Следовало бы, пока сидишь, смотать с ноги резиновый бинт, но сделать это Скачков решил в раздевалке, наедине. Он поднялся и, не скрывая больше хромоты, направился к спуску в туннель. Он знал, что вслед ему посмотрят все свои, и не оглянулся. Заметил лишь, когда тащился мимо, что Иван Степанович, ходивший, как обычно, возле кромки поля, поторопился отвернуть лицо, чтобы не встретиться с ним взглядом. Старый мастер, понимая состояние Скачкова, не хотел травить его и без того болезненной душевной раны своим сочувствием, ненужной жалостью.
Минуты, когда Скачков в полном одиночестве возился в раздевалке, а наверху продолжался поединок, запали ему в душу на всю жизнь. Возраст, возраст… извечный враг спортсмена. И как ни старайся, как ни режимь, молодости не вернешь.
Разбудило Скачкова назойливое верещание звонка над дверью в коридоре. С тяжелой головой он перевернулся на спину, стал приходить в себя.
В ванной прекратился плеск и шум сливаемой воды, по коридору прошелестели легкие шаги — Клавдия побежала открывать.
«Маришка с мамой», — решил Скачков и, энергично потянувшись, спустил с дивана ноги. Он ожидал услышать звонкий голосишко дочки и приготовился схватить ее на руки, едва она покажется в дверях и станет щуриться со света, нетерпеливая, в расстегнутом пальтишке, в сбившемся беретике.
В коридоре щелкнул замок входной двери и вместо Маришки, вместо нетерпеливого топотания ее ножонок Скачков услышал чей-то громкий бодрый голос:
— В гости принимаете?
Ну вот, кого-то принесло. — Скачков разочарованно зевнул.
— Геш, — позвала Клавдия, — ты не спишь? Тут к тебе.
Посапывая и потирая измятое лицо, Скачков появился в коридоре. На площадке перед дверью, галантно улыбаясь, стояли Комов с Суховым, оба слегка навеселе, франтовые, во всем заграничном, — картинка, а не парни. Комов держал в руке букетик подснежников.
— Ого! — удивился заспанный Скачков и встряхнул головой. — Валяйте, братцы, заходите.
Склонив влажную, тщательно причесанную на пробор голову, Комов подал Клавдии букетик и ловко чмокнул ее в руку.
— С ума сошел! — Клавдия отдернула руку. — У меня же стирка.
Не переставая улыбаться, Комов вытер губы.
— Тем более. Стерильно!
Остроты Комова, сколько его знал Скачков, всегда были на уровне компаний, где не было необходимости в особом остроумии, там достаточно было одного его присутствия.
Но что их привело?
В комнате Федор придвинул к низенькому журнальному столику удобное глубокое кресло, сел и мрачно подперся кулаком. Глаза его слипались. Развязный Комов, напротив, был свеж и полон энергии. Он быстро очистил столик, перебросив кипу тоненьких журнальчиков на подоконник, и, сковыривая с коньячной бутылки пробку, по-свойски обратился к хозяйке дома:
— Клаш, ты бы нам рюмочки, что ли, сообразила. А лимончика случайно не найдется? Тогда ты его — знаешь? — сахарочком, сахарком…
Он был подвижен, возбужден, его распирало настроение, сознание своей широкой силы, на бычьих ляжках едва не лопались дорогие заграничные брюки. Ко всему, что не имело отношения к футболу, Комов испытывал непоколебимое презрение.
Подав рюмки и тарелочки, Клавдия извинилась:
— Ребята, я вас теперь оставляю, — ладно? Если что — покричите.
— Ничего, мы тут как-нибудь сами, — заверил ее Комов.
Поддергивая рукава и аппетитно потирая руки, он принялся хозяйничать.
— Геш, это ничего, что мы вот так, без спросу? Понимаешь, разговорчик есть один. Возник вдруг… Федюнь, а ты чего это? Спишь? Стареешь, брат, стареешь. А раньше-то был, а? Лев! Ну, одна еще не повредит. Давай-ка, за компанию.
Налито было и Скачкову, однако и в команде знали, что он не пьет ни капли, и Комов его не приневоливал, а лишь тронул его рюмку своей.
— Геш, — неожиданно позвал он, задерживая рюмку возле губ, — а может, пригубишь малость, нарушишь заповедь? Нет? Вот выдержка собачья! Завидую. Характер. А я… вернее, мы… — он посмотрел на Сухова, — грешны. Грешны брат. Никаких устоев.
Притворно вздохнув, он лихо махнул рюмку в рот и, отдуваясь, стал придирчиво нацеливаться вилкой на самый лакомый ломтик лимона.
— А главное, — проговорил он севшим голосом, — не заслуживаем никакого снисхождения. Верно я говорю, Федюнь?
Свою рюмку Сухов держал криво, проливая на стол и на брюки, — совсем раскис. Скачков вынул у него рюмку из руки.
— Хватит с него, — сказал он Комову, и тот молча согласился.
Подставив ладонь, чтобы не просыпать на колени сахарную пудру, Комов отправил в рот ломтик лимона и некоторое время старательно выедал из корочки сочную подслащенную мякоть. По его глазам, совершенно трезвым, чуть прикрытым веками, Скачков видел, что он сосредоточенно подыскивает начало разговора.
— Понимаешь, Геш… В последнее время у меня, если честно признаться, мозги раком стали. Не смейся, — точно говорю!
Выжидая, Скачков молчал. Он подозревал, что парни заявились потолковать по поводу сегодняшнего скандала в раздевалке. Ну, насчет отчисления Скачков и сам не принимал всерьез. Можно извиниться, и все устроится. Да и смешно затевать какие-либо перемены перед матчем в Вене. В команде и без того положение — хуже некуда.
Вилкой Комов аккуратно отодвинул обсосанную и брошенную на столик лимонную корочку, затем подцепил ее и переложил на тарелку, — все это неторопливо, оттягивая момент откровения.
— Скажи, Геш, только честно: как ты думаешь, выиграем мы в Вене?
«Мы!..» Скачков не мог утаить усмешки. Так и есть: слова тренера об отчислении Комов пропустил мимо ушей. Без команды он себя не мыслил, вернее — не представлял команды без себя.
— Ну, знаешь… — Скачков развел руками. — Поле ровное, мяч круглый.
— А все-таки? — настаивал тот.
В кресле напротив завозился пьяненький Сухов, быстро и ловко, по-обезьяньи, почесал под мышкой.
— Ногами к шее выиграем! — буркнул он и снова щекою на руку, пристроился дремать. — Наколотят нам вагон и маленькую тележку.
— По-моему, — Комов показал, что он согласен с замечанием Федора, — мы еще ни в одном сезоне не начинали так. Согласен? Сыграли три игры, а очков?
Через столик Комов настойчиво следил за лицом Скачкова. И ждал, что тот скажет.
— У австрийцев в прошлом году, — напомнил он, — сам знаешь, еле-еле вырвали очко. А играли у себя. И у них не было Фохта.
Теряясь в догадках, Скачков спросил:
— Так что ты предлагаешь?
— Как — что? — тянул и медлил Комов.
— Хватит финтить-то, — посоветовал Скачков.
Комов обиделся.
— Да кто финтит? Я говорю, надо трезво смотреть на свои силы. Зачем нам ехать в Вену? За каким дьяволом? Позориться? Силы гробить зря? А силы здесь, здесь нужны! Знаешь, за двумя зайцами погонишься…
— Так что — не ехать, значит? — добивался напрямик Скачков.
Выгадывая какие-то мгновения, Комов стал поочередно вытягивать ноги и шевелить ими, расправляя на брюках складки.
— Может быть, и не ехать. Может быть.
Чего-то он опять не договаривал, в чем-то осторожничал.
— Болтаешь ты что-то! — расстроился Скачков. — Готовились-готовились, ждали-ждали и — на тебе: не ехать!
— Ну, хорошо, — уступил Комов, — допустим, поедем. А кто играть будет? Кто? Ты только не обижайся, Геш, но вспомни Тбилиси… Дыхалки-то уж не хватает. Да и у Федюни вот — тоже… А в Вене играть надо, и еще как! А кто будет? Пацаны? Какие из них игроки? Набрал тоже команду! (Это он уже о тренере). Хотел я ему сказать, подмывало, да удержался. А зря! Надо бы… Ну да дождется!
— Не пойму я, чего ты хочешь, — признался Скачков, устав от догадок.
Вместо ответа Комов пихнул дремавшего приятеля в плечо:
— Федюнь, да хватит тебе дрыхнуть!
Вынырнув из дремоты, Сухов принялся лихорадочно тереть лицо.
— Кома дело говорит, — заметил он, отряхиваясь со сна. — Заявим коллективку — и все. Какой он к черту тренер? Команду развалил, в таблице одни «баранки». Ему в шашки играть, а не в футбол!
Ах, вот они что задумали! То, к чему хитроватый Комов подбирался осторожно, намеками, Федор по простоте выболтал сразу.
— Не по уму это у вас, братцы! — запротестовал Скачков. — Да и кто вам сейчас станет тренера менять?
Тоном человека, близкого к высоким секретам, Комов обронил:
— Сменят, будь спокоен.
Взгляд его, твердый, трезвый, красноречиво дал понять Скачкову, что — да, где-то что-то уже закрутилось.
— Идите вы к черту! — Скачков вскочил. — Да я первый заору… Зачем это вам? Зачем?
— Первый! — Комов отодвинул кресло и, руки в брюки, заходил туда, назад. — А ты первым заори, чтобы его убрали. — Разминулся, дошел до стенки, снова повернулся. — На кой тогда тебя капитаном выбрали? Команда требует!
— Команда!
Сходясь и расходясь, они несколько раз пересекли комнату от двери к окну. Сухов голову отвертел, наблюдая за обоими.
— А кто? — спросил Скачков.
— Кто, кто!.. С этого и начинать надо было, — обиженным тоном проворчал Комов. Прошелся еще раз и вдруг резко остановился. — Тебя мы хотим предложить, вот кого! Подходит?
От изумления Скачков медленно развел руками.
— Братцы… да вы с ума сошли! Какой же из меня…
— Ты, знаешь, брось. Брось! — потребовал Комов, давая понять, что скромность скромностью, а дело делом. — Назначат тебя, и потянешь. А в помощники тебе вот — Федюню. Вторым тренером. Все могут, а вы не сможете? Да мы, Геш, такую команду слепим, что пыль полетит! Кое-кого шуганем, чтоб не мешали, кой-кого со стороны возьмем… Вот — показал кулак. — И дисциплина будет. Все будет!
Так, так… Скачков приходил в себя. Значит, у них уже все продумано, расписано. Однако хороши же будут тренеры! Иван Степанович прожил жизнь в таком футболе, на таком высоком этаже, где никому из них троих, решающих сейчас его судьбу, не приходилось и бывать (и не придется!), и то он настолько изнемог, что часто можно видеть, как врач Дворкин тащит к нему в комнату грелку с кипятком, — опять разгулялась каретниковская печень! Что же говорить про них с Федюней? Скачков хоть учился в физкультурном, имеет диплом, но Сухов-то. Даже техникума не окончил, отчислили за неуспеваемость. Удивительно, что этого не понимает Комов. Или понимает, но своих тайных мыслей и намерений не выдает?