Команды уже выстроились в середине поля и крикнули приветствие, когда на западной трибуне внезапно затрещали дружные аплодисменты. Скачков увидел, что по забитому проходу наверх пробирается Маркин, несет свою неподвижную голову и всем туловищем поворачивается в обе стороны, благодаря за память, за приветствия. Добираясь до своих, Маркин потревожил инвалида на костылях, который каждый раз, чтобы не загораживать проход, с усилием поднимался. Единственная нога у него, видимо, тоже не сгибалась, как и костыли с обеих сторон.
Трибуна не успокоилась до тех пор, пока инвалид и Маркин не уселись на места.
Пожилой судья, с незагорелыми коленками, с большой, похожей на мишень эмблемой на груди, предложил капитанам:
— Знакомьтесь!
Скачков и тот, напротив, Алексей Решетников, улыбнулись, дружески ударили ладонь в ладонь. Со времени последней встречи на ленинградском стадионе месяца не прошло.
Ленинградская команда всегда была для Скачкова неприятным соперником. Он не любил навалистого и жестокого давления и предпочитал противника с комбинационной, многоходовой игрой — тогда сказывался его огромный опыт, его умение угадывать и разрушать расчеты атакующих в самом зародыше, в глубине поля. Сегодня, как было решено на установочном совете перед матчем, необходимо задавать темп с первых минут, прижать к воротам — перебегать.
Против Скачкова вновь действовал молоденький нападающий, которого он наглухо закрыл в том матче. Сначала он не понял, почему тренер соперников не заменил парнишку, однако скоро разгадал: молодой, неутомимый, он должен был мотать, оттягивать Скачкова на себя, а в открывавшийся к воротам коридор нацеливался ринуться Решетников, хитрющий, как лисица, Леха, полузащитник с крепким планированным ударом. Парнишка исполнял задание старательно: финтил, юлил, откатывался к самой бровке, показывал, что порывается пройти по краю, — Скачков все видел и читал, как по букварю. Давно он изучил этих уж слишком исполнительных ребят, надолго скованных начальной установкой тренера. Он делал вид, что поддается на приманку, смещался часто в сторону, но ровно лишь настолько, чтобы успеть на перехват умудренного в боях Решетникова. Несколько раз он крепко сталкивался с разогнавшимся парнишкой, чувствуя, как со всего разбегу врезается в его разгоряченное напрягшееся тело. Скачков щадил его, пытался образумить, хотя, не нарушая слишком правил, мог подловить и вывести надолго из игры. Самого его когда-то так ловили и выносили с поля.
— Геннадий Ильич, вперед бы больше надо, — несмело посоветовал ему Соломин.
Оглядываясь, Скачков определил: да, Саша прав, скучиваться незачем.
Первый тайм как будто проходил на равных — не перебегали, но и уступили. А под свисток, в последнюю минуту, Белецкий очень вовремя успел на резаную передачу Кудрина, как вьюн, оставил за спиной опекуна и только ринулся к воротам, открылся по другому краю Сухов: его, сдыхающего, мокрого, как мышь, защита стерегла вполглаза.
— Смотри! — остановившись, завопил Скачков, еще не веря сам такой удаче, но Игорек и без него увидел. Ах, все же молодец парнишка! Не сбавляя бега, он сумел послать мяч резаным ударом, в обводку за спину защитнику, на свободное пространство и, охнув, приподнялся стадион: успеет, не успеет Сухов? Вот-вот… еще чуть-чуть, — Скачков извелся, наблюдая. «Переставляй же горбыли!» Свои ему отдал бы, чтоб бежал скорее! Но ноги Сухова все отставали, и он запнулся вдруг, упал на руки, перевернулся раз, другой… Мяч мимо дальней штанги укатился с поля.
Рев стадиона услыхал весь город. Скачков себя в досаде: по коленке, по коленке! Убил бы! «Вот он, глоточек! Ну погоди!.. Та-кую передачу!»
Сухов вскочил, остервенело кинулся к Белецкому: куда, куда давал? Тот отступил, попятился, рукой загородился. Федор налетал — едва не в драку лез. Скачков по-капитански грозно глянул издали: чего еще? Но тут свисток протяжный и все смешались на поле, упало напряжение. Усталой запалившейся гурьбой футболисты потянулись на отдых.
— Геш, ты видал его? — окликнул, подбегая, Сухов — горячий, задыхающийся, в мыле. — Нет, ты видал? Его же на моторе не достанешь!
Искал сочувствия, заглядывал в глаза. Скачков отвернулся — клокотало зло. Чего темнить, чего на парне зло срывать? Ведь сам же понимал, что мог достать, и если бы…
— Иди, иди отсюда. Катись! — сквозь зубы процедил Скачков и шаг прибавил, чтоб не приставал. — Амулетики цепляешь? Глоточек спирту?.. Уйди!
В туннеле под трибуной его позвал Белецкий — едва не плачет от обиды.
— Геннадий Ильич…
— Ладно, ладно… — грубовато потрепал парнишку по плечу, повел с собою. — Пас был на блюдечке. Чего там! Не обращай внимания.
— Уж лучше бы я сам, Геннадий Ильич!
— Пошли, пошли. Все впереди еще.
…Интересно, изменит что-нибудь тренер ленинградцев в своих первоначальных установках? Скачков не думал о парнишке нападающем, его могли и заменить, — он опасался все того же Лехи, старого, проевшего все зубы на необдуманный заранее поступок, рискованный, опасный, но, как правило, результативный. В недавнем матче Решетников как раз таким рискованным, неожиданным для многих рейдом и принес своим победу. Рванулся, не уследили, а потом попробуй задержи! Да и только ли в том матче? Решетников у ленинградцев известная «палочка-выручалочка» — спас не одну игру. Перед поездкой в Мексику, на чемпионат мира, Скачков с Решетниковым сыграли вместе несколько товарищеских матчей за границей, и в печати отмечалось, что у русских необычайно сильная, активно действующая середина поля.
— Как нога? — прогудел Матвей Матвеич, нависая над Скачковым массивной волосатой грудью. Весь тайм он просидел у края поля и близко видел, как изматывал Скачкова нападающий. — Ты кинь его, как следует… Чего он? — посоветовал Матвей Матвеич. — У них же ставить больше некого!
Скачков, почти задремывая от усталости, расслабив руки, ноги, открыл, чуть разлепил глаза.
— Все в порядке. Ничего.
— Чаю дать?
— Не стоит.
В прихожей, где в своем излюбленном углу между холодильником и вешалкой орудовал тишайший Кондратьич, раздавался визгливый голос администратора Смольского.
— Чего он там? — спросил Скачков, показывая глазами.
Матвей Матвеич сходил и сердито захлопнул дверь.
— Делать нечего! Бассейн испортился. Нашел тоже, проблему!
По губам Скачкова скользнула слабая усмешка, он закрыл глаза и снова отрешился.
На второй тайм, сберегая силы, он вышел после всех, последним, когда команды разбежались по обеим половинам поля, и нападающие, которым начинать, переминались у мяча, поглядывали на судью с хронометром. Скачков, окидывая поле, определил, что у противника все без замен и без перестановок, и, чтобы сразу же настроиться на темп, включиться по свистку сирены, подпрыгнул сильно раз, другой, попутно взмахивая руками. На левом фланге ярко выделялась нетронутая потом, чистенькая майка, — вместо Сухова вышел запасной. Самого Федора не было ни в раздевалке, ни на скамейке у ворот — обиделся, совсем ушел со стадиона.
Опять забегали, опять перемешались. Скачков, перемещаясь, как необходимо по игре, рассудочно и остро просматривал все поле. Так шахматист глядит на доску, когда на ней еще полно фигур. Сейчас Белецкому создать бы пару, тройку голевых моментов, и все — достаточно, не надо больше ничего. Парнишка весь заряжен на удар. (Об этом говорил, напутствуя, Иван Степанович: «Белецкого, Белецкого не забывай»!). Но что-то спуталось, пошло совсем не так. Скачков недолго видел впереди семерку на футболке Игорька, он скоро потерял его из виду, почувствовал, что замотался, и стал не успевать на перехват напористого Лехи. Мальчишка на краю теперь подолгу передерживал мячи и не спешил отпасовать, едва обозначалось нападение. Он ждал, искал единоборства, а если замечал, что страж его не подступал вплотную, сам рвался к лицевой и бил, простреливал опасно вдоль ворот. Скачков и не заметил, как уступили центр поля. Ворота стали близко за спиной, и он, отчаянно гадая, пойти и броситься на молодого или смотреть, глаз не спускать с маячившего Лехи, все отступал, все пятился и чувствовал, как мечется за ним защита, как бегает от штанги к штанге молодой Турбин, кричит, что-то показывает Соломин. «А, черт!..» И часто шел на крайнюю, решительную меру: ногами в ноги, в мяч, стремительным подкатом. Сам на земле, но мяч за полем, и можно оглядеться, перестроиться, передохнуть.
Свистят и издеваются трибуны, не слышно ни сирены, ни что кричит там от ворот Матвей Матвеич. Судья показывает знаками, торопит и вот уж снова вброшен мяч, опять навал, опять прижали, и тут Скачков промахивается со своим подкатом, а, вскакивая, видит, как замаячила на подступах к штрафной горячая и мокрая, хоть выжимай, спина Решетникова. Он не терял мгновений и бил своими крепкими, настильными, как выстрел из мортиры, ударами, бил не раз, не два, но слава и хвала сегодня Турбину.
Все же так часто «поливать» ворота не надо бы давать! Скачков чуть жилы не порвал, чтобы успеть и помешать Решетникову, не дать случиться назревающему голу, и доставал, мешал, но кто бы знал, что стоили ему все эти вскакивания и рывки вдогонку!
Минуту бы, другую передышки!
Длинными, через все поле пасами он стал переводить игру на тот, противоположный фланг, но стоило отдать и осмотреться, как вот он вновь идет, сработавшийся и нацеленный на гол тандем: проворный, без следов усталости мальчишка и таранистый в своей расхлыстанной футболке Леха. Они, конечно, чувствовали, вся команда знала, что здесь вот-вот будет прокол — и ждали, били специально в одно место…
Свисток судьи остановил игру и, радуясь невольной передышке, Скачков не торопился к месту нарушения. «Я, я пробью!» — руками помаячил он. Соломин уступил и побежал назад к воротам. Но что там? Белецкий, поджимая к животу колени, лежал и перекатывался на спине по гаревой дорожке. «Сломался?» Скачков ускорил шаг… Как оказалось, Белецкий оттянулся в оборону, хотел остановить напористого Леху, но тот, в азарте ли, со зла ли так врезался в него, что парень вылетел за бровку.