потом повернулся и убежал. Может быть, на меня так подействовало то, как она двигалась или говорила или поворачивала голову, — не знаю. У меня не хватило смелости подойти и познакомиться с ними — то, что наверняка сделал бы этот самый Хардинг. Не знаю почему, но он мне не понравился. Клянусь вам, не потому, что я услышал, как они обсуждали вопрос о его женитьбе на Марджори. Об этом я если и думал, то только для того, чтобы сказать себе, что мне еще раз не повезло, и оставить все, как есть. Единственное, в чем я отдавал себе отчет, было то, что, во — первых, я влюблен в нее, а, во — вторых, что мне надо выбить из головы даже мысль об этом. Вы, наверное, не поймете меня.
В комнате на мгновенье наступило молчание. Слышен был только шум дождя да тяжелое, с одышкой, дыхание доктора Фелла.
— Неважного вы обо мне мнения, — строго проговорил доктор, — если считаете, что я не способен вас понять. Продолжайте.
— Что ж, доктор, это все. Я не могу выбросить из головы мысль о ней.
— Но это не все, правда ведь?
— Правда. Вы хотите знать, где я встретился с нею во второй раз. В этом было что — то фатальное. Я нутром чувствовал, что это не может не случиться. Вы однажды встречаете человека, стараетесь забыть о нем, бежите от него, а судьба вновь вас с ним сталкивает. Второй раз я ее увидел ровно пять дней назад в небольшой аптеке возле набережной принца Альберта. В Помпее я услыхал, как мистер Чесни упомянул название парохода, на котором они собирались возвращаться на родину, и дату отплытия. Сам я уехал из Италии на следующий день и вернулся в Англию на неделю раньше, чем они. В прошлый четверг я случайно оказался вблизи набережной принца Альберта, расследуя одно дело. — Эллиот на секунду умолк. — Я и правду — то говорить разучился, не так ли? — спросил он с горечью. — Правильно, именно этот день я выбрал, чтобы побывать в районе порта, сознательно, но все остальное было случайностью… можете судить сами. Книга регистрации продажи ядов в этой аптеке выглядела подозрительно. Судя по всему, владелец аптеки продавал их больше обычного, поэтому я и оказался там. Войдя в аптеку, я потребовал регистрационную книгу для проверки. Мне немедленно принесли ее, а, чтобы я мог спокойно заниматься предоставили небольшую каморку, отделенную от остальной аптеки заставленной рядами бутылок полкой. Пока я сидел, погрузившись в чтение, в аптеку вошла покупательница. Я не видел ее, так же как и она не могла видеть меня, однако, я сразу же узнал ее голос. Это была Марджори Вилс, и она просила продать ей цианистого калия для «занятий фотографией».
Эллиот снова умолк.
Сейчас он не видел номера в отеле «Бо Неш». Перед его глазами была полутемная в вечерних сумерках аптека, он ощущал удушливый запах лекарств. По другую сторону стойки висело засиженное мухами зеркало, и он видел в нем отражение Марджори Вилс, подходящей к прилавку, чтобы попросить цианистого калия «для занятий фотографией».
— Вероятно, учитывая мое присутствие, аптекарь начал настоятельно расспрашивать ее, для чего ей нужен цианистый калий и как она собирается его использовать. Судя по ответам, она разбиралась в фотографии примерно так, как я в санскрите. Совсем уже запутавшись, она случайно взглянула в зеркало. Вероятно, она увидела меня, хотя взгляд ее был беглым и уверенности в этом у меня нет и сейчас. Внезапно она сказала аптекарю, что он… впрочем, это уже неважно — и выбежала из аптеки. Хорошенькое дельце, а? — с яростью закончил Эллиот.
Доктор Фелл промолчал.
— Почти уверен, что у этого аптекаря руки не слишком чисты, — размеренно продолжал Эллиот, — хотя доказать ничего не удалось. И в довершение всего Хедли поручил мне, именно мне, дело об отравлении в Содбери Кросс, обо всех деталях которого я, слава богу, еще раньше читал в газетах.
— Вы не отказались вести дело?
— Нет, доктор. Как бы я мог это сделать? Как бы я мог отказаться, не рассказав, во всяком случае, Хедли всего, что мне было известно?
— Гм!
— Да, я понимаю. Вы думаете, что меня следовало бы выгнать из полиции, и вы совершенно правы.
— Господи помилуй, что вы! — широко раскрыв глаза, сказал Фелл. — Ваша щепетильность не доведет вас до добра. Перестаньте говорить ерунду и рассказывайте дальше.
— Этой ночью, по дороге в Содбери Кросс, я размышлял о том, как же мне выбраться из этой ситуации. Приходили в голову и такие мысли, о которых утром я не мог вспомнить без содрогания. Думал, например, о том, чтобы систематически скрывать все улики, которые будут против нее собраны. Думал даже о том, чтобы бежать вместе с нею куда — нибудь на тихоокеанские острова.
Эллиот сделал паузу, но Фелл только сочувственно кивнул, и Эллиот, испытывая огромное облегчение, заговорил снова.
— Я надеялся, что начальник полиции (это майор Кроу) ничего не заметит. Однако мое поведение с самого начала показалось ему странным, и он уже несколько раз вмешался в мои действия. Хуже всего было, когда она чуть не узнала меня. До конца ей это не удалось — я хочу сказать, что она не узнала во мне человека из зеркала в аптеке. Однако она знает, что где — то уже видела меня, и пытается вспомнить где. А в общем — то я намерен вести дело непредубежденно (скользкий я для этого выбрал путь, верно?), так, как вел бы его в любом другом случае. Не знаю, удастся ли мне это. Но, как видите, к вам я уже пришел.
Доктор Фелл задумчиво проговорил:
— Скажите, оставляя в стороне дело отравленных конфет, есть у вас какие — то основания подозревать ее в убийстве Марка Чесни?
— Нет! Как раз наоборот. У нее совершенно неопровержимое алиби.
— Тогда о чем, черт побери, речь? Что вам еще надо для счастья?
— Не знаю, доктор, честное слово, не знаю. Может быть, все из — за того, что в этом деле есть что — то странное, скользкое и дурно пахнущее, в нем не за что ухватиться. С самого начала это не следствие, а шкатулка с сюрпризами.
Доктор Фелл, откинувшись назад, несколько раз затянулся дымом сигары с выражением глубочайшей сосредоточенности на лице. Затем он опустил плечи, встряхнулся и, словно для того, чтобы придать больший вес своим словам, сделал еще одну глубокую затяжку.
— Давайте проанализируем вашу эмоциональную проблему, — сказал он. — Увиливать от нее я не собираюсь. Это может быть мимолетное чувство, а может быть и истинная любовь — в любом случае я хочу задать вам один вопрос. Предположим, что эта девушка — убийца. Спокойно! Я сказал только: предположим, что она — убийца. Что ж, это такое преступление, которое трудно простить — даже если всеми силами стараться это сделать. Такое преступление неестественно, оно предполагает отклонение от нормы, и иметь в доме совершившего его человека примерно так же безопасно, как держать в нем кобру. Хорошо. Предполагая, что девушка виновна… Вы предпочли бы знать об этом?
— Не знаю.
— И все же — согласны вы, что лучше знать правду?
— Мне кажется, что да.
— Хорошо, — кивнул Фелл, снова пуская клубы густого дыма. — Тогда взглянем на вопрос с другой стороны. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Нет, не надо облегченных вздохов, даже романтики должны оставаться практичными. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Как вы поступите?
— Не понимаю вас, доктор?
— Разве вы не сказали, что влюблены в нее? Теперь смысл вопроса дошел до Эллиота.
— О, тогда можете исключить меня из этой истории. Я не строю иллюзий насчет того, что у меня могли бы быть какие — то шансы. Если бы вы видели выражение ее лица, когда она смотрит на Хардинга! Я видел его. Признаюсь, доктор, что самым трудным для меня этой ночью было быть справедливым к Хардингу. Я против него, строго говоря, ничего не имею — похоже, что он неплохой парень. Знаю только, что в его манерах есть что — то, от чего у меня зубы начинают скрипеть каждый раз, когда я с ним разговариваю. — Эллиот снова почувствовал, как у него начинают гореть уши. — К слову сказать, какие только сцены ни разыгрывались этой ночью в моем воображении. Видел, например, как я драматически предъявляю Хардингу обвинение в преступлении (да — да, с наручниками и всем прочим), а она глядит на меня полными восторга и благодарности глазами. Только все это — чушь собачья. Хардинг — счастливчик, каких я в жизни не видывал. Невозможно обвинить человека в преступлении, если он сидел вместе с двумя другими людьми в одной комнате, а убийца действовал у них на виду в другой. Может быть, Хардинг и попытался втереться в дом богатой наследницы (мне лично кажется, что да), но так нередко делается на этом свете. До встречи с Чесни в Италии Хардинг и не слыхивал о Содбери Кросс, так что можете забыть о нем, а заодно отправить ко всем чертям и меня.
— Помимо щепетильности, — с критическим видом заметил доктор Фелл, — вам следовало бы еще избавиться от вашей проклятой скромности. Это великолепное свойство души, но ни одна женщина его не терпит. Ладно, не будем об этом. Ну, и как?
— Что — как?
— Как вы теперь чувствуете себя?
И тут Эллиот внезапно обнаружил, что чувствует себя лучше: настолько лучше, что ему хочется выпить чашку кофе и закурить. У него словно бы стало легче на душе. Непонятно почему, но даже номер гостиницы вдруг приобрел другие краски.
— Вот — вот! — воскликнул доктор, потирая переносицу. — Так что мы будем делать? Вы забываете, кажется, что очень бегло представили мне дело и что от волнения — впрочем, вполне понятного — большая часть ваших стрел пролетела мимо. Итак, что же вы собираетесь предпринять? Выставить себя на посмешище, вернуться в Лондон и попросить у Хедли разрешения отказаться от дела? Или хотите, чтобы мы разобрались в фактах и выяснили, что же произошло? Я к вашим услугам.
— Да! — выкрикнул Эллиот. — Да, бога ради!..
— Хорошо. В таком случае садитесь — ка, — серьезно проговорил доктор, — и будьте добры рассказать мне обо всем поподробнее.
Рассказ занял около получаса, и Эллиот, на сей раз полностью владея собой, сумел изложить все до малейших подробностей. Закончил он на флаконе с синильной кислотой, найденном в ванной.