Он открывает дверь, из машины выпархивает счастливая дочка-принцесса с новой куклой и воздушным шаром, бежит к маме. И вот с букетом и улыбкой к жене и ее подруге направляется он. Он совершенство.
Подруга, не справившись с эмоциями, шепчет тот самый текст, который он бы так хотел слышать:
— Как ты могла от него уйти, он же идеальный?
И бывшая жена, обнимая дочку, кутаясь в любимую вязаную кофту, абсолютно счастливая в своей свободе, отвечает:
— Ничего. Он работает над этим.
Пресловутая идеальность — это иногда порок. На фоне кипенно-белого пальто так сильно заметны чужие пятна на чужих плащах. Я это понимаю.
Я бы хотела быть иногда плохой. Я не про импульсную случайную «плохоту» с ее пересоленными борщами и белым бельем, постиранным с красным носком. Я про повсеместную внутреннюю плесень, ментальную гниль, желание причинять боль, творить подлость, ругаться матом, толкать локтями, жалить взглядом, про жажду ярости и повсеместного разрушения.
Во мне этого нет. Я, даже когда злюсь, никого не хочу обидеть и ударить. Могу на эмоциях задеть словом, но тут же раскаяться и долго просить прощения. Мне физически некомфортно быть плохой. Если я залью в мой бензобак энергию ненависти, я никуда не уеду, заглохну на первом же светофоре.
А просто я могу оправдать любой плохой поступок. Как правило, в знаменателе любого плохого поступка лежит дефицит любви. Ну или психологический диагноз.
Люди не становятся подлецами просто так. Подлецом быть сложно, неприятно. Это как жить на мусорке, мириться с запахом. И уйти нельзя, потому что мусорка внутри. Человек сам выбирает быть подлецом. Между подлецом и неподлецом выбирает подлеца. Зачем?
Думаю, не от того, что он счастлив. Выбирают образ подлеца те, кто внутри заполнен сквозняком обид и колючей проволокой одиночества, недолюбленные, ожесточенные, необнятые люди.
Эта подлость — их защита от внешнего мира. Он их укусил, а они его. Подлецы нуждаются в помощи еще больше, чем неподлецы. Если внутри любовь, она и выплескивается.
У моей подруги Нины ребенок, сын, попал в аварию. Стал инвалидом-колясочником. Жизнь разделилась на до и после. Она посвятила себя служению болезни сына. Всю свою жизнь перестроила под него. Ушла с работы, научилась делать массаж, перепробовала все методики. А муж не смог. Назовем мужа Вова.
Однажды Вова вышел погулять во двор с сыном на коляске. Пришел на детскую площадку, на которой раньше играл его здоровый сын. Все на них смотрели: кто-то с любопытством, кто-то с жалостью. Всем было до них дело. Муж погулял, вернулся домой.
— Что у нас на ужин? — спросил он из прихожей.
— Сейчас массажист придет, я убиралась, — сказала Нина. — У меня только каша Семе. Я не прислуга. Сходи в магазин.
Муж собрался и ушел в магазин. И не вернулся. Через магазин ушел из семьи. Подлец. Слабак.
Женщины сильнее мужчин. В стрессовой ситуации это особенно очевидно.
Нина не прощает предательства. Она считает, что Бог обязательно отомстит Вове. У Бога свой реестр страшных грехов, и Нинин муж занимает в нем лидирующие позиции. Первый претендент на ад.
На днях муж попросил у Нины свидетельство о браке. Без него не дадут развод. То есть он решил не просто уйти, а официально закрепить свой уход. Нина звонит мне, рыдает, злится, просит написать пост возмездия.
Мол, мужики, вы слабаки. Сволочи, предатели. Вы бросаете нас, женщин, с болезнями и детьми-инвалидами, вы находите в 50 лет новых жен, вы предаете чувства, плюете на обязательства, у вас нет совести, есть только жажда жизни. Я слышу, как плачет Нина на том конце трубки.
— Напиши! Напиши! Напиши! И затегай его. Он читает тебя, пусть сгорит от стыда.
— Нин, — виновато говорю я. — Я не могу. Понимаешь, он ушел вместе со своей совестью. Ему же с ней спать. Это же наказание посильнее.
Я хотела сказать «посильнее инвалидности», но не уверена, что это уместно.
— Я правильно понимаю: ты на его стороне?
— Нина, нет, конечно. Нет. Он тысячу раз не прав. Он поступил подло. Но ты понимаешь, мне кажется, он ушел не из-за сына. Ему не хватило командной игры. Сплоченности, семьи.
Болезнь мальчика — страшный удар. Муж контужен. Нина нашла себя в спасении, занялась лечением сына, выкарабкалась. А он остался там, на войне, брошенный и никому не нужный. Нина ушла от Вовы к болезни сына и живет с ней семьей. А он за бортом — оглушенный, опустошенный. Он не может найти себя в спасении сына, там все вопросы закрыла Нина, он не может простить себя за то, как все случилось, он не знает, как это все прожить и принять. Он убегает куда глаза глядят. Там, над пропастью во ржи, наверное, есть ответы. Или на вокзал?
— Нин, а вот когда он придет за свидетельством, ты можешь налить ему чаю? Не ругаться, обнять?
— Может, еще в жопу поцеловать?
Я замолкаю. Я понимаю. Нину распирает от гнева и несправедливости. Она сейчас не может поделиться теплом. Она сама ледник. Ледник никого не может отогреть. И заросший щетиной, непонятно где живущий муж тоже такой же, одинокий айсберг. Айсберг ходил гулять с сыном и натыкался на чужие взгляды, и цепенел от холода, и леденел от жалости, и покрывался коркой равнодушия. Он пришел домой. Что на ужин? Ну скажи: макароны. Макароны — это забота. Это щепотка тепла. А макарон нет. Есть массажист, болезнь сына. А ему, мужу, дома нет места.
Мне кажется, все так. Я не могу возненавидеть его за компанию с Ниной, у меня не получается. Я наращиваю в себе мощь его подлости. Ушел, сволочь. Бросил. Дрянь. Немужик.
Но внутри меня пусто. Не отзывается. Нет энергии в моем гневе, потому что нет гнева. Есть желание сварить ему макароны. Сказать: на, поешь. Будут силы — соберись. Сходи еще раз погулять. Ты привыкнешь, примешь.
— Я не могу, Нина, — говорю я. Это я про пост.
— Спасибо, подруга, — говорит Нина. — Ты настоящий друг.
Она строит между нами баррикады ерничества, манипулирует дружбой.
— Вот когда у тебя с Катей все случилось, я тебя поддержала.
Это правда. Нина поддержала: искала врачей, предлагала денег. Я не знала, что это платная услуга. Я теперь должна взамен возненавидеть ее мужа. Нине плохо, ей нужно время. Она один в поле воин: сражается с болезнью, борется за сына. Она все на алтарь, это так правильно. Нина идеальная.
— Нина, прости меня. Я не буду писать плохо про Вову. Я тебя люблю.
— Да пошла ты, — говорит Нина и бросает трубку.
Ну слава богу. На моем белом пальто огромная клякса. Я ужасная подруга. Я пишу этот пост. На заднем фоне играет музыка.
Разведи огонь,
если точно выбираешь меня,
разведи огонь —
и посреди ненастного дня
скажи мне: я приду, я тебя не подведу.
Мне кажется, это Вселенная что-то хочет сказать Вове. Если вдруг Вова и правда меня читает.
Картина про любовь
Я сегодня видела любовь. Если бы я была художником, я бы схватила холст и торопливыми штрихами, боясь упустить детали, написала бы этих двоих. И можно даже без подписи, и так очевидно: «Это любовь».
Я была за рулем, спешила домой, слегка превышая скорость. Дома меня ждет грудная дочка, она вот-вот проснется — нужно успеть на кормление. На светофоре я резко затормозила, в последний момент осознав: не проскочу.
И тут увидела их. Точнее, сначала я наткнулась на ее укоризненный взгляд, адресованный мне: мол, нехорошо лихачить. Я даже подняла руки вверх открытыми ладонями: извини, не права. А потом они неторопливо пошли по зебре прямо передо мной. На фоне серой осенней мороси, припорошенной первым таящим снегом, они лучились летним солнцем.
Как они смотрели друг на друга! Мне кажется, если пройти между ними, можно споткнуться о неосязаемые нити взаимопонимания, упругой нежности и безоговорочного доверия. Они шли и смеялись о чем-то своем в коконе взаимности. Он был значительно выше нее, она подобострастно поднимала голову, улыбалась, ловила волну его тепла и щурилась от нежности. Он гладил ее по голове так ласково, так чувственно. Они общались без слов. Она, не открывая рта, как бы говорила ему: «Я люблю тебя, будь осторожен!» А он ей: «И я тебя. Спасибо, что ты у меня есть».
На парне были круглые черные очки. Он, вероятно, был слепой, шел осторожно, в руке — специальная трость. А другой рукой он держал ее поводок.
Она собака-поводырь. Немецкая овчарка. Уверенная, гордая, влюбленная в хозяина. Она шла чуть впереди его, уверенно вела его за собой и улыбалась всей пастью. Я не могу объяснить, но, ей-богу, это была улыбка! Когда они перешли дорогу, он благодарно прикоснулся к ее макушке. Она завиляла хвостом. Настоящая женщина. Кокетка.
Я вздрогнула от нетерпеливого сигнала клаксона: оказывается, давно горел зеленый, а я не трогалась с места, задерживала движение, никак не могла оторвать взгляд от этих двоих.
Я знаю, что увидела их не просто так. Наверно, чтобы рассказать вам эту двухминутную историю слепой любви. Слепой в смысле безусловной, а не в смысле незрячей. И эти двое очевидно счастливее многих из нас, кто прекрасно видит, но не видит прекрасного.
Они перешли мне дорогу, чтобы показать, как в незрячем мире можно жить не зря, и ушли, счастливые, в свою наполненную любовью жизнь. Эх, если бы я была художником…
Коза
Мой муж относится к разряду тех людей, которые искренне недоумевают, зачем идти в кинотеатр, если можно скачать фильм и посмотреть его дома. Если бы я убила мужа в день знакомства, я бы уже вышла и жила бы счастливо. Ходила бы в кино, сколько влезет, хрипло смеялась бы беззубым ртом, чесала бы купола на плече, не крысятничала бы на кухне и называла бы ложку веслом. Но я не убила. И вот теперь мучаюсь.
Муж считает, что дома можно валяться в трусах, чесать зад, есть борщ и ставить фильм на паузу, если приспичило. В кинотеатре, если ты проделаешь все вышеописанное, тебя не поймут. Прямо начиная с трусов. Поэтому зачем?