Однако, так ли много этих последних? Всё то множество, которое остается в орбите русской жизни, которое, как мы писали выше, можно видеть по всем православным церквам и на русских вечеринках, как правило, совершенно свободно может изъясняться по-русски на обиходные темы. Денационализация затрагивает их иными путями.
И это, должно быть, так не только в Париже, но и в провинции, по крайней мере в таких центрах, как Лион или Ницца, судя по встречавшемся нам ребятам, попадавшим оттуда в Париже.
Более или менее полное забвение русского языка возможно только у той части молодежи, которая целиком стоит вне всех русских организаций, и к тому же в семье, которая не умеет или не хочет давать детям воспитание в национальном духе. Понятно, что вина в этом случае полностью падает на родителей, и что такие родители и перед эмиграцией, и перед Россией виновны довольно серьезно.
Остальные, те – папы и мамы, которых не грешат ни антирусским снобизмом, ни крайней небрежностью, умеют предложить гостю чашку чая или спросить о здоровье. Но для очень значительной части из них русский язык стал каким-то комнатным и домашним языком, тогда как языком культуры является французский. В силу этого, как только разговор принимает более живой и интересный характер, или переходит на более сложную и абстрактную тему, они автоматически соскальзывают на французский. Попробуйте их всё же заставить продолжать его по-русски – и он для них сразу примет характер скучного упражнения, и всё воодушевление отлетит.
Корень этого лежит в чрезвычайно распространенном страхе перед русской книгой, почему-то кажущейся страшно трудной и совершенно непривлекательной. Даже русские писатели сплошь да рядом читаются по-французски. И отсюда крайняя бедность словаря, характерная для очень высокого процента эмигрантской молодежи.
В самом деле, речь всякого русского интеллигента слагается под сильнейшим воздействием чтения. Множество слов и выражений он знает в первую очередь по книге. В эмиграции же даже и не особенно молодые уже люди, получившие воспитание вне России, очень часто научную, техническую и любую специальную терминологию знают значительно лучше по-французски (или на каком-нибудь другом иностранном языке), чем по-русски.
И если в России крестьянин или рабочий, и его дети, могут превосходно владеть родным языком без помощи книг – хотя сейчас книга и газета на них всегда влияет, и очень существенно, – то жизнь за границей ставит совершенно иные требования. Огромная важность задачи прививать молодежи навык свободно читать по-русски, потребность в русской книге, вряд ли в достаточной мере учитывается в эмиграции. Без этого денационализация неизбежна, хотя она может и не доходить до крайности; главное же без нее связь с русской культурой всегда остается чрезвычайно шаткой и поверхностной.
С этой проблемой связан вопрос, о русской школе. Удивительно, как мало в конце концов ему уделяет внимания русская эмиграция, столь горячо волнующаяся постоянно по пустякам, так много труда, энергии и даже денег расточающая на безгранично менее важные предприятия!
В Париже, с известной точки зрения, дело обстоит не так уж и плохо. В нем и в его окрестностях три учебных заведения для русских детей: Русская Гимназия, Кадетский Корпус в Версале и Интернат Святого Георгия в Медоне.
Каждая из них имеет свои серьезные заслуги и свои преимущества. Интернат Святого Георгия стоит на бесспорно высоком культурном уровне и является в педагогическом отношении образцовым и первоклассным учреждением, с твердой, но отнюдь не жестокой дисциплиной, вырабатывающим у всех своих воспитанников умение систематически работать и дающим им запас основательных практических познаний.
Кадетский Корпус замечателен в первую очередь сохранением традиций старой России, во всей той мере, какая возможна в эмиграции. Много выпусков прошедшей через него молодежи вносили до последнего времени в русскую среду струю живого патриотизма и были самым ценным подкреплением в правом лагере русского зарубежья.
Русская Гимназия обладает, однако, некоторыми свойствами, которые заставляют нас считать ее еще важнее и ценнее, чем Интернат и Корпус.
Во-первых, в отличие от них обоих, она одинаково открывает свои двери и для мальчиков, и для девочек, что чрезвычайно важно для будущего, так как роль женщины в передаче каждому следующему поколению не только русского языка, но и русского национального чувства не меньше, а наоборот значительно больше, чем роль мужчины. На практике, правда, этот комплекс нередко сохраняется и вне русской школы. Но было бы, во всяком случае, полным безумием сознательно пренебрегать воспитанием женской половины русской молодежи. Фатальные результаты не замедлили бы сказаться.
Во-вторых, будучи школой открытого типа, она оставляет своих учеников в ежедневном контакте с семьей, благодаря чему влияние учителей и родителей как бы соединяется в смысле поддержания «русского духа».
То, что вся масса русской эмиграции не концентрирует своих усилий для поддержки Гимназии, то, что ее за все эти годы не сумели обеспечить более серьезными финансовыми возможностями, то, что она не охватывает гораздо большего процента русских детей, всегда вызывало у нас горькое удивление. Ведь вот, казалось бы, дело, на котором должны бы дружно объединиться все русские, правые и левые, все партии, все течения, дело, которому все мы обязаны были бы всячески помочь, и к которому следовало бы привлечь внимание всех сочувствующих нам иностранцев.
Вместо этого, к Гимназии только предъявляются требования – и невыполнимые, и противоречивые. К примеру: пока в ней все предметы, насколько было возможно, преподавались на русском языке, родители говорили, что, мол «это во Франции непрактично». Когда же она, объединившись с одной французской школой, скомбинировала уроки на французском и на русском языке, обеспечив за последним два часа ежедневно, – тогда стали говорить, что это мол, «непатриотично» и Гимназия перестала быть русским учреждением!..
В совершенное недоумение нас погрузило промелькнувшее недавно в русской газете предложение вообще закрыть гимназию, высказанное с поистине необыкновенной легкостью…
По счастью, естественная эволюция идет в совсем ином направлении. В настоящий момент максимум учеников Гимназии сосредоточен в самых младших классах. Если она будет благополучно работать дальше, ее ежегодные выпуски будут всё более и более многочисленными и, если сейчас в ней учится меньше ста человек, эта цифра в несколько лет должна удвоиться, если не утроиться.
С другой стороны, выпуски, которые будут преимущественно состоять из тех, которые начали свои занятия с приготовительных классов и прошли затем всё свое обучение в стенах Гимназии, окажутся, как можно предвидеть, наиболее полноценными. Одна из самых трудных проблем была всегда в Гимназии именно та, что в нее часто поступали уже в старшие классы ученики с недостаточной подготовкой по русскому языку. Некоторым минусом являлось нередко и то, что зачастую хорошие ученики переходили, не докончив ее, во французские школы, с целью получить ту или иную специальную подготовку.
Поистине, это большое здание на Бульваре Отей в Булони, в окна которого сейчас, весной, заглядывают цветущие ветви деревьев сада, вызывает в сердце большие надежды! Директор, стоя со мной у окна, с улыбкой смотрит на детвору, звонкие голоса которой заставляют дрожать стекла, когда она десятками высыпает в перерыв на площадку перед домом, и называет мне их прозвища, вспоминая различные проделки или заслуги каждого из них… Хочется от души пожелать здесь всем успеха, от самых младших питомцев детского сада до самых заслуженных из учителей, уже десятки лет посвятивших работе, более увлекательной, чем доходной, над сохранением русской культуры.
Если юношеские организации не могут вполне заменить русской школы, они являются тем не менее очень важным фактором жизни молодежи и многие входят в круг русских интересов как раз через них. Всякая из них имеет свою программу, но в очень многом они делают одно дело. Понятно, что, в силу современных условий их существования, оказывается невозможным ограничиться только спортом или только культурной работой, а оказывается необходимым идти навстречу интересам молодежи, создавая кружки в разных областях, устраивая и лекции, и спортивные состязания. К этому надо еще прибавить лагеря, которые устраивают все организации, и где они все сталкиваются со всем многообразием этих проблем.
В чисто интеллектуальном плане надо, однако, решительно отдать пальму первенства РСХД, где молодежь собирается в первую очередь не для спорта и не для игры, и даже не для воспоминаний о России, а для интенсивной умственной работы, для обсуждения вопросов богословия, морали и общественной жизни в обстановке широкой свободы, требующей от каждого много инициативы и самостоятельности мышления.
Иногда говорят, что название РСХД не слишком соответствует его деятельности, поскольку далеко не вся молодежь в нем участвующая действительно является студентами. Это название, тем не менее, вполне кстати: оно хорошо передает ту атмосферу умственных интересов и любви к дискуссиям на отвлеченные темы, которая для данной организации характерна. Та атмосфера, о которой один английский писатель когда-то сказал, что без нее немыслим ни один университет на свете.
Значение подобной активности могло бы быть огромно. И страх некоторых эмигрантских группировок перед тем, что будто бы свобода мысли неизбежно должна привести в религиозном плане к ереси, а в политическом к левым взглядам, основан в сущности на глубоком недоверии и непонимании подрастающего поколения, а также и к способностям и здравому смыслу русской молодежи.
Реальность показывает совершенно другое. Сама молодежь всегда относилась с сомнением и антипатией ко всем попыткам нововведений в области религии, и не проявляла сочувствия какому-либо крену налево. При наличии свободы, естественно, что тенденции как к тому, так и к другому иногда проявлялись. Но они умирали сами по себе, не найдя поддержки в массе молодежи…