— Какие еще гости? — протестовал Скачков, понимая, что все поведение Клавдии — для зрителей.
— Какая тебе разница, милый. Гости и гости. День рождения у одной девочки — ну, доволен? Так что дома тебе делать нечего. Нечего, милый. А потому — сиди. О тебе уже побеспокоились, скучать не будешь.
Взвесив на руке большую, перевязанную крест-накрест коробку, она удивилась:
— А тут что такое? Кукла? Такая огромная? Вот радости-то будет!
С сумкой и коробкой Клавдия скрылась в подъезде, стукнула дверью. Звонарев, закуривая, повернулся к Скачкову.
— А как это вы, слушай, осмелились играть тремя нападающими? На чужом поле, с ослабленной защитой… эт-то, знаешь…
— Ничего особенного… — промямлил Скачков, поглядывая вверх, на окна. Он злился на свою бесхарактерность. Опять поддался на уговоры, опять уступил!
— А Фохт? — выспрашивал Звонарев. — Как… крепкий орешек?
— Фохт?.. Н-ничего. Фохт ничего.
— И Батищев вроде неплохо сыграл? Вот тебе и Сема! А боялись…
— Сема? Ничего. Да и все были в порядке.
— Говорят, Геш, в Вене золото дешевое? Не интересовался?
Валерия, аккуратно выдувая дым в окошко, поправила.
— Золото в Каире. В Вене замша.
— А девочки? — Звонарев подмигнул. — Австриячки? Венки, а?
Скачков — кисло:
— Когда там было?
— Ну, все-таки!.. А в Пратере были? А в музее современного искусства? Говорят: потрясно! А потом — в Вене же Наполеон женился. Ну, Штраус… это само собой. Чем же вы там занимались, слушай?
— Игра же. А потом… в Маутхаузен ездили. На другой день.
— Маутхаузен, Маутхаузен… — Звонарев захлопал ясными глазами. — Это что-то… вроде концлагеря, да? А разве он в Австрии? Вот не знал.
— Недалеко от Вены. Там Карбышеву памятник.
— Карбышев, Карбышев… Ты мне лучше вот что скажи: как там с Алехой Маркиным получилось? Так его в Вене и оставили? Ну, знаешь… Вот уж правильно говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. А что: отлежится, за границей поживет. Его же ведь и у нас могли заломать — правда? Как Полетая. А то… Вена же!
Вернулась Клавдия, плюхнулась в машину, ладошками замахала себе в разгоряченное лицо.
— Кукла-а… блеск! Маришка без ума будет! Где ты достал такую прелесть? Дорого стоила?
— Подарок.
— Ничего себе — подарочки! Хотя — для них это… Геш, чего ты опять чухаешься? — напустилась она, заметив, что Скачков морщится и трогает больное место под коленом. О травме в венском матче она ничего не знала. Да и зачем ей было знать?
Вытягивая ногу поудобнее, Скачков спросил:
— А у вас что, опять сборище?
— Опять! — Звонарев уязвленно хмыкнул, но полностью обиды не показал. — Обязаны мы или не обязаны обмыть кубок? Или вы его для одних себя завоевали? Ну, вот. Кстати, Владька тоже обещал нарисоваться. Как он в Вене сыграл, а? Та-лантливый парнишка! Боюсь, заберут его от нас в Москву. Переманят. Одна надежда, что Родион Васильич примет меры, не отдаст. Не отдаст, Геш, ни за что не отдаст. Ты еще Родиона Васильевича не знаешь. Да и нельзя нам отдавать Владьку, никак нельзя. Кто тогда забивать-то будет? Кто? Сухов? Он уже последки добирает. Муха? Н-ну я ничего против него не имею. Муха в общем-то игрок. Но-о… Нет! Не то все же, типичное не то.
Отчужденно откинувшись на спинку сиденья, Скачков слушал его увлеченную болтовню, изредка хмуро взглядывал в окно и поджимал губы. Ну чего, спрашивается, плетет? «Нельзя отдавать!» А знает ли он, как Серебряков пробивался в основной состав? Теперь Родион Васильевич, конечно, не отдаст его — будет стараться, чтобы парня не сманили. А чтобы парня не сманили. А что было сначала?
Звонарев не умолкал, покуда не приехали.
Квартиру Звонарев получил в новом доме железнодорожников на тихой зеленой улочке в центре города. Второй этаж, всю площадку целиком занимал Рытвин. На третьем этаже дверь в дверь со Звонаревым жил Ронькин.
На балконе третьего этажа толпились принаряженные люди. Звонарев, сворачивая во двор, сбавил ход и дал гудок. С балкона их увидели и замахали.
— Кипит карусель! — рассмеялся Звонарев. — Геш, гляди веселей, чего ты? Ты же именинник сегодня! Честно говоря, я думал, тебе с Фохтом не справиться. Все-таки Фохт, не кто-нибудь…
Валерия, не дожидаясь, пока машину загонят в гараж, побежала наверх. Из окон третьего этажа гремела музыка.
В подъезде Клавдия взяла Скачкова под руку.
— Геш, пожалуйста… Не куксись, а? Я же знаю тебя. Надуешься опять и просидишь пеньком. Обещай — не будешь? И — поговори с народом, расскажи о чем-нибудь. Ладно?
— Как ты думаешь, надолго это? — спросил Скачков.
— Перестань, слушай! — рассердилась Клавдия. — Хоть Валерию пожалей. Она же для тебя старалась. Ждали, готовились, встречали — и вот… Какой ты все-таки неблагодарный, Геш! Даже неловко за тебя.
— Неловко, значит шла бы одна! — закипятился Скачков. — Мне эти… ваши, знаешь, — вот! — и рукой по горлу.
Клавдия остановилась, посмотрела на него и запокачивала головой:
— Ах, какие мы чайники! Фр-р! Фр-р!.. Кстати, Геш, мой тебе совет: поухаживай немного за Валерией. Слышишь?
— Чего это? — Скачков стал столбом.
— Чего, чего!.. Господи, Геш, какой ты все-таки невнимательный. Поухаживай, не облезешь.
— Да чего, слушай, ради? У нее же муж есть.
Внизу хлопнула дверь, и кто-то длинными прыжками понесся вверх по лестнице.
— Идем, — сказала Клавдия. — Будь же современным человеком, Геш! Скобарь какой-то. Валерия… ну, просто немного к тебе неравнодушна. Пора бы уж заметить самому. Ох дикарь ты, Гешка, самый, настоящий дикарь! И что я в тебе нашла, ума не приложу?
— Слушай, — Скачков остановился, — Я лучше домой пойду.
В это время мимо них, прыгая через несколько ступенек, промчался Звонарев, крикнул:
— Скандалы на сегодня отменяются!.. За мной!..
В квартире с распахнутой на площадку дверью толкалась подвыпившая компания.
— Ого-го-го!.. — жизнерадостно завопил Звонарев, потрясая кулаками, и нырнул, как в воду.
Мелькнуло лихорадочное лицо Валерии, пронесшейся из кухни в комнаты с тарелками в руках. Кто-то оглушительно, всей пятерней, рванул струны гитары, заиграв туш. Кто-то а размаху, от избытка чувств, хватил Скачкова по спине и мокрыми губами прижался к щеке. К нему тянулись, передавали его с рук на руки, Клавдия потерялась сзади. Когда немного поутихло, Скачков увидел Владика Серебрякова, счастливого, хмельного, с обольстительной улыбкой. Рядом с ним он узнал тоненькую стюардессу в голубой форме, летевшую с ними в самолете. Ошалев от разнузданного шума, девушка крепко держалась за своего кавалера. «Когда он, хмырь, успел? — удивился Скачков. — Его же, кажется, манекенщица встречала».
К Серебрякову пробился опоздавший Звонарев и они шибко крест-накрест расцеловались.
— Владька, друг! — бушевал Звонарев, хмелея от кутерьмы вокруг. Он был сейчас в своей стихии.
Налетела Валерия, теряющая голову от беготни и многолюдия, вцепилась в Клавдию, прося, ее помочь на кухне. Лицо Валерии горело, она то и дело отбрасывала волосы на сторону. Скачков, помня наказ поухаживать, стеснительно поеживался. Легче всего было сейчас остаться одному и затесаться где-нибудь в угол.
Поискав кого-то у себя за спиной, Валерия ухватила за локоть незнакомого стеснительного мужчину в помятой рубашке и домашних войлочных тапочках.
— Геннадий, я подумала и о вас.
Стеснительный мужчина галантно дернулся в поклоне и сомкнул коленки. Познакомились.
— Вы же на режиме, — продолжала Валерия, уязвляя Скачкова тонкой ускользающей усмешкой. — Семен Семеныч тоже трезвенник. Так что вам будет о чем поговорить. Ну, как это о чем, как это о чем? Нас, грешных, обсудите, поругаете… Все разговор!
«Ого!» — опешил Скачков. За Валерией с ее лунатическими безжизненными зрачками он и не подозревал такой язвительности. Момент для ответа был упущен — Валерия уже переговаривалась с Клавдией на кухне.
Он даже повеселел. «Ладно, один-ноль». Выходит, девка с перчиком. То-то Клавдия к ней лепится…
Семен Семеныч оказался соседом Звонаревых (квартира на первом этаже), инженер из управления. В своих домашних тапочках он потерянно топтался в сутолоке шумевшей переполненной квартиры и Скачкову обрадовался.
— Знаете, Геннадий, — доверительно зашептал он, увлекая его на лестничную площадку, где было тише и чище от дыма, — я предлагаю следующее: мы сейчас спустимся ко мне — так? — откроем окно и выпьем кофе. Что? Идемте, идемте, никаких неудобно. Я живу один, так сказать, анахоретом. Да вы сейчас увидите. Идемте. — И он зашлепал тапочками вниз, уводя с собой Скачкова, как добычу.
В квартире, куда Семен Семеныч ввел гостя, горел свет, и Скачков уперся на пороге.
— Чего вы? — рассмеялся Семен Семеныч. — Я всегда оставляю в доме свет. Знаете, привычка холостяка: придешь, свет горит, вроде бы кто-то есть, кто-то ждет. Заходите, я сейчас устрою кофе.
Не задерживаясь, он прошмыгнул на крохотную кухоньку, пустил в чайник воду, зажег плиту.
— Я вас растворимым, не возражаете?
Скачков, переминаясь в коридорчике, осматривался. Свет горел во всей квартире. Направо, в опрятной комнате на диване была раскинута постель, на день она, видимо, не убиралась. Письменный стол в углу, над ним, как украшение, на стенке висел треугольный лоскут какого-то спортивного вымпела. «Ага!» — Скачков улыбнулся ему, как знакомому.
— Идемте, — позвал с кухни Семен Семеныч. — У меня все готово.
Он усадил Скачкова на табуреточку, задвинутую в узкое пространство между столиком и холодильником.
— Здесь у меня рублевое место. Я вам налью с молоком, хорошо? Знаете, я беру молоко обыкновенное, на разлив, но потом долго, кипячу, получается топленое. Вот, попробуйте, вам должно понравиться. Вадим, правда, тот предпочитает без молока и сахара. Но он, сказать по секрету, спускается ко мне опохмелиться. Валерия держит его строговато. Но почему я не встречал вас у них раньше?
У него была странная манера разговаривать: поминутно задавать вопросы. Впрочем, ответа на них он не ждал и продолжал высказываться сам. Скачков, прихлебывая из чашечки, охотно молчал и с удовольствием слушал. Забавный все же сосед у Звонаревых, любопытный.