Два Парижа — страница 88 из 93

Среди учеников гимназии, которых сейчас около ста человек, можно насчитать около десятка французов, ничем не связанных с Россией, которые поступили сюда по собственному желанию или по воле родителей, специально с целью ознакомиться с русским языком и культурой. И в то же время подавляющее большинство русских эмигрантов отправляет своих детей во французские школы! Просто потому, что те, как правило, расположены ближе к дому, а еще больше потому, что гимназия принуждена взимать плату, хотя бы и небольшую, а французские школы бесплатны. Но вот тут-то бы русским организациям и общественности и прийти на помощь, организовав стипендии, пансион для учеников из провинции или из-за границы, помощь нуждающимся семьям! Однако, никто про это и не думает.

Кадетский корпус находится еще в худшем материальном положении, чем гимназия, и его работа от того еще больше страдает. Всё это особенно нелепо, если подумать, что при рациональной организации, в силу наличия в эмиграции крупных культурных сил и непрестанно растущего интереса иностранцев к русскому языку, оба эти заведения можно было бы легко превратить в образцовые, вполне рентабельные и полезные и для русских, и для иностранцев.

Интернат Святого Георгия и Институт Святой Ольги в материальной поддержке особенно не нуждаются, и со своей работой справляются собственными силами. Но и здесь находятся элементы, создающие вздорные мифы о католической пропаганде, и считающие, что лучше оставлять молодежь без всякого обучения русскому языку, чем отправлять туда.

Тот же комплекс равнодушия и подчас, предубеждения испытывают на себе все русские газеты, которым не помогают, и которые стараются покупать как можно реже, довольствуясь прочтением номера у знакомых или как-нибудь иначе на даровщинку, или вообще удовлетворяясь французскими газетами.

Старшее поколение русской эмиграции во Франции трудно понять. Оно непрестанно плачется, с одной стороны, на денационализацию русской молодежи, страшно ее притом преувеличивая. На самом деле можно скорее удивляться тому, насколько хорошо большинство молодежи владеет русским языком, по крайней мере разговорным, если подумаешь, что многие из них никогда не посещали никакой русской школы. С другой же стороны, как мы указали выше, те же самые люди ничего не делали и не делают для поддержания, укрепления и развития русского образования за границей, словно бы не понимая, насколько этот вопрос важен с политической и культурной точки зрения уже сейчас, а особенно насколько он станет важен в ближайшем будущем – ибо ведь речь идет о самом существовании или исчезновении русской антисоветской эмиграции!

«Новое русское слово» (Нью-Йорк), 22 ноября 1957 года, № 16218, с. 3

Тот, который не боялся

Мы все непрестанно говорим о борьбе с большевизмом. Но изредка находятся и люди, которые действуют. Что происходит тогда?

15 апреля в Париже был взорван книжный магазин «Глоб» на улице Бюси, центр торговли советскими книгами и пропагандной коммунистической литературой на французском и на иных языках. От здания остался лишь обугленный каркас, не восстановленный и посейчас.

В ту же ночь была сделана попытка взорвать и другое малопочтенное учреждение: бюро общества франко-советской дружбы на улице Ла Вриньер. Говорят, были предприняты и террористические акты против советских посольства и торгпредства по инициативе загадочного «Фронта Освобождения Прибалтики».

Прямым последствием явилось убийство 23 апреля в городе Мо под Парижем молодого русского эмигранта Петра Кострицкого; его тело с двумя пулевыми ранами было обнаружено на площади около памятника писателю Шарлю Пеги[182]. «Русская Мысль» посвятила происшествию миниатюрную заметку в номере от 26 мая под курьезным заглавием: «Кто убил Пьера Кострицкого?» («Русская Мысль», как известно, думает по-французски).

Ну, кто убил, оно, положим, ясно. Убили большевики. Через кого было совершено гнусное преступление, – через засланного из СССР агента, французского коммуниста, эмигрантского провокатора, – иной вопрос. Найти фактического исполнителя – дело полиции. Очень ли она будет искать – зависит от соображений политической конъюнктуры: поимка виновного может превратиться в неприятный международный скандал.

Тягостна атмосфера липкого страха, обволакивающего злодеяние, положившее конец короткой жизни идеалиста, принимавшего прямолинейно и всерьез наш общий долг антикоммунистической активности.

– Не расспрашивайте про это, а, главное, – не пишите… Опасно… Как бы чего не вышло… – вот что я слышу отовсюду.

31 мая состоялась в церкви Русского Христианского Студенческого Движения на Оливье де Серр панихида по покойному, – «в 40-й день трагической смерти». К моему удивлению на ней собралось меньше 20 человек. 5–6 девушек, 3–4 молодых человека, несколько дам и мужчин постарше… при полном отсутствии сколько-либо известных представителей парижской русской колонии!

Еще более трогательно и раздирающе звучали в интимной, полусемейной обстановке слова молитвы, к которой я присоединился всем сердцем: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…»

Увы, – и здесь! – царили те же если не страх, то чрезмерная осторожность!

– Лучше не говорите ничего в печати…

Лучше для кого?! Лучше для наших врагов… Это они боятся правды и света, это им нужны молчание и тьма… Наш испуг есть их сила!

Но они сами себя разоблачили: они боятся не слов (хотя честную информацию они очень не любят тоже…). Они боятся, для себя, физического насилия, которое так любят применять к другим!

Даже маленькая горсточка мужественных людей вызвала у них такой ужас, что они не остановились перед нарушением законов иностранной державы и вновь ухватились за старые, испытанные методы, столь хорошо сработавшие когда-то в отношении генералов Миллера[183] и Кутепова[184].

Даже священник не сумел назвать мне отчества покойного, а молодежь и тем более:

– Для нас он всегда был просто Петя, – ответила мне одна из девушек, Кострицкий, погибший в возрасте 28 лет, воспитывался в детском доме в Монжероне. Его отец, русский эмигрант, был родом из Одессы. Почему же Фронт Освобождения Прибалтики? Выясняется: его мать, умершая при рождении ребенка, была латышка. Напрашивается предположение, что он просто искал людей дела, готовых на активные, опасные шаги, – и пошел за теми, которых встретил.

Уклоняясь от разговоров один из присутствовавших друзей жертвы посоветовал мне молчать и, уж если я хочу что-то сделать, молиться. Но пусть, по меньшей мере, имя героя, павшего за свои убеждения, будет известно (в неизуродованной форме!) русскому рассеянию, – дабы могли помолиться и другие.

Конечно, – обойдется он и без наших молитв… Дай Бог каждому из нас такую смерть, – мученическую смерть за идею от рук врагов рода человеческого, – во искупление наших вольных и невольных грехов!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 21 июня 1977 года, № 1425, с. 1

Клюква о Бретани

Нам известно, из «Иванова Павла»[185], что:

Вся история мидян

Есть один сплошной туман.

У бретонцев дело обстоит лучше. Сошлемся на 4 книги под одинаковым заглавием «История Бретани», изданные по-французски за недавние годы: Алэна дю Клезиу и Шарля де Колана[186] (Сен-Бриё, 1941), Анри Ваке (Париж, 1964), Жозефа Шардронне (Париж, 1965) и аббата Пуассона (Ренн, 1966). Жаль, что редактор «Нового Русского Слова» А. Седых[187] явно не заглянул ни в одну из них при составлении статьи «Террор автономистов в Бретани и на Корсике», помещенной в номере от 1 августа с. г.

Иначе он избежал бы ляпсусов, какие и в «Русской Мысли» попадаются не часто. Например: «Бретонцы – англосаксонского происхождения, имеют свой язык, схожий с кельтским, и свою литературу». Тут всё неверно. Бретонцы ничуть не англосаксы, а потомки коренного кельтского населения Британии, бежавшие в VI веке за море после упорной борьбы со вторгшимися в их страну с материка тевтонскими язычниками.

Вот почему и их новая родина получила латинское название Britannia Minor, переделанное в дальнейшем в Бретань. Тогда как название области Корнуаль (вокруг города Кемпера) сохраняет память о Корнуэльсе, откуда главным образом шло переселение. Отчего, естественно, и язык их не «схож» с кельтским, а представляет собою один из живых кельтских языков. Он очень близок к валлийскому языку обитателей Уэльса; в более далеком родстве он состоит с гаэльским языком Ирландии и горной Шотландии.

Странно выглядит фраза: «Было здесь в девятом веке Бретонское герцогство». В IX веке было как раз не герцогство, а королевство (основанное доблестным Номеноэ[188]); герцогство же началось с 937 года, при Алэне Кривобородом, и закончилось в 1491 году, ввиду вынужденного силою оружия брака Анны Бретонской с французским королем Карлом VIII.

В целом, прошлое Бретани рассказано автором кратко, сбивчиво и нечетко. Ошибочно и его представление, – впрочем, широко распространенное, – будто бретонцы чуть не сплошь рыбаки и моряки. На деле, это относится лишь к жителям побережья, а внутренняя часть провинции заселена крестьянами, которые нередко за всю жизнь не видят моря.

В скверной транскрипции даны названия двух бретонских политических организаций: Гвенн Ха Ду вместо Гвенн а Дю (т. е. «Белое и черное») и Брейц атау вместо Брейз Атао (т. е. «Бретань навсегда»). Удивляешься невольно почему А. Седых говорит о старых организациях, а не упоминает теперешних боевых и активных бретонских группировок, как Строллад ар Вро и Эмсао?