Я почувствовал, что теряю терпение.
– Для русских антикоммунистических газет эмиграции, крайне правого направления, сударь; не усматриваю, впрочем, чтобы это имело отношение к делу. Если я вам кажусь подозрительным, я бы попросил вас позвонить инспектору Ле Генну в «Сюрте» – вот номера его служебного и домашнего телефонов. Он, я полагаю, не откажется за меня поручиться.
Переглянувшись со своим помощником, комиссар взял протянутый ему мною листок и пошел в соседнюю комнату разговаривать по телефону. Минут через пять он вернулся с прояснившимся лицом.
– Инспектор Ле Генн сказал, что отвечает за вас как за самого себя; извините мои сомнения, сударь; вы помните, долг службы… Не хочу вас задерживать больше. Но если вам угодно немного подождать, инспектор сказал, что выезжает немедленно и будет здесь через десять минут максимум. Он хотел бы видеть вас и расспросить о подробностях.
Действительно, скоро в комнату быстрыми шагами вошел Ле Генн. Он казался взволнованным, что, при его всегдашней выдержке, было вещью необычной, и стал торопливо расспрашивать комиссара о деталях происшествия.
– On voit d’après ses papiers que la victime s’appelait Georges Lubomirsky, – объяснил тот, заканчивая свой рассказ.
– Prince Georges Lubomirsky[79], – задумчиво поправил Ле Генн и, оборачиваясь ко мне, предложил мне место в своем автомобиле, с тем, чтобы мы могли поговорить по дороге.
Едва машина тронулась, Ле Генн возбужденно сказал мне:
– Самый неприятный случай в моей практике. Молодой человек был у меня на заметке… Не потому, чтобы он был в чем-нибудь виновен, а потому, что я имел основание думать, будто ему грозит опасность. И вот… не уберег… Boed ann ifern![80] – когда Ле Генн ругался по-бретонски, я уже знал, что его недовольство собой и окружающим миром дошло до предела.
– Ma Doue, ma Doue[81], – пробормотал он потом с сокрушением. – Сейчас мы увидим, окончательно ли сегодняшний день для меня несчастный… Я послал моего друга, инспектора Элимберри, в дом убитого; я подозреваю, что весь преступный акт был предпринят с целью завладеть некоторыми документами, находившимися у него на квартире… Но еще есть шанс, что мы поспели вовремя… спасибо вам; если бы вы не сослались в комиссариате на меня, я бы не узнал об этом деле так быстро…
Ле Генн повернул руль, как мне показалось, в нарушение всех правил уличного движения, и машина понеслась стрелой.
В маленьком доме на аньерской набережной, он вбежал по узенькой лестнице во второй этаж так быстро, что я на несколько шагов от него отстал. Я слышал его восклицание еще на пороге открывшейся перед ним двери.
– As-tu réussi, Michel?[82]
Смуглое лицо приземистого баска, которого я уже знал, как одного из ближайших сотрудников Ле Генна, выразило ободряющую улыбку.
– У меня такое впечатление, что все бумаги целы, Шарль. Хотя, если верить хозяйке дома, делались какие-то подозрительные попытки на этот счет… Вот, я думаю, то, что ты ищешь – хотя ты знаешь, я по-русски не понимаю ни слова… но там есть кусочки по-французски…
Элимберри протягивал Ле Генну пачку тонких тетрадок в желтой обложке.
Бретонец вытер влажный лоб.
Через его плечо я оглядел маленькую студенческую комнатку, опрятно и заботливо прибранную. Порядок нарушала только рукопись на столе, прерванная на середине страницы и прикрытая наполовину каким-то толстым фолиантом. По стенам на полках, стояло множество книг, большинство, как я заметил, посвященных русской и французской истории.
– Значит, не всё потеряно, – говорил между тем Ле Генн, – я хочу надеяться, что смерть бедного мальчика по меньшей мере не останется не отомщенной. Мой друг, – обратился он ко мне, – могу я вас попросить прочесть всё это и передать мне завтра на словах резюме? Но это спешно и важно… Если бы вы завтра зашли ко мне на службу? В час дня или полвторого? Большое спасибо, я буду рассчитывать на вас.
Чем дальше я читал дневник князя Юрия Любомирского, тем более я жалел об этой так рано оборвавшейся жизни. Со страниц его записок его образ вставал чрезвычайно светлым и симпатичным. Видно было, что это был серьезный юноша, сосредоточенно работавший над своим предметом, историей, в Сорбонне, вызывавший большой интерес у своих преподавателей, а в остальном – хороший товарищ, умный, чистый и отзывчивый молодой человек.
Ле Генн не дал мне никаких указаний о том, что мне следовало искать, и мое первое впечатление было то, что в существовании Любомирского не было решительно ничего скрытого, темного или подозрительного. Но позднее мне стало казаться, что я нашел в хаосе записей нужную нить, нашел то, что должно было интересовать Ле Генна.
Вот какие заметки привлекли мое внимание:
«5 декабря. Немножко волнуюсь. Мне предложили сделать исторический доклад на кружке Духовного Возрождения; тема по моему выбору. Заранее известно, что будут присутствовать Владыка Вассиан и профессор Коршунов, может быть, еще и другие тузы. Значит, надо подготовиться хорошо, чтобы было глубоко и научно. А с другой стороны, доклад для молодежи, и поэтому необходимо взять увлекательный сюжет. Всё бы ничего, но мне дают только 10 дней, а тут еще этот зачет по испанской истории! Но я надеюсь, что его удастся отложить.
7 декабря. Говорил с профессором Мартиньи; старый педант уперся, чтобы я сдавал зачет немедленно. Ничего не поделаешь, но как же быть с докладом на кружке?
8 декабря. Решил сделать так. Возьму тему о тамплиерах, это ново для многих; а читать буду целиком по книжке Lizerand «Le dossier du proce’s des templiers»[83], благо я ее недавно читал. Правду сказать, у меня впечатление, что он делает натяжки в пользу храмовников, а факты говорят о другом; но у меня нету времени сейчас говорить свое, а Лизеран – это авторитет. В будущем, может быть, займусь вопросом подробнее.
15 декабря. Доклад оказался настоящим триумфом. Епископ Вассиан меня благодарил и поздравлял, Соломония Максимовна тоже, и многие еще другие. Профессор Коршунов пригласил меня к себе в гости. Про него говорят нехорошие вещи, но я же не девушка и не такой наивный мальчик, чтобы мне было чего бояться. А человек он умный и интересный.
28 декабря. Был у Коршунова. Он меня ужасно хвалил опять за доклад о тамплиерах; он о них, оказывается, очень высокого мнения и считает, что от них пошло много важных движений, культурных и общественных, и что их влияние было благотворным. Так ли? Мне стало казаться, что их влияние, положим, было сильно, но было насквозь темное. Но я почему-то постеснялся сказать профессору. Он приглашал приходить еще.
10 марта. Много читал по вопросу о тамплиерах. Решительно, Лизеран врет. Даже худшие обвинения, выдвигавшиеся против них, ничем не были преувеличены. Позднейшие находки ведь подтвердили практиковавшийся у них культ Бафомета. У них, явно, были и противоестественный разврат, и сатанизм, и всякие изуверства. И, что очень интересно, их орден, мне кажется, не умер, а продолжал подспудно существовать, и совершенно неясно, когда их организация угасла, и угасла ли? Потому что некоторые данные говорят за то, что она и посейчас существует. Говорил с профессором Фонтенаком об этой теме, как о теме для диссертации. Он сперва вроде увлекся, а потом задумался и сказал, что она слишком опасна, вызовет вражду и неприятности, и потому он на нее не согласен. Что за трусость!
15 марта. Был у Коршунова. У меня ощущение, будто я стою на пороге важного открытия. Тут есть тайная и страшная организация с особым эзотерическим учением. Коршунов в ней и хочет меня тоже втянуть. Я делаю вид, будто согласен, потому что хочу распутать всё до конца.
19 марта. Я был прав! Нет больше сомнений. И в кружке кое-кто с этой организацией связан – например, Демьянов. И потом: ряд происшествий в кружках 2-3 года назад связаны с этим. Когда пропала Лиза Сергеева, и ее никогда не нашли… когда Маша Рустамова покончила с собой… и, может быть, когда Василий Левенгоф сошел с ума…
22 марта. Боже мой! Я не думал, что это настолько ужасно. Что предпринять? К кому пойти? В полицию? но они так сильны! вдруг я и там попаду на их человека? Не знаю, как быть.
Позже. Я, кажется, нашел выход. Пойду к епископу Вассиану; он связан с кружками и, наверное, сумеет что-нибудь придумать.
23 марта. Говорил с епископом, но впечатление у меня осталось неприятное. Сперва владыка меня на редкость ласково встретил, но когда я стал рассказывать о своих подозрениях, он помрачнел и настойчиво несколько раз переспросил, уверен ли я, что не ошибаюсь, что мне не почудилось, и т. п. В заключение сказал, чтобы я ждал и ничего от себя не делал; он обо всем позаботится. Но у меня что-то не легче на душе.
27 марта. Делается что-то жуткое. Мне кажется, что за мной следят. На днях, когда я шел с рю Лепик, от Нади, я заметил, что за мной какой-то человек идет по пятам, и так до самого метро. А вчера какие-то два подозрительных незнакомца за мной увязались по мосту Леваллуа-Бекон и потом по набережной… я с очень неприятным чувством ускорил шаги и почти вбежал домой. Или мне это чудится? Но тогда я, верно, начинаю с ума сходить… Решительно, надо что-то предпринять, и не откладывая…»
На этих словах обрывался дневник.
Когда в час дня, как было условлено, я прочел эти выдержки по-французски Ле Генну, он ударил кулаком по столу в своем бюро.
– Проклятие! Ни к чему не прицепишься, никаких доказательств… Видно, главные секреты бедный юноша унес с собой в могилу. Если бы только, – продолжал он, словно говоря сам с собой, – я мог проследить, где их гнездо! Но до сих пор ничего не удается. Однако, если Богу будет угодно, Он пошлет мне ключ к тайне… Ему всё возможно…