тью с женою Марфой Тимофеевной, которая в то время была больна. Но письмо дочери было для матери роковым: узнав, где и что её дочь, она так этим поразилась, что, прочитав письмо, тут же скончалась.
Похоронив жену, Дуров остался с большой семьёй на руках без хозяйки. Он стал повсюду разыскивать свою дочь и подал прошение на высочайшее имя в 1807 году о возвращении ему «несчастной дочери Надежды, по мужу Черновой, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дома».
Государь повелел навести справки о Дуровой и если таковая окажется в действующей армии, то вытребовать её в Петербург.
В силу этого повеления Надежде Андреевне нельзя было скрывать тайну, что она женщина. Да теперь уже эта тайна была открыта: все знали, что в рядах армии в гусарском мундире скрывается женщина. Князь Сергей Гарин по приказу главнокомандующего потребовал к себе Дурову для объяснения.
— Надежда Андреевна, тайна ваша открыта, и вам придётся немедленно ехать в Петербург, — встретил он кавалериста-женщину.
— Как? Зачем? — испугалась и удивилась она.
— По высочайшему приказанию: государь пожелал вас видеть.
— Боже, но как узнали?
— По прошению вашего отца, поданному на высочайшее имя, — ответил князь. — Но вы успокойтесь, Надежда Андреевна, худого вам ничего не будет: наш император справедлив и милостив.
— Я виновата, я! Зачем было мне писать письмо отцу? Зачем? Пусть бы думали, что я утонула в Каме. Разнежилась, соскучилась по семье — вот теперь и кайся! — взволнованным голосом говорила Дурова. — Зачем я им? Довольно мытарили! Только отца жалко, один он меня любил. На него бы я взглянуть желала!..
— Поезжайте в Петербург: может, там и увидитесь, — сказал Гарин.
К князю вошёл Пётр Петрович. Он был мрачен.
— Едете? — спросил он у кавалериста-девицы.
— Еду, Пётр Петрович, принуждена ехать.
— Государь требует… А всё ваш отец настроил!
— Он хочет вернуть меня в семью, в дом…
— А вы, Надежда Андреевна, лучше к нам скорее вернитесь. Мы… мы к вам привыкли, — взволнованным голосом говорил Зарницкий. Как видно, нелегко было ему расстаться с ней.
— Я буду просить у государя, как милости, чтобы он мне разрешил вернуться в армию. Здесь, между вами, мои друзья, и мой дом, и моя семья! — пожимая руки и князю, и Петру Петровичу, чуть не со слезами сказала она.
На другой день Дурова выехала из армии в Петербург. Зарницкий и Гарин далеко проводили её; она сердечно с ними простилась.
— Приезжайте скорее, ждём! — крикнул ей вслед подполковник Зарницкий.
— Только бы отпустили — приеду!
С тоской покинула она армию.
«Неужели меня домой отправят? — думала она. — Что я буду делать дома? Так рано осудить меня на монотонные занятия хозяйством? Надобно сказать всему прости — и светлому мечу, и доброму коню… друзьям… весёлой жизни… скачке, рубке, всему конец! Всё затихнет, как не бывало, и одни только незабвенные воспоминания будут сопровождать меня, где бы я ни была. Минутное счастье, слава, опасности!.. Шум!.. Клик!.. Жизнь, кипящая деятельностью!.. Прощайте!»
Так печально думала кавалерист-девица, отъезжая из армии в Петербург.
Глава IV
В Петербурге Надежду Андреевну ожидал отец её, Андрей Васильевич. Свидание его с дочерью после долгой разлуки было трогательно. Отставной ротмистр плакал как ребёнок, обнимая свою дочь.
— Мы с тобой, Надинька, теперь никогда не расстанемся! Ведь так? Ты, моя голубка, поедешь со мною домой? Да как ты переменилась, возмужала!.. Тебя не узнаешь! — говорил он дочери, с восторгом глядя на неё.
— А ты похудел, отец, состарился.
— Плохие дела хоть кого состарят!
— Разве твои дела так плохи? — спросила у отца кавалерист-девица.
— На что хуже, Надинька! Совсем расстроился… Ещё при матери был хоть порядок в дому, а как она умерла — и пошло: дети малые, хозяйство вести некому. Ты, Надинька, заменишь мать, на тебя все надежды.
— Нет, отец, на меня не рассчитывай.
— Как?! Что ты сказала? — меняясь в лице, спросил Андрей Васильевич.
— Хоть мне и больно сказать тебе, но домой, на Каму, я не поеду.
— Как не поедешь?
— Я буду просить государя, чтобы он разрешил мне остаться при армии.
— Что ты, Надя! А зачем же мы хлопотали? Ведь я нарочно в Петербург приехал… прошение подавал…
— Я сама не знаю, зачем ты это сделал.
— Как зачем? Чтобы вернуть тебя. Не забывай, что у тебя есть муж.
— Я забыла про него, навсегда забыла…
— Ах, Надинька, Надинька! Подумай, что ты говоришь, — с лёгким упрёком проговорил Андрей Васильевич.
— Вы насильно выдали меня за Чернова. Я никогда не любила его.
— А Василий Степанович так тебя любит! Как он, сердечный, убивался и плакал, когда твою одежду нашли на берегу Камы. Да и все мы тогда от слёз глаза не осушали. Думали — утонула! И хитрая же ты, дочка, право, хитрая, ловко нас обманула!
— Вспомни, отец, мою жизнь дома… Легко ли мне было? От нелюбимого мужа я ушла, потому что жизнь с ним казалась хуже каторги… Не выдержала, домой ушла — и дома было мне не легче… Мать с утра до ночи пилила меня, грозила силою отправить к постылому мужу. Кто меня в семье любил? Только один ты, мой добрый!.. У тебя с матерью происходили частые сцены, и причиною ссоры была я…
— Ну, Надинька, оставь! Что вспоминать про старое!
— Ты с малолетства заставил меня полюбить военную службу. Я спала и видела быть в полку. Представился случай — и я очутилась в рядах армии. Там у меня явилась новая семья — меня полюбили, как храброго, отважного товарища.
— Ещё бы, ещё бы! Ты у меня герой, храбрая, неустрашимая кавалерист-девица… — проговорил отставной ротмистр, обнимая свою дочь. — А всё-таки домой ты поедешь. Упрошу — и поедешь.
— Нет, отец, не поеду. Теперь у меня есть другой дом — это мой полк; там ждут меня.
— Эх, Надя! Не забывай, говорю, у тебя есть муж: он имеет право против твоего желания вытребовать тебя к себе.
— Не поеду к нему я, не поеду! Я буду просить у государя. Наш обожаемый государь правдив и милостив — он позволит мне вернуться в полк.
— Не думал я, дочка, не думал, что ты меня позабудешь и свою семью! Бог с тобой!
Андрей Васильевич прослезился.
— Полно, отец, пристали ли тебе слёзы! Полно, ты хорошо знаешь, что я люблю тебя. И как скоро последует мир, я к тебе приеду надолго. А теперь не иди против моего желания.
— Пожалуй, поезжай в полк, храни тебя Бог!..
— Вот и спасибо, мой добрый! — Надежда Андреевна крепко обняла и поцеловала отца.
— По мне… поезжай! Вот только Василий Степанович…
— Я буду просить, хлопотать, мне дадут развод и наш брак расторгнут.
Оправившись с дороги, кавалерист-девица была представлена императору в Зимнем дворце. Государь принял её в своём кабинете.
С каким благоговением и чувством вступила Надежда Андреевна в кабинет обожаемого всем народом монарха и преклонила пред ним колени.
— Встаньте, я рад вас видеть, познакомиться, — раздался тихий, ласковый голос Александра.
— Государь, ваше величество!..
Дурова хотела что-то сказать, но слёзы мешали. То были слёзы радости и восторга. Видеть великого из монархов, говорить с ним составит радость всякому.
Она опустилась на колени.
— Встаньте! — Государь протянул Дуровой руку, чтобы помочь ей встать.
— Я слышал, вы — не мужчина? Это правда?
— Правда, ваше величество, — тихо ответила государю Надежда Андреевна.
— Расскажите мне всё подробно: как поступили вы в полк и с какою целью, — проговорил государь.
Он говорил с Дуровой стоя, опёршись рукою о стол.
Надя дрожащим голосом в кратких словах рассказала государю историю своей жизни и причину своего поступления в уланский полк.
Император слушал со вниманием; когда она окончила, государь стал хвалить её неустрашимость.
— Вы — первый пример в России; ваше начальство о вас отзывается с большой похвалой. Храбрость ваша беспримерна, и я желаю сообразно этому наградить вас и возвратить с честию в дом вашего отца.
— Будьте милостивы ко мне, ваше величество, не отправляйте меня домой, — проговорила Дурова голосом, полным отчаяния, и снова упала к ногам государя. — Не заставляйте меня, государь, сожалеть о том, что в сражении не нашлось ни одной пули, которая бы прекратила дни мои.
— Встаньте и скажите, чего вы желаете.
— Милосердый государь, дозвольте мне носить мундир и оружие. Это — единственная награда, которую вы можете мне дать… другой не надо. Государь, я родилась в лагере! Трубный звук был моей колыбельной песней… я страстно люблю военную службу и чуть не с колыбели её полюбила; начальство признало меня достойной носить мундир и оружие. Признайте и вы это, великий государь, и я стану вас прославлять, — тихо проговорила Дурова, смотря на государя глазами, полными слёз.
— Если вы полагаете, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградой, то вы её получите, — после некоторого молчания проговорил государь.
— Ваше величество! — с радостью воскликнула Надежда Андреевна.
— Вы будете носить моё имя, то есть называться Александром; но не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нём… Теперь скажите мне, в какой полк хотите вы быть помещены? — спросил император Александр Надежду Андреевну.
— Куда вы, ваше величество, соблаговолите меня назначить.
— Назначаю вас офицером в Мариупольский гусарский полк — этот полк один из храбрейших. Я прикажу зачислить вас туда; завтра вы получите от генерала Ливена денег, сколько вам надо будет на обмундировку.
Государь подошёл к столу, взял с него крест святого Георгия и собственноручно вдел его в петлицу мундира счастливой Нади.
Она вспыхнула от радости, в замешательстве схватила обе руки государя и стала их с благоговением покрывать поцелуями.
— Ваше величество! Мой всемилостивейший монарх!.. — заговорила было Дурова, но слёзы радости и счастья мешали ей говорить.