— Проходи! — произнесла она.
Что было совсем глупо, потому что Труханов уже прошел и даже шаркнул подошвами о дверной коврик, изображая, что он заботится о чистоте пола.
Костюм на нем сидел идеально, и это был новый костюм, которого она прежде на Саше не видела. И галстук был новенький — цвета персидской сирени, отливающий перламутром.
— Давненько я не был здесь, — говорил он, оглядывая стены, направляясь к гостиной, по пути заглядывая в отцовский кабинет. — Какая красота! — буднично восхищался он. — Макеты кораблей, старинные карты, штурвал на стене, барометр, фотография предка с изделием Фаберже. Кстати, ты никогда не говорила, откуда это у вас.
Странно, Труханов вообще никогда прежде не обращал внимания на фотографию прадеда. Если и разглядывал, то не интересовался тем, что в руках у расстрелянного семь десятилетий назад контр-адмирала Самохина.
— Семейная реликвия. Затерялась в революцию. Или в блокаду обменяли на хлеб.
— Оно ведь с сюрпризом было? — спросил Труханов и, прочитав непонимание на лице девушки, объяснил: — Внутри яйца что-то было? Кулончик или брелок, например?
— Что-то было. Так мне говорили.
— Это хорошо, — продолжил гость, усаживаясь на диван в гостиной. — Просто это делает изделие намного дороже. На сегодняшний день подобных штучек имеется в мире около шести десятков, а изготовлено их было около сотни. Самые дорогие, конечно, те, что Фаберже делал для императорской семьи, но есть и другие, не менее прекрасные. А вообще их аукционная стоимость сейчас от пятнадцати до тридцати миллионов евро за изделие. Хотя, возможно, и дороже.
— Что сейчас об этом говорить? — свернула обсуждение Лена. — Ты, вообще, зачем пожаловал?
Странно, конечно, что Труханов заговорил о Фаберже, тем более что Лаленков с родственником Смирнова тоже прибегали взглянуть на эту фотографию.
— Я? — переспросил бывший любовник, как будто не понял, что обращаются именно к нему. — Считай, что соскучился по тебе. Не шучу, я и в самом давно хотел встретиться, а сейчас появился дополнительный повод заглянуть к тебе.
— Какой повод?
— Ты же ищешь деньги, хочешь поучаствовать в соревнованиях. Так вот, я подумал, что половину суммы могу дать, а на то, что не хватит, оформим кредит под небольшой процент. В конце концов, мы не чужие друг другу люди. И было бы не по-мужски отказать тебе.
— Я буду тебе чем-то обязана? Ты будешь требовать новых встреч, говорить, что любил только меня, твой брак — это ошибка?..
— Ничего требовать не буду, но все остальное — правда. Брак мой и в самом деле ошибка. Давно бы развелся, но из банка вылечу мгновенно, и в другой мне будет уже не устроиться. Новая квартира, автомобиль оформлены на жену, так что я вмиг стану не просто нищим, но и бомжом…
— Так и не разводись. Сделаешь карьеру, тесть возьмет тебя в Минфин.
Лена стояла с букетом в руках, давая понять, что поставит цветы в вазу лишь после того, как останется одна. Но, судя по тому, как Труханов развалился на диване, уходить он не собирался.
— А что вообще тебе известно про вашу пропавшую семейную реликвию? — спросил он.
— Мой прадед получил яйцо Фаберже от матери в год окончания морского корпуса в самом начале двадцатого века. За него попросили пять тысяч рублей, что по тем временам было огромной суммой. Моя прапрабабушка рассчиталась с мастером деньгами и своими драгоценностями. А с чего вдруг такой интерес?
— Да так, любопытство. Ладно, — произнес Труханов, поднимаясь, — пойду я. Какая-то ты сегодня не гостеприимная. А насчет денег не сомневайся: на следующей неделе увидимся… Я привезу обещанную сумму.
Он направился к выходу, Лена шла следом, размышляя, не вернуть ли ему букет.
Захлопнув за гостем дверь, она подумала: «Странно, что я почти любила этого человека. За что — непонятно. Очевидно, от одиночества и тоски. И если бы он предложил тогда выйти за него, наверняка согласилась бы, и что бы было сейчас?»
Но тогда Саша и предложения не делал, да и не собирался. А потом и вовсе женился на другой, а потому не нужен сейчас, как не нужен его букет, пахнущий мужскими духами. Да и деньги его тоже не нужны. А раз так, то с мечтой о Сейшельском чемпионате тоже надо расстаться.
Лена наклонилась и вдохнула аромат роз, они пахли едва уловимо, но пахли все-таки розами.
1918, 10 сентября, 06 часов 30 минут
На веслах вышли в Неву, развернули паруса, которые тут же наполнились ветром. Ветер был пронизывающим, но матросы радовались, и один из них подмигнул Вере:
— Не грусти, красавица, через четыре часа уже в Ладогу выйдем.
— Даже раньше, — сказал другой.
Вера сидела, закутавшись в бушлат, подаренный моряками. Подарок пришелся как нельзя кстати — ветер холодил спину и шею. И пальцы ног мерзли — сапожки, подаренные графиней Ягужинской, были великоваты. Очень скоро девушка стала трогать руками носки сапожек, что тут же заметил один из матросов.
— Замерзли ножки? — спросил он и улыбнулся. — Возьми в сидоре, что у подлегарса, возле кормовой банки, портяночки, переобуйся — куда теплее будет.
— Спасибо, — поблагодарила Вера, хотя ничего не поняла.
— В мешке у кормовой скамейки. Возле балки мешок стоит, — перевел на понятный язык Самохин. — Там немного провианта, что ребята для вас собрали: хлеб, консервы, фляга с водой и портянки.
Один из матросов передал мешок, Долгоруков достал из него два куска плотной мягкой ткани, снял с жены сапоги и быстро обмотал тканью ее ноги.
Стало не только теплее, но и сапоги теперь сидели плотно.
Когда прошли под всеми мостами, по берегам реки потянулись деревеньки, стояли стога сена, паслись коровы, мальчишки ловили рыбу с мостков, а кое-где рыбаки с лодок ставили сети.
Вера смотрела на все это, а когда ее обнял Алексей, шепнула мужу:
— Оторваться не могу. Такая простая и привычная красота. Когда еще это увижу?
— Надеюсь, что скоро вернемся.
— Хотелось бы, — ответила Вера и вздохнула.
К часу дня рассчитывали быть возле Осиновецкого маяка, смотрителем там служил хороший знакомый Самохина. Кавторанг спланировал маршрут несколько дней назад и даже оповестил смотрителя по радиопередатчику, что к нему прибудет молодая пара, которой нужно помочь. Долгоруков, правда, считал, что в заходе на Осиновец нет никакой нужды и следует сразу идти к монастырю на острове Коневиц, а это уже финская часть Ладоги. Монахи наверняка помогут, укажут, куда идти дальше, и, вероятно, дадут сопровождающего. Тем более что до берега от Конивца всего шесть или семь миль. Но Самохин все равно советовал не рисковать — тем более что бури на Ладоге начинаются внезапно, а ветра в это время года в основном западные, потому в случае шторма к берегу пристать будет весьма затруднительно.
Когда подошли к Шлиссельбургу, со стены крепости замигал фонарь. На впередиидущем яле поднялся матрос и стал отвечать флажками.
— О чем они переговариваются? — спросила Вера.
— С крепости передали приказ пристать к берегу для досмотра. А мы ответили… — Самохин смотрел, как работает флажками матрос, и объяснил: — Мы передали привет от Центробалта… А еще: «Да здравствует мировая революция!»
— Этого достаточно? — не поверила Вера.
— С крепости видят, что на шлюпках моряки, но, скорее всего, сейчас разглядывают в бинокли именно вас.
Вера посмотрела на высокие стены, на которых стояли люди, и помахала рукой. И тут же прожектор со стены отозвался миганьем.
— Берегите Марусю! — прочитал азбуку Морзе Долгоруков.
Светило солнце, но на Ладоге были волны, и лодкам приходилось идти, преодолевая сильный боковой ветер. Иногда шлюпку подбрасывало и с размаху било днищем о воду. Вере было немного не по себе. А матросы только смеялись весело. Некоторые из них даже курили. Едкий махорочный дым тут же растворялся в промозглом пространстве.
По Ладоге, как и по Неве, шлюпки следовали одна за другой. Но вскоре лодки сблизились, остановились, почти касаясь бортами, и Самохин начал прощаться:
— До Осиновца менее пяти миль. Я сейчас пересяду в другой ял, и мы пойдем обратно, теперь уже против ветра. А вам, князь, советую задержаться на маяке, пока ветер не утихнет. Если потребуется, то и переночуйте там. И вообще держитесь вдоль берега, а то если вынесет в море, то…
Самохин не договорил. Посмотрел на волны, на небольшой мысок на горизонте, где стоял маяк, потом обнял Алексея. Отстранившись, шепнул ему, чтобы не услышала Вера:
— Без надежных проводников по Финляндии лучше не передвигаться. Весной у них гражданская война вроде закончилась, но они все равно ищут красных лазутчиков. А при вас такой ценный груз…
И уже громко произнес:
— Оставляю вам бинокль и трехлинейку на всякий случай. Магазин снаряжен, и еще дополнительная обойма. У вас хоть и два «нагана» при себе, но револьвер, сами понимаете, на пятьдесят шагов только, а если…
— У меня еще маленький «брауннинг» есть, — сказала Вера, — мне Алексей подарил.
— Ну тогда вам бояться нечего, — произнес капитан второго ранга и, склонившись, коснулся губами обтянутой перчаткой кисти девушки. — Прощайте. Да помогут вам Бог и Никола Морской!
Вера обняла и поцеловала Самохина.
— У камергера Рослякова был внук, постарайтесь отыскать его, — сказала она. — И подругу мою Лизу Апраксину тоже не забывайте — она очень одинока сейчас.
— Обещаю, — улыбнулся Самохин.
Он перебрался на другую шлюпку, уже переполненную матросами, и помахал рукой.
Шлюпка с матросами сделала разворот и начала удаляться.
— А почему Петр Георгиевич не пошел с нами? — спросила Вера.
— Он считает, что большевики — это временное зло и служит он не им, а будущему величию государства Российского.
Когда маяк начал приближаться, Долгоруков взял бинокль, чтобы как следует рассмотреть его.
После чего повернул парус, направляя шлюпку в сторону от берега.
— Что-то не так? — встревожилась Вера.
— Не знаю, — ответил Алексей, — но на нас смотрят из двух биноклей. Видишь, как солнце блестит в их стеклах. А возле берега паровой катер с трубой, на катере двое вооруженных людей в шинелях. Может, они не по наши души, но береженого бог бережет.