– На всякий случай. Наверное, не понадобится… Но всё – вернее…
После такого загадочного и немало меня обеспокоившего предупреждения он перекинул ногу через край зияющего перед ним отверстия и вступил внутрь. Стоя по пояс в зеленых зарослях, он повернулся и приветливо помахал рукой.
Пораженный, я наблюдал, как он бродил по цветущему лугу, срывал некоторые растения и с любопытством их рассматривал, жадно вглядывался в простиравшуюся поодаль лесную чащу. Осмелев, он двинулся к ней, нырнул под тенистый полог ветвей – и исчез…
Зрелище пустой поляны меня совсем обескуражило; словно бы я сам заблудился в глухой тайге… Я чувствовал себя покинутым и растерянным, и невольным движением сжал рукоятку данного мне револьвера и проверил заряд.
Удачно для меня?
Словно в дурном сне, на прогалину выскочил громадный разъяренный кабан. С фырканьем он рыл клыками землю и хрипло рычал. Потом его глаза уставились прямо на меня, – не представляю себе, как ему рисовалось окно в наш мир, открытое моим злосчастным другом? – и… он кинулся вперед.
Инстинктивно, я поднял правую руку и выпустил в оскаленную морду все пули, наличные в барабане. Послышался оглушительный треск досок, фанеры и тяжелая туша обрушилась на меня. Скамейка опрокинулась, я свалился на пол и, видимо, потерял на несколько минут сознание.
Придя в себя, я с трудом выбрался из-под навалившегося на меня мертвого вепря. Аппарат передо мною был разломан в куски.
Сквозь торчащие туда и сюда острые щепки виднелись темные стены.
Я был совершенно ошеломлен, в состоянии тягостного отупения. Всё казалось сном… очень страшным сном… Единственная мысль в голове сводилась к необходимости спастись, бежать, вернуться к нормальной жизни.
Вся передняя сторона моего пиджака и даже брюки были измазаны в крови. По счастью, я нашел в гардеробе, – в комоде, дверца которого оставалась распахнутой, – летнее пальто, и поспешил его накинуть.
Вадим был куда меньше меня ростом, да и пальто в жаркий летний день выглядело необычно; но уж тут было не до мелочей!
Не встретив никакого, – я спустился по лестнице, выбрался на улицу, добрался до метро и через полчаса был дома.
Мертвый сон, которым я забылся, принес облегчение. Происшедшее вчера представлялось как нереальность… Тем не менее, я провел целые сутки совсем больным, точно в жестокой лихорадке.
Лишь на второй день я собрался с мужеством и поехал наводить справки. Дом я нашел легко, но в передней напоролся на консьержа, плотного краснорожего мужчину, неприветливо осведомившегося, кого я ищу.
– Господин Тураев здесь не живет, – отрезал он на мои объяснения.
– Как же так… – растеряно забормотал я, – я у него был в гостях, еще совсем недавно.
Лицо парижского цербера отразило некоторую неловкость.
– Да он тут жил… Но он выехал, не оставив адреса… Parti sans laisser d’adresse.
Мне ничего не оставалось, как удалиться. Пока я в раздумье стоял у ворот, кто-то меня окликнул по-французски.
Из окошка напротив, в нижнем этаже, почти на уровне мостовой, выставлялась голова старушки.
– Вы не из полиции, сударь? – спросила она меня, тоном, каким говорят по секрету.
– Нет, мадам. А что?
Она прижала палец к губам и шепотом сообщила:
– Вы беседовали с консьержем, я и подумала. Он – очень подозрительный человек! Подумайте, вчера он продал мяснику на углу тушу пребольшущей свиньи. Откуда он ее взял? У него своей фермы нет, да он в деревню и не ездил… Не иначе как незаконная спекуляция!
Мне пришлось разочароваться и разуверить блюстительницу законности, повторив, что я не связан с полицией. Больше я не пытался выяснить загадку. Да и как бы я за это взялся?
Почитатели черной богини
В Школе Восточных языков на rue de Lille[99] мадемуазель Новикова читала нам курс лекций о культуре Юго-Восточной Азии, в которых отводила значительное место различным экзотическим религиям, туземным культам и традиционным приемам магии в Индии, Индокитае и на Малайском архипелаге.
Для русской эмигрантки во Франции, хотя бы и принявшей иностранное подданство, было в те годы столь же трудно, как верблюду пролезть сквозь игольное ушко, но с ее многосторонними познаниями и солидной компетенцией даже французские научные круги оказались вынуждены считаться.
Мы, студенты, составляли небольшую группу человек в пятнадцать. При двухчасовых лекциях полагалось делать десятиминутный перерыв, во время которого обычно ни профессор, ни слушатели не выходили из аудитории, но могли в это время вести между собой разговоры неформального характера.
Пользуясь одним из таких моментов, молодой француз Тьерри Госсе, парень развязный и самоуверенный, обратился к преподавательнице с вопросом.
– Вы говорите о колдовстве и чародействе таким тоном, будто вы и сами в них верите! Но ведь, мадемуазель, вы, без сомнения, так же, как и мы все, понимаете, что речь идет просто о шарлатанстве со стороны жрецов и шаманов и о наивном суеверии со стороны обманываемых ими людей!
Новикова, уже не молодая, но еще красивая и очень элегантная дама, посмотрела на Тьерри взглядом, каким взрослый человек может посмотреть на ребенка.
– Я бы так не сказала. Мне доводилось не раз видеть вещи, которые бы не легко объяснить с позиции рассудка.
Госсе не унимался.
– Я готов допустить, что в Бомбее или в Сингапуре, в царящей там атмосфере, даже у западного наблюдателя, могут возникать известного рода иллюзии. Но в центре Европы, в культурном центре, как наш город, вряд ли мыслимо поддаваться подобным настроениям.
– О, заверяю вас, и в Париже есть люди, обладающие удивительными способностями и располагающие загадочными силами, – задумчиво произнесла Новикова.
Затем она взглянула на часики и как бы спохватилась!
– Ну, давайте продолжать занятия.
После конца лекции, я догнал ее в коридоре.
– Екатерина Васильевна, – спросил я ее, – не согласились бы вы мне указать, как и где найти тех людей, о которых вы упомянули?
Новикова питала ко мне некоторую слабость. Как-никак, мы были соотечественниками, а главное, я посещал также курс тагальского языка, который она вела, и был там в числе ее лучших учеников.
– Если вы очень хотите, я могу вам дать один адрес…
Мы остановились в амбразуре окна, она вырвала листок из блокнота и, написав на нем несколько строк, сложила и протянула мне.
– Но заметьте, – добавила она, – что я вам отнюдь не советую туда обращаться. Лучше воздержитесь!
Записка не была заклеена, и я ее позже прочитал.
В ней содержалась вежливая просьба принять ее студента, – имя рек, – интересующегося проблемами оккультизма, и ответить, в меру возможности, на возникающие у него вопросы. На оборотной стороне стояло имя адресата, – Шамсуддин Тахари, – и название улицы на юго-восточной окраине Парижа.
Очевидно, предостережение Новиковой застряло у меня в подсознании, произведя более сильное впечатление, чем я в том себе отдавал отчет.
Во всяком случае, я спрятал записку в ящик письменного стола, и несколько месяцев ничего не предпринимал.
Однако потом, в один ненастный вечер в начале осени, я наткнулся на этот листок среди других бумаг, и любопытство потянуло меня выяснить дело.
Дом стоял особняком от проходившего мимо шоссе: большое, темное здание…
Портье, юноша с лицом темно-бронзового цвета и слегка раскосыми глазами, оглядел меня с явным любопытством и пригласил войти.
Проведя меня внутрь по коридору с несколькими поворотами, он приотворил одну из выходивших туда дверей, что-то доложил на незнакомом мне языке и, отступив в сторону, жестом указал мне дорогу.
Шамсуддин Тахари оказался плотным широкоплечим мужчиной среднего роста с большой черной бородой, с чалмой на голове, одетым в кафтан азиатского покроя.
– Меня направила к вам мадемуазель Новикова, – несколько смущенно начал я.
К моему удивлению, он вышел из-за письменного стола, за которым сидел, и отвесил мне низкий, почтительный поклон.
Еще более меня изумили его последующие слова:
– Мы вас ожидали… Церемония сейчас начнется. Прошу вас следовать за мною!
Я чувствовал, что тут что-то не в порядке. Но он не дал мне времени возражать.
Лестница, по которой он повел меня вниз, казалась бесконечной. Погреб, – или, вернее будет сказать, подземелье? – куда мы спустились, имел, по меньшей мере, два этажа.
В конце пути мы очутились в обширной тускло освещенной зале.
Присутствующие, – трудно было определить, сколько их, – скрывалось в полумраке, стоя вдоль стен. Все они, мужчины и женщины, были закутаны в длинные темные одежды, не позволявшие судить об их наружности.
Из-за величины помещения, они казались немногочисленными, хотя их и было, видимо, несколько десятков.
Мы двое остановились у входа, едва переступив порог.
Сразу раздалась приглушенная музыка, и хор затянул заунывный гимн.
В центре залы высилась огромная статуя из черного камня, – может быть, из базальта? Это было изваяние, довольно грубо исполненное, женщины в длинном, ниспадающем складками плаще.
Выделялось ее лицо с полузакрытыми глазами; на губах, казалось, играла злорадная улыбка.
Перед нею виднелся широкий алтарь, к которому вело несколько ступеней.
Вскоре музыка стихла; отделившись от остальных адептов, на середину выступил и простерся у алтаря обнаженный до пояса молодой человек с тонкими чертами лица индийского брамина. Протянув вперед руки, он громко произносил, словно бы заученные наизусть, фразы, вкладывая, однако, в них искреннюю страсть:
– О великая, о могучая богиня, чье имя мои уста не смеют произнести! Приношу тебе в жертву мою душу; употреби ее согласно воле своей и установленному тобою закону! Я рад принять страдания, предназначенные для очищения предаваемого тебе духа!