Хорошенькое личико мулатки (или она была квартеронкой? – Ле Генн, никогда не живший в Америке, не мог решить этого вопроса) еще больше залилось румянцем. Видно было, что она растерялась, и не знает, как лучше начать.
– Видите ли, у меня есть один поклонник…
– Один? – усмехнулся Ле Генн той задорной мальчишеской улыбкой, которая редко озаряла его лицо, и которая придавала ему внезапно неотразимую обаятельность. – Я уверен, что их у вас не меньше дюжины!
Арабелла Дюпюи попыталась удержать ответную улыбку, но это ей не удалось, и через мгновение она звонко рассмеялась.
– Может быть, но только один вызывает затруднения.
Она видела, что инспектор теперь весь превратился в слух и следит за ее словами с профессиональным вниманием; с другой стороны, всё ее смущение растаяло как дым перед этим молодым человеком, который, она чувствовала, относится к ней с искренней симпатией.
– Ведь вы не будете смеяться надо мной? – всё же спросила она на всякий случай, не без кокетства.
– Мадемуазель, – убежденным тоном отозвался Ле Генн, – такая девушка, как вы, с вашим умом и вашей силой воли, может вызвать у любого мужчины чувство восхищения и уважения… и даже чувства еще более нежные; но мне трудно представить себе, что вы в каких-либо обстоятельствах могли показаться смешной. Однако, чем же интересен ваш воздыхатель? Что он из себя представляет?
– Во-первых, надо вам сказать, что он чернокожий; и не такой, как я, а в самом деле совсем черный. О нет, не подумайте, что это дикарь; он культурный человек, как мы с вами. Уже около года, как он ухаживает за мною; и он мне сказал, что я должна ему принадлежать, и что он этого добьется любою ценою. Не сочтите меня суеверной, инспектор, но я видела случаи, у нас в Луизиане, когда мужчины прибегали к колдовству… всё это, может быть, объясняется вполне естественными причинами; но результаты бывают страшные…
Серые глаза Ле Генна не выразили ни удивления, ни иронии; он понимающе и деловито кивнул.
– Вы бы желали, чтобы я за ним наблюдал и принял бы меры, если бы заметил что-либо подозрительное? Чудесно! Вы мне дадите его имя и адрес?
Тонкая смуглая рука протянулась через стол; из красного рукава манто выглянула золотистая кисть, и на ладони цвета кофе, куда влили много молока, появился маленький кусочек белого картона.
Девушка на секунду поколебалась.
– Заметьте, что я ни в чем его не обвиняю и не хотела бы причинять ему неприятности. Просто, я боюсь… и, может быть, совершенно напрасно.
– Положитесь на меня, мадемуазель; я буду действовать осторожно и деликатно.
Взор Ле Генна быстро скользнул по визитной карточке:
Docteur Estanislao Sandoval. 13 Boulevard de l’Hôpital, Paris 13-e[73]
Он спросил неожиданно:
– А каков возраст вашего кавалера?
Арабелла с удивлением вскинула на него глаза.
– Ему самое большое тридцать пять, и даже, я думаю, меньше… А что?
– Не подумайте, что я не хочу оказать вам услугу, мадемуазель Арабелла, – сказал инспектор дружески, – но мне пришло в голову одно сомнение… Может быть, это вполне приличный господин? Поскольку он не слишком стар, достаточно образован, в общем принадлежит к нашему кругу… Что до угроз, какие он позволил себе сделать, – инспектор словно отстранил что-то коротким жестом руки, – когда человек влюблен, нельзя его судить слишком строго. И в данном случае его вполне можно извинить, если он потерял голову.
Арабелла была умная девушка и поняла недосказанный комплимент.
– Убеждены ли вы, что он вам совсем не нравится и никогда не будет нравиться? – докончил инспектор.
Длинные ресницы бросили тень на бронзовые щеки, и смутная улыбка прошла по губам.
– Я в этом уверена, сударь, потому что мне нравится другой…
– Доктор, – пробормотал инспектор, когда дверь закрылась за посетительницей, – любопытно, какой специальности? Пойти к нему на прием? Однако, пожалуй, лучше, чтобы он не знал меня в лицо, по крайней мере, для начала. Попросить Элимберри? Неудобно, это не официальное дело. Рудинского? Нет, я боюсь за Владимира; это предприятие рискованное. Гезу Керестели? Он, я полагаю, справится…
Но Ле Генн встретил поклонника Арабеллы скорее, чем думал.
– Послушай, Олег, ну почему ты не хочешь рассказать мне откровенно, что с тобою делается? Ведь мы с тобой друзья, и в конце концов, я старше тебя почти на десять лет; как знать, может быть, я сумею тебе что-либо посоветовать. И потом, я тебя уверяю, тебе будет легче, если ты поделишься с кем-нибудь своими заботами. Я же вижу, что ты уже несколько месяцев сам не свой. Ты влюблен? В кого?
В своей маленькой комнатушке, в одном из студенческих отелей старого Латинского Квартала, Олег Мансуров сидел на кровати, опустив локти на колени и погрузив пальцы в густые черные волосы. Я устроился на единственном стуле около шаткого столика и уже с полчаса старался уговорить его объяснить мне, что его мучает. Его сопротивление меня не очень удивляло; я знал по себе, насколько тяжело бывает открыть свое сердце, особенно мужчине перед мужчиной; каждое слово приходится вырывать из себя словно клещами; но знал и то, как сильно это помогает, когда один раз решишься нарушить молчание.
– Или это замужняя женщина? – кинул я наводящий вопрос.
Мансуров отрицательно помотал головой.
– Русская?
– Нет.
– Француженка?
Не отвечая, студент встал – он был еще выше меня ростом, и мне показалось, что он сейчас ударится о потолок – и взглянул на часы.
– Вот что: пойдем со мной в Сорбонну. Там сегодня защита одной диссертации; она там будет, и я ее тебе покажу.
Маленький зал был переполнен, и мы с Мансуровым оказались в разных рядах стульев. Осматриваясь вокруг, я, к своему удивлению, заметил вдалеке инспектора Ле Генна, который с приветливой улыбкой помахал мне рукой.
Протолкаться к нему было невозможно; я отложил это на будущее и принялся пока разглядывать публику. Признаться, мне хотелось угадать самому, кто из присутствующих девушек является симпатией Олега, прежде, чем он мне ее покажет. А здесь собралось порядочно студенток разного типа; одни с развязными и веселыми манерами жанра Сен-Жермен-де-Пре, другие скромные и простые, в стиле барышень из хорошей семьи, третьи деловые и строгие, явно интересующиеся лишь академическими вопросами. Но я напрасно надеялся заметить, на кого мой приятель будет смотреть в зале; я так и не пришел ни к какому выводу и не дождался никакого знака с его стороны до тех пор, как на кафедру вышла молодая, и, как мне показалось, хорошенькая мулатка и начала свою лекцию.
Сперва я слушал рассеянно, но через несколько минут содержание ее доклада меня захватило, и я с жадным вниманием стал ловить ее красивый низкий голос с чуть-чуть необычным для Парижа произношением. Даже и Мансуров, видимо, увлекся рассказом, и слушал, не отрывая глаз от кафедры.
Эпопея Жака Картье… буканьеры, пираты и работорговцы… своеобразные аристократические нравы плантаторов Сен-Луи и Нового Орлеана… и особенно, удивительный мир негров и мулатов французской части южных штатов Америки… всё это так живо вставало из плавной речи диссертантки, что я буквально вздрогнул, когда она, довольно неожиданно, кончила говорить и с поклоном опустилась на стул, подле председательствовавшего профессора. Прения закончились на этот раз очень быстро, в атмосфере всеобщего одобрения диссертантки, широко улыбавшейся направо и налево. Я подумал еще раз подойти к Ле Генну, но он казался целиком поглощенным беседой сперва с почтенным пожилым господином, а потом с высоким, элегантным, могучего телосложения негром, и я решил ему не мешать.
Мансуров, которого я было потерял из виду в шуме отодвигаемых стульев и оживленного обмена мнениями, материализовался неожиданно рядом со мной, и мы дружно стали протискиваться к выходу.
– Однако, Олег, – сказал я ему с разочарованием и даже некоторой обидой, – ты так и не показал мне свою возлюбленную. Или она не пришла?
Студент повернулся ко мне; его щеки горели, и черные глаза были полны возбужденного блеска. «Неужели он так сильно переживает всякую защиту диссертации? Экое, подумаешь, событие!» – мелькнуло у меня в голове.
– Как, ты не понял? – произнес он, казалось, с искренним удивлением. – Но ведь это она читала доклад!
– Мой дорогой Ле Генн, какая приятная неожиданность! Вы последнее время не частый гость в Сорбонне, хотя и бывший ее ученик. Да, конечно, ваша профессия оставляет вам мало времени… Но сегодня ведь было интересно, правда?
– Очень интересно.
Ле Генн был бы не прочь поздравить героиню вечера, но ему было неловко слишком быстро отойти от профессора Морэна, старого и любимого приятеля. А тот, коренастый, плотный, розовощекий, говорил без умолку.
– Я еще потому чрезвычайно доволен вас видеть, что смогу вас познакомить с одним другом, который меня давно об этом просил. Молодой доктор из Венесуэлы с большими способностями… о, от него можно многого ждать… Да вот и он. Позвольте вам представить моего коллегу и товарища, дорогой инспектор: доктор Эстанислао Сандоваль.
Стремительно обернувшись при этом имени, Ле Генн оказался лицом к лицу с высоким негром, склонившимся в любезном поклоне. Это был типичный африканец, черный, как эбеновое дерево, с курчавыми как шерсть волосами и толстыми губами, но не лишенный своеобразной красоты, как не мог не подумать мгновенно инспектор. Красоты силы и мужественности. Новый модный пиджак словно бы грозил порваться на широких могучих плечах, самое легкое движение которых дышало мощью; белая рубашка не скрывала объемистую грудную клетку, и когда он выпрямился, то оказался на полголовы выше Ле Генна. Маленькие черные усы оттеняли ослепительную улыбку, открывавшую большие ровные зубы.
– Мне так приятно наконец иметь честь с вами встретиться, господин Ле Генн, – сказал он на безукоризненном французском языке, и в его голосе прозвучал убедительный, теплый оттенок искренности.