте! Меня уверяют, что вы в некотором роде Жанна д'Арк.
Генерал весело засмеялся; молодой казак растерялся и покраснел.
— Что вы краснеете, уж не в самом ли деле вы девица?..
— Ваше высокопревосходительство… я… смею вас уверить.
— Вы герой, я одно только это знаю, и будьте всегда таким…
Главнокомандующий отпустил Дурова и обещал ему своё покровительство.
Глава XI
Главнокомандующий Беннигсен спешил оправдать доверие императора отважным подвигом. Левое крыло французской армии находилось под начальством маршала Бернадота и расположено было в окрестностях Эльбинга; этот отряд потерял связь с главною армией. Беннигсен решился истребить его и с своими корпусами двинулся на Бернадота. Наполеон, узнав об этом, принуждён был в жестокий мороз подняться с зимних квартир и устремить всю свою многочисленную армию в тыл русским, угрожая отрезать их от пределов России. Беннигсен, к счастью, узнал о намерении Наполеона, оставил Бернадота в покое и поспешно отступил к Прейсиш-Эйлау.
Наполеон, приготовляясь к наступательным действиям, в то же время обеспечивал и тыл, и фланги; он приказал генералу Савари держаться между Броком, наблюдать за русским генералом Эссеном и не допускать его соединяться с Беннигсеном, а также, несмотря на зимнее время, продолжать укрепление в Пултуске; генералу Шасселу[47] — усилить оборону Праги[48] и оставить временные укрепления около Варшавы; маршалу Лефевру — укрепиться в Торне. «Воздвигая против войск Александра твердыни на Висле, Буге и Нареве, в большом расстоянии от Парижа, мог ли Наполеон вообразить, что через семь лет потом будет он горько, но безвозвратно раскаиваться, зачем против Александра не укрепил он Парижа!» — говорит по этому поводу военный историк.
Гвардия Наполеона тоже выступила из Варшавы с зимних квартир; в Варшаве жилось им хорошо и весело: поляки и красивые польки ухаживали за старыми гвардейцами, закалёнными в битвах.
Двадцатого января 1807 года Наполеон прибыл к своей армии и хотел атаковать русскую и удалить от пределов России. Но, к счастью, операционный план Наполеона и его приказы попали в руки храброму генералу Багратиону; этот план Багратион отослал к главнокомандующему. Узнав замысел Наполеона, Беннигсен отдал приказ всем корпусам немедленно и быстро собираться у Янкова, а Барклаю де Толли по возможности замедлять наступление французов; храбрый Багратион и Барклай де Толли двое суток старались удерживать французский авангард. «Достойны похвалы, — писал Барклай де Толли в донесении, — как великая стойкость и послушание войск, так и хладнокровие и присутствие духа начальников. Атакуемые неприятелем, вчетверо сильнейшим, они везде встречали его храбро».
Велико было удивление французского императора, когда дошло до него известие, что русская армия сосредоточена у Янкова и готова к бою. Наполеон принуждён был переменить план атаки.
Ограничась перестрелками и простояв почти два дня друг против друга, русская армия ночью покинула янковскую позицию и направилась тремя колоннами на кенигсбергскую дорогу.