Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее:
— Он у важного князя Гарина выкрал дочь и держал её взаперти, за это твоего сына предадут суду, а если ты хочешь спасти его от наказания, иди к князю Гарину и проси у него милости.
Это для бедной женщины было новым ударом. Её сын, вся её надежда, оказался преступником. Его может спасти один только князь Гарин, отец Николая.
Марья, не мешкая, отправилась в Каменки. Сколько выстрадала она, переступая порог княжеского дома…
«Господи, подкрепи меня, дай мне силы! Что я скажу князю? Как посмотрю на него? Он, чай, давно меня забыл. Как стану просить его за Николая? Неужели я должна сказать князю, что мой сын — и его сын? Если и скажу, то поверит ли? Пусть не верит, только бы спас сынка-то; чай, в острог посадили; ему, сердечному, острог-то хуже смерти кажется», — так думала Марья, идя за Федотычем по роскошным залам княжеского дома.
— Что тебе надо? — ласково спросил у Марьи князь.
— Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, — захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем.
— Встань, я не люблю поклонов.
— Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова.
— Встань и расскажи, какого сына спасти?..
— Моего, князь, сына — Николая.
— Какого Николая? — не догадываясь, спросил у Марьи князь.
— Того, что жил в твоей княжеской усадьбе.
— Как, Цыганов твой сын? — с удивлением воскликнул князь.
— Сын, единая моя отрада — спаси его, ваше сиятельство!
— А знаешь ли ты, что он сделал?
— Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости!
— Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание.
— Смилуйся, ваше сиятельство!
— И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать.
— Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! — не сказала, а простонала бедная Марья.
— Да, не могу.
— Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, — твёрдым голосом проговорила Марья.
— Это зачем?
— Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет.
— Ступай, Федотыч, нужен будешь — позову.
Старик камердинер тихо вышел.
— Ну, говори же, что у тебя за слово до меня?
— Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй… — Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал:
— Мне недосуг, если есть что говорить, говори!
— Николай-приёмыш — твой сын, князь, — чуть слышно сказала Марья.
— Что, что такое? Повтори! — не веря своим ушам, спросил князь.
— Говорю, Николай — твой сын.
— Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! — выходя из себя, крикнул Владимир Иванович.
— Не узнал, князь?
— Я совсем тебя не знаю.
— Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью…
— Марью… Тебя звать Марьей? Неужели!.. — князь не договорил, он задыхался от волнения.
— Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни.
— Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?..
— Наш сын, ваше сиятельство.
— Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню.
— Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам.
— Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш — мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты — Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?..
— Зачем, князь?
— Как зачем? Я… я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая… нашего сына. Сейчас же иди… поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, — прерывистым голосом говорил князь.
— Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст.
Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных.
— В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой — за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать… Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья… Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная… — говорил старый князь.
Вошёл камердинер Федотыч.
— Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому.
— Слушаю, князинька.
— Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? — спросил у старика князь.
— Знаю, ваше сиятельство: Марья была, — не моргнув глазом, ответил старик.
— Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали — она померла, а она живёхонька.
— Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья.
— А красавица в своё время была Марья!
— Что говорить, баба красы писаной.
— Пожил с ней я всласть… Есть чем былое вспомянуть!..
— Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах.
— Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч!
— Постарели, князинька, — с вздохом отвечает князю его верный слуга.
— Умирать, старина, надо.
— Смерть придёт — умрём, ваше сиятельство.
— И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей.
— Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом!
Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч.
Глава XV
Император Александр Павлович возвратился из Тильзита в Петербург десятого июля. Встреча императору была восторженная; все улицы были запружены народом, глубоко любившим добрейшего из людей — Александра; экипаж государя едва мог проехать в толпе, лошади ехали тихо. Государь, стоя в коляске, ласково кланялся, махая шляпой с перьями.
На другой день государь принимал во дворце всех высокопоставленных лиц, приехавших поздравить государя с благополучным возвращением.
В кругу своих приближённых император Александр говорил следующее про войну с Наполеоном:
«Руководствовался я постоянно неизменными правилами справедливости, бескорыстия, непреложною заботливостью о моих союзниках. Я не пренебрёг ничем для поддержания и защиты их. Независимо от ведённых, по моему повелению, дипломатических сношений я два раза вступал в борьбу с Наполеоном, и, конечно, не будут меня упрекать в каких-либо личных видах. Усматривая постепенное разрушение начал, составлявших в продолжение нескольких веков основание спокойствия и благоденствия Европы, я чувствовал, что обязанность и сан российского императора предписывали мне не оставаться праздным зрителем такого разрушения. Я сделал всё, что зависело от сил человеческих. Но в этом положении, до которого, по неосмотрительности других, доведены были дела, когда мне одному пришлось сражаться с Францией, подкреплённою огромными силами Германии, Италии, Голландии, даже Испании, когда я был совершенно оставлен союзниками, наконец, увидев границы моего государства подверженными опасности от сцепления ошибок и обстоятельств, которых мне нельзя было тотчас отвратить, я имел полное право воспользоваться предложениями, несколько раз сделанными мне в течение войны Наполеоном. Тогда и я в свою очередь решился предложить ему перемирие, после чего вскоре последовал мир».[80]
Что нам принесла эта война с Наполеоном? Кроме присоединения к нам Финляндии и Бессарабии были обеспечены Петербург и «полуденные пределы нашего отечества». В этой войне из русских генералов многие прославились своим геройством, «дотоле малоизвестные». Вот некоторые из героев: Беннигсен, Багратион, Дохтуров, Барклай де Толли, Сакен, Раевский, Тучков, Багговут, Пален, Щербатов, Кульнев, Каменский, Орлов-Денисов и другие. «Вообще, в военном отношении, вторая война императора Александра с Наполеоном покрыла русское воинство блистательною славою. Куда ни об