На пороге он нагнулся и, спиной ко всем, стал стаскивать с себя тугие шерстяные плавки. Напоследок звучно хлопнул себя по ляжке и снял с бедра какую-то пушинку.
— Федюнь, ты что, уснул? Не отставай.
— Задержитесь-ка на минутку, Комов, — негромко позвал Каретников.
Тон тренера заставил всех насторожиться.
— Должен сказать вам, Комов, что такие нам в команде не нужны. Да, да, — именно нам, именно команде. И удивляться здесь нечему. Хватит безобразия. Пора кончать. — Иван Степанович утвердительно покивал Комову головой. — Так что давайте договоримся. Команд, как вы только что сказали, полно. Попробуйте подыскать себе место. Против перехода никаких возражений не будет. По крайней мере, с нашей стороны.
В раздевалке установилось гнетущее молчание. Такого поворота событий не ожидал никто, и в первую очередь сам Комов. Застыв в дверях, он смотрел на тренера, на ребят и не находил слов. Слышно стало, что в коридоре, давно обезлюдевшем, кто-то, крадучись, подошел к раздевалке и замер. Что там, неужели и Матвей Матвеич ушел?
Комов наконец взял себя в руки, заносчиво вскинул голову.
— Что же, слепой сказал: посмотрим!
Он с силой захлопнул за собой дверь и с разбегу бултыхнулся в бассейн.
Молчание еще давило на ребят. Однако мало-помалу затрещали замки сумок, послышался стук бутс одна о другую, — сбивалась налипшая между шипов земля. Один Сухов сидел потрясенный, забытый всеми. Он отказывался верить собственным ушам. Кого — Комова? Самого Кому? Да это же… Сам Рытвин… И — вообще! Нет, нет, это тренер сгоряча, — так сказать, для воспитания, для собственного авторитета. Погорячился. Оба они сегодня малость погорячились. На «чистилище» объяснятся — и все.
Тем временем Иван Степанович, призывая к вниманию, громко хлопнул в ладоши и объявил:
— На сегодня все. Завтра в десять к автобусу.
Кашлянув, Скачков поднял руку и попросил:
— Рановато в десять. В одиннадцать, бы…
— Хорошо, в одиннадцать, — согласился Иван Степанович. — Все слышали? Попрошу без опозданий. Ждать никого не будем.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как всякий футболист, Скачков был редким гостем в своей семье. Команда отпускалась по домам только после матчей, остальные дни ребята находились на тренировочной базе, вдали от города, от всех соблазнов, — режим.
Сыграв в Тбилиси, команда прилетела наконец домой, открывать сезон в родном городе, но тренер, угнетенный плохим началом и много думавший о первом матче на своем поле, объявил строгий режим и прямо из аэропорта увез всех на загородную базу. Исключения не было сделано даже ветеранам. С домашними ребята поговорили с базы по телефону, увидеться им удалось лишь вчера, на стадионе, на встрече дублирующих составов. После игры дублеров отпустили по домам, а игроки основного состава сели в автобус. Дождавшись отправления, Клавдия показала Скачкову два скрещенных пальца — давнишний условный знак о встрече. Скачков, прильнув лицом к стеклу, помахал ей рукой.
…Пустынным проходным двором, минуя арку, гулкую, высокую, Скачков шагал домой и торопился. Роса блестела на крышах темных запертых коробок гаражей. На детской площадке, не разглядев под ногами песка, Скачков увяз, запнулся и подобрал поломанный игрушечный грузовичок.
— Ах вы, люди-человеки, — проговорил он и, вытаскивая осторожно ноги, выбрался к покосившемуся «грибку», положил игрушку на скамейку.
Поверх деревьев отыскал он окна своей квартиры. Свет горел почему-то на кухне: конечно, Софья Казимировна, тетка Клавдии, коротает вечер за пасьянсом. «А Клавдия? — подумал он. — Может быть, еще со стадиона не вернулась?»
Скачков быстро вошел в подъезд, из руки в руку перекинул тяжелую сумку и тронул кнопку лифта.
Поднимаясь, Скачков обнаружил, что ключа от квартиры нет. После игры он так и не помылся, наспех переоделся в тренировочный костюм, набросил сверху плащ. «Помоюсь дома», решил он, торопясь уйти из раздевалки. В бассейне остался плескаться один Комов и, видимо, не вылезал до тех пор, пока не разошлась вся команда, кроме Сухова. Федор его, конечно, обязательно дождется.
Дверь Скачкову открыла Клавдия, и он удивился:
— О, ты дома?
Клавдия встретила его в домашнем выцветшем халатике, с чалмой из полотенца на голове.
— Ты что так долго, Геш? Я уж решила, что вас опять не отпустили.
— Да так… — Поставив сумку и отодвинув ее ногой к стене, Скачков стал снимать плащ.
— Разувайся, — приказала Клавдия, с недоумением оглядывая мужа. — Чего-то в кедах, не помылся, не оделся… Ты что, в таком виде и по городу шел?
— Да там у нас… — Скачков поморщился. — Ерунда всякая.
Клавдия понимающе покачала головой:
— Поцапались?
— Вроде.
В одних носках он прошел в комнату и с удовольствием огляделся: чисто, тихо.
— А Маришка где?
— Анна Степановна была, взяла к себе. Я обещала, что мы за ней зайдем.
Мать Скачкова жила в старом железнодорожном поселке и время от времени забирала к себе внучку. Клавдия не уходила, старалась поймать его взгляд, и Скачков догадался, что она видела его сегодняшний промах с Полетаевым, понимала, что с ним происходит. Она еще не знала, что в Тбилиси его пришлось заменить!..
— Ну, как тебе игрушка сегодня? — спросил он, стараясь говорить небрежно.
Вместо ответа Клавдия уклончиво пожала плечами.
Перед диваном с множеством разноцветных, искусно разложенных подушечек Геннадий стоял в сомнении. Всякий раз, попадая домой, он вынужден был осваиваться, как в гостях. Жалко было нарушать уютную мозаику подушечек, однако усталость пересилила — он сгреб их кучей в изголовье и лег, разбросив ноющие ноги.
Вытягиваясь, он пробормотал жене:
— Ты там валяй, занимайся… Я полежу… Что-то я сегодня… совсем…
Присев на краешек дивана, Клавдия опустила руку на шершавый лоб мужа, слегка поворошила его жесткие, не-вымытые волосы.
— Ванна сейчас занята, подожди немного. — Потом спросила. — Переживаешь, да?
Все же она знала его, как никто другой.
Вздохнув, Скачков повернулся на бок, взял руку Клавдии и положил себе под щеку.
— Как там, на трибуне? — спросил он. — Наверное, хоронят?
Болельщики, он знал, народ свирепый и не прощают ни одной ошибки.
— Да в общем-то… — замялась Клавдия, — немного есть.
Он лежал с закрытыми глазами. Клавдия не отнимала руки.
— А играли прилично, — похвалила она. — Мне понравилось. Не то что раньше. И, знаешь, в дубле у вас приличные ребята! Белецкий, Соломин… Валерка Турбин. Вчера как играли… Прямо кино!
Слушая, он расслаблял ноги, спину, давал отдых мышцам живота и плеч. После такой игры он испытывал одну огромную усталость, хотелось позабыть, что есть футбол, необходимость бегать, напрягаться из последних сил, спешить на перехват к мячу и постоянно, все долгих полтора часа игры, опасаться за собственные ворота.
— Но этот Комов ваш! — возмутилась Клавдия. — Все-таки за такие штуки надо бы судить.
— Да там… почти так и получилось.
— Ты устал? А может быть, помоешься, и мы немножечко пройдемся? Все равно же за Маришкой надо зайти. И к Звонаревым бы заглянули. А, Геш?
Бывая дома редко, наездами, Скачков привык к тому, что Клавдия живет своей, обособленной жизнью, которой он не знал, да и не интересовался. Какие-то у нее компании, знакомства, увлечения. Иногда она затаскивала к своим знакомым и его, но он уклонялся от таких встреч. Не до компаний, когда тащишься домой с таким усилием, словно на каждой ноге по гире! Они там веселятся, чокаются, треп идет о парижских кутежах знаменитого поэта, которого кто-то из присутствующих уподобился видеть «вот так вот, как тебя» в московском «Арагви», о неком завещании известного композитора в пользу опального писателя, о разводе режиссера и актрисы, — и все это с многозначительными недомолвками, с подмигиванием, с пальчиком к губам: дескать, не очень-то об этом следует распространяться, секрет-с… Тут же договаривались, что следует собраться завтра и пойти к одному художнику послушать запись модного перед революцией «Пупсика». И — тоже: где достал? Секрет!
— Геш, ты, конечно, с нами, старичок?
Какое там! Отказываясь, он опускал лицо и начинал сжимать и разжимать пальцы. Не поймут же, что ему через два дня снова выводить ребят на поле и — бегать, выносить тычки, толчки, подножки, удары локтем в шею, в плечи, — сплошные синяки потом! Но пусть бы синяки, и только. А если вдруг сфинтил и убегает подопечный, и ты торопишься за ним, вот-вот догонишь, а он, чувствуя твое дыхание, вдруг врежет с ходу по мячу!.. Хорошо, если выручит Алеха Маркин. А если нет? Кто виноват? Вернее — что? А виноват будет как раз тот час, что ты недоспал, сидя в компании за трепом, виновата рюмка, выпитая, чтобы не оскорбить сердечного расположения к тебе компании.
Для футболиста свободное от игр время — отдых. Совсем другое те, что около футбола, около команды. Для них вот этот треп, вот это околачивание в кругу спортсменов наполняет жизнь каким-то странным смыслом. А как они все принимаются судить о спорте! Можно подумать, что они жизнь провели на поле. А ведь всех знаний только и было, что потолкались возле автобуса с командой, да вот — за столом. Для Клавдии эти поклонники — хлебом не корми. Где-то в компании она и со Звонаревыми познакомилась.
— Ну их, слушай, — отказался Скачков, удобнее устраивая голову. — Потом как-нибудь.
— Не хочешь? Ну, смотри сам. Я в общем-то на всякий случай Валерии сказала, что у меня стирка. У тебя есть что стирать? Давай, выкладывай.
— Там… в сумке… — разбитым голосом сказал Скачков. — Возьми, пожалуйста, сама.
— Господи, Геш! — рассмеялась Клавдия, оглядывая засыпающего мужа. — Ты что это так развинтился сегодня?
Вместо ответа Скачков невыразительно помаячил вялой рукой и отвернулся к стенке.
Клавдия рассмеялась:
— Старик ты, Геш. Совсем дремучий дед! Ну ладно, отдыхай. И вышла.
В окаменевшей мышце под коленом обозначилась и запульсировала какая-то незначительная, но чрезвычайно болезненная жилка — след старой травмы (шипом порвали ему ногу). Сейчас бы в горячую воду, размять, разгладить… Досадуя, что пропадает сон, Скачков согнул колено, наспех помассировал его, и боль расплылась, отпустила. Из ванной приглушенно долетал убаюкивающий плеск и шум сливаемой воды.