— Сомневаюсь, — покачал головой Голенищев. — Он был бы назначен комиссаром Центробалта, и вас бы, Петр Георгиевич, тогда бы точно расстреляли, несмотря на заступничество судового комитета.
— Я обижусь скоро! — воскликнула Ягужинская и хлопнула в ладоши. — Господа, приказываю прекратить все эти разговоры о политике и войне.
Тут же прозвучал еще один тост и опять кричали «горько». Через какое-то время, когда часть мужчин удалились в курительную комнату, сама графиня вздохнула.
— За что же нам это наказание Божие? Чем мы прогневили Господа, что он послал это испытание?
— Сами виноваты, — ответил камергер Росляков. — Вспомните, как совсем недавно многие из нас… — Он оглядел оставшихся за столом и уточнил: — Я не имею в виду присутствующих, а говорю о значительной части просвещенного общества. Так вот, многие ждали революции как манны небесной. Модно было причислять себя к социалистам и кичиться близостью к народу. А в чем была эта близость? В том, что можно было угостить папироской дворника и поинтересоваться у него настроением народных масс в деревне? Когда-то в моде был либерализм. Государыня Екатерина переписывалась с Дидро, а когда тринадцать писем были опубликованы, все читали их как откровение. Потом из Парижа вернулись офицеры, зараженные либерализмом в еще большей степени. Зачем-то вывели на Сенатскую войска, объяснив солдатикам, что якобы для защиты законного государя Александра, которого прячут от народа. А кто вывел солдат? Пестель или Каховский, одержимый идеей убийства все равно кого — нового государя или славного и любимого армией генерала Милорадовича. Ведь Пестель — вообще особая статья. Отец его был сибирским генерал-губернатором — садистом и казнокрадом, за что осужден. А сынок командовал полком, забивал солдат и хлестал по щекам офицеров — более благородных, чем он сам. Его вызывали на дуэль, а он в ответ сажал оскорбленного им на гауптвахту и слал донос на смельчака… Вернулись эти герои из Парижа, наделав там долгов и не собираясь рассчитываться. К командующему корпусом благороднейшему Воронцову явилась депутация парижских рестораторов с офицерскими кредитными расписками и потребовали немедленной оплаты. Михаил Семенович, не поднимая шуму, рассчитался по всем обязательствам подчиненных. Имение продал, но сохранил честь армии, а потом эти… И на площадь. Зато как потом на следственной комиссии каялись и друг на друга показывали! Герои!
Росляков усмехнулся.
— Но эти-то хоть воевали, защищали Отчизну. А потом кто пришел им на смену в оголтелом либерализме? Герцен? Незаконнорожденный бастард, который домогался и преследовал свою двоюродную сестру — тоже незаконнорожденную. Выкрал свою Катю, женился на ней тайно — и в Париж. Мало ему богопротивного брака, так он принудил жену вступить в еще более мерзкую связь со своим другом немцем Гербегом и его женой Эммой. Вчетвером вот им счастье было!
— Александр Васильевич! — возмутилась Ягужинская. — Здесь же совсем молоденькие барышни! А вы такие сплетни доносите!
— Прошу меня извинить, — развел в стороны руки камергер. — Так я и есть сплетник: как-никак при императорском дворе рос. Про Герцена не буду больше, разве напоследок скажу, что когда к нему прибыл лучший его друг, разорившийся и спившийся Огарев, то он и у него жену увел, потому что своя собственная надоела, как позавчерашняя каша…
— Но супруга Герцена Наталья Александровна перед этим умерла, — напомнила Ягужинская.
— Но это же не повод уводить у лучшего друга жену! — рассмеялся камергер. — Они ведь друг другу клятву вечной дружбы и верности давали.
— Просто Герцен никого не любил — ни жену, ни друга, ни Огареву-Тучкову, — вступила в разговор Вера и обернулась на смутившуюся подругу.
Лиза Апраксина поднялась, имея намерение выйти из зала, и Росляков, который хотел что-то добавить, промолчал. Лиза остановилась, посмотрела на него и сказала:
— Я слышала про капитана второго ранга Самохина весной, когда он с адмиралом Щастным привели корабли в Кронштадт. Тогда говорили, что это был подвиг.
— Подвиг. Потому что шли без ледоколов через лед, под обстрелом береговых батарей, под носом немецкой эскадры. Почти без офицеров, потому что накануне часть матросов продалась агентам, которые наводнили тогда Гельсингфорс. Эти матросы расстреливали офицеров, кололи штыками и даже забивали кувалдами. Большевики уже решили продать флот немцам, но англичане потребовали не делать этого, а корабли взорвать, исключив всякую возможность перехода эскадры в Кронштадт. Вся страна славила Щастного как героя, а Троцкий вызвал его в Москву и приговорил к расстрелу, написав в приговоре: «За геройство, которое принизило влияние большевиков». А Самохина, который был ближайшим другом адмирала, не выдали матросы, перебив посланных за ним злодеев.
Росляков замолчал, а потом погладил Лизу по голове:
— Вы что, милая, опять плакать собрались? Петр Георгиевич жив и здоров. Вы же сами видите.
— Он женат? — тихо поинтересовалась Лиза.
— Ни жены, ни детей у Самохина нет и не было никогда. Флот его семья.
Когда стемнело, гости начали расходиться. Воронцов ушел вместе с поручиком Вербицким, который сказал, что живет неподалеку. Поднялся и Самохин, но уже стоя в дверях залы, поманил к себе князя Долгорукова.
— Я пока никуда не ухожу, — шепнул он. — Дело в том, что мне не внушает доверия поручик Вербицкий. Не смею утверждать наверняка, но мне кажется, он сотрудничает с ЧК. Осторожность не помешает. Так что будьте готовы уйти прямо сейчас. У меня у Калинкина моста есть квартира. Она сейчас пустует, так как я почти все время на корабле. Корабль там же неподалеку — возле адмиралтейских верфей. Я подготовлю ваш переход в Финляндию. Пойдем на двух ялах в Неву. На весла посажу матросов, а в Неве уже развернем паруса. Через Финский залив не пройти. Пойдем по Ладоге. В Шлиссельбурге для проверки задерживают суда и катера, но вооруженных матросов под красным флагом они не остановят. Дойдем вместе до Осиновца, а там вы с Верой Николаевной останетесь на одном ялике, а на втором я с матросами вернусь на корабль. Ждем только погоды, потому что на Ладоге приличные штормы порой бывают. Я уже сообщил о своем плане Рослякову и Голенищеву. Они одобрили. Вы говорили, что у вас есть опыт управления парусной шлюпкой?
— У нас была дача в Ливадии и яхта небольшая тоже имелась. Так что справлюсь, надеюсь.
Глава пятая
После ухода одноклассников Лена еще раз подошла к фотографии своего прадеда и стала рассматривать ее. Со снимка глядел молодой офицер, который еще не знал, что у него впереди будут революциии, две войны, Цусима, гибель крейсера, на котором он служил, спасение его собственное и спасение единственной дорогой для него вещи — пасхального яйца, подаренного матерью. А еще будет любовь, пришедшая внезапно, как шторм, будет долгое ожидание свадьбы, пока известие о гибели в Крыму жениха не освободит девушку от данного когда-то слова. Лиза Апраксина. Елизавета Андреевна Самохина — прабабка Лены, а значит, и в Лене тоже течет кровь адмирала Федора Матвеевича Апраксина — создателя российского военного флота.
Замечательное имя Федор. Замечательно и то, что новый друг тоже моряк, морской офицер! Папа был бы рад, да и бабушка тоже. Бабушка вообще считала, что лучшие мужчины все связаны с морем. Федор говорил, что тоже продолжает династию. Его прадед по матери был адмирал Щастный, который в апреле 1918 года возглавил Ледовый поход кораблей.
Лена подошла к окну и посмотрела на вечерний город. Фонари отражались в Фонтанке, через Калинкин мост полз неспешный поток автомобилей, за рекой в высоких окнах военно-морского госпиталя горел яркий свет, в здании кораблестроительного института света не было, а за темными силуэтами корпусов адмиралтейских верфей мерцала серебром парчовая гладь Финского залива.
Родной институт, в котором Лена Самохина отучилась пять лет. Половина их класса поступили туда: выбрали кораблестроительный, потому что он ближайший к их домам вуз: никуда ехать не надо, не надо толкаться в метро или маршрутках. Лене вообще ближе всех — только площадь перейти. Но она единственная, кто шел туда, потому что хотел строить корабли. Хотела… Может быть, даже сейчас хочет, вот только кайтинг увлек ее настолько, что она решила добиться успеха в этом спорте.
Лена отошла от окна, опустилась в кресло и тут же поднялась — на месте оставаться не хотелось. Оглядела комнату, вышла в коридор, осматривая стены, шкафы с книгами — смотрела на все, словно видела впервые. Но все знакомо и любимо до покалывания в груди. Все родное, привычное, но такое теперь пустое. Вообще, одной жить тяжело: может, поэтому она так быстро и сошлась с Сашей Трухановым. Хотя почему быстро? Не так уж и быстро… И потом, он смог понравиться ей. Вот если бы Федор встретился ей раньше!
Вдруг нестерпимо захотелось поговорить с ним прямо сейчас. Лена посмотрела на корабельные часы, висящие на стене в коридоре: начало двенадцатого — пожалуй, что поздно.
И в этот самый момент раздался звонок мобильного телефона.
— Не разбудил? — поинтересовался Федор. — А я с Шариком гуляю. Домой не хочется, а он и рад.
Лена промолчала, преодолевая желание предложить, чтобы они приехали к ней оба прямо сейчас. Уже готова была сказать это, но почему-то заговорила о другом.
— А я смотрю из окна на свой институт и вдруг вспомнила, что твой отец — кораблестроитель. Вероятно, он тоже здесь учился?
— Нет, он по образованию военно-морской офицер. Только потом начал лодки проектировать. А в кораблестроительном институте он докторскую защищал и к вам непременно заходил, раз они с твоим отцом дружили. Росляков его фамилия.
— Не помню, — сказала Лена. — К нам многие приходили и по службе отца, и просто друзья его, кого-то я знаю, кому-то он меня представлял, но большинство я при встрече не узнаю. Про кого-то отец рассказывал, и некоторые рассказы я запомнила, но о ком эти истории — все перепуталось в голове… Я же была маленькой. Мне очень нравилась одна, похожая на сказку — про графиню, у которой во время Гражданской войны погибли муж и три сына. И она взяла на воспитание девочку-сироту, а еще долго искала мальчика — внука царского придворного, нашла и тоже приняла его в свою семью, а потом…