— Пишу отзыв об этой бабе.
— А что она тебе сделала? Это ее работа. Она диагноз поставила. Она не виновата, что Катя оглохла.
— Слушай, заткнись, а? Ты самый умный, да?
— У нас есть в доме что-то алкогольное? — спросил муж. Он у меня не пьет.
— Не знаю, только если что-то подарочное. Виски, кажется.
— Тащи. Хочу напиться.
— Ну да, только этого не хватало!
Вот мне кипела злость, я не могла взять ее под контроль. Я поняла, что сейчас кого-то ударю. Для начала в стену, а там будет видно. Я схватила ключи от машины, стала обуваться.
— Ты куда?
— Гулять.
Я выбежала в ночь, прыгнула в машину и выехала на МКАД. Машин было мало, время близилось к полуночи. Я встала на обочине, включила аварийку.
— Ааааааааа! Ааааааааа! Ааааааааа!
Я кричала до вздувшихся жил, до поступивших от крика слез. Я слышала свой крик, вибрировала им. Я кричала так громко и так страшно, что, мне кажется, меня было отлично слышно и сквозь закрытые стекла на всем МКАДе.
Домой я приехала в три часа ночи. Муж спал, уронив голову на руки. Рядом стояла початая бутылка виски. С непривычки ему хватило и пары стопок. Я грузно села на табуретку рядом. Муж проснулся, стал тереть глаза.
— Я выпил, — сказал он, будто извиняясь. — Я спать.
Я кивнула.
— Сердишься? Молчишь? — спросил муж.
Я помотала головой.
— А что?
Я взяла бумагу, которая лежала на столе. Написала: «Я потеряла голос». Муж встал, поцеловал меня в макушку и сказал:
— Прорвемся. Эта глухота не помешает нам любить дочь.
И ушел спать. Я перевернула лист бумаги, тот самый, который дала врач. На обратной стороне было написано: «Вашей дочери нужна кохлеарная имплантация. Нужно направление. И КТ височных долей, чтобы понять, сколько у вас времени. Срочно, ребят. Срочно! Эмоции потом. Сейчас спасите ей слух! Держитесь. Вот все контакты. Скажите, что от меня. Молюсь за вас». Я заплакала. Голоса не было, я хрипела. Было очень больно. Ободранное криком горло болело, ныло сердце. Но где-то там, в эпицентре боли, зарождалась надежда и благодарность.
Я поняла, что миру вокруг не все равно. Даже если на первый взгляд это не так.
Отцы
Одноклассник пригласил меня на настоящее взрослое свидание. Сказал: «Я зайду за тобой в субботу в 11. У меня для тебя сюрприз». «Ух ты!» — подумала я.
Обычно мои свидания проходили так. Мальчики звонили и спрашивали у моей мамы: «А Оля выйдет? А пусть захватит санки». А тут вон как, по-взрослому. Одноклассника звали Вова, он был высокий и математик. В 16 лет этого вполне достаточно, чтобы влюбиться. Я рассказала маме.
— Я не пущу, если не буду знать, куда вы намылились, — строго предупредила мама. — Мне не нужно, чтоб ты в подоле принесла.
Ну конечно. Меня, круглую отличницу и скромницу, первым делом поведут на свидание в бордель. Куда ж еще? Вова зашел за мной в субботу ровно в 11. Галантно подал мне пальто. Я оценила. Мама вышла в прихожую, заряженная на конфликт.
— Можно с вами посекретничать, Нина Ивановна? Чтобы не портить Оле сюрприз, — спросил Вова.
Они зашли в комнату и вернулись оттуда через минуту, заговорщически смеясь.
— Ну, хорошо вам провести время, — сказала мама и перекрестила нас.
Ничего себе! Обычно всем моим ухажерам доставалась порция уничижительного ерничества и обидная кличка. «Ну что там твой сопливый усач, куда пропал?» — спрашивала мама, например, про мальчика, который посмел шмыгнуть носом в ее присутствии. Ну, Вова! Ну молодец! Нашел подход к маме.
Мы поехали на метро. Вова оплатил наш проезд и был очень заботлив. Спрашивал, хочу ли я есть, пить и не дует ли мне из окна. Я понимала, что это другой уровень. Не «Оля-выйдет-скиньте-мячик», а настоящее свидание.
Мы приехали на выставку, на настоящую, взрослую. До того момента на выставках и музеях я бывала только с классом, и это было ужасно скучно, ибо в искусстве я ничего не понимала, а шалить было нельзя. А тут выставка — и мы вдвоем, без учителя.
У Вовы было два билета. Мы вошли в красивые залы. На стенах развешаны картины. На всех картинах — лошади. Они бежали, стояли, ели или смотрели с картины укоризненно одним глазом.
Мы молча ходили от картины к картине. У каждой стояли секунд по 30. Мне было ужасно скучно, ибо в искусстве я по-прежнему ничего не понимала, а шалить было по-прежнему нельзя.
— Тебе нравится? — спросил Вова.
— Очень, — убедительно соврала я.
— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказал Вова.
— Давай.
— Знаешь, кто автор этих картин?
— Нет.
— Мой отец.
— Правда? — Я посмотрела на Вову с благоговением и перевела взгляд на подпись под картиной. Фамилия художника совпадала с Вовиной.
— Ого, это же так здорово! — Я абсолютно искренне не скрывала восхищения. — Вов, ты прости меня, я совершенно ничего не понимаю в искусстве, но эти кони очень красивые. Они как настоящие.
— Да не подбирай слов, расслабься, я и сам ничего в этом не понимаю, — засмеялся Вова.
Мне вдруг сразу стало с ним хорошо и спокойно, захотелось сказать ему «спасибо» и взять его за руку. И я взяла, а он нежно сжал мою ладошку в ответ.
Мы закончили осмотр экспозиции и вышли на улицу. Легкий морозец немедленно нарисовал нам румянец на щеках. Мы решили «немного прогуляться» и прошагали, весело болтая, две или три станции метро, пока не обнаружили, что уже стемнело. Это было идеальное свидание, взрослое и красивое.
Мы были окутаны коконом взаимной влюбленности и будто смаковали каждую минуту. Что бы мы ни делали — болтали, молчали, смеялись, пили чай, — все было кстати, все было ловко и прекрасно.
Мы приехали на нашу станцию метро около 9. Мама просила в 9 быть уже дома, а тут еще идти и идти.
— Я знаю, как тут срезать, — сказал Вова и решительно потянул меня в сторону гаражей.
— Ты уверен?
— Конечно. Со мной ничего не бойся.
Картинка была немного пугающая. Длинный коридор из гаражей, освещенный тусклым оранжевым фонарем, легкий кокетливый снежок и никого, кроме нас.
Я поняла, что сейчас случится поцелуй. Моя рука давно и надежно грелась в Вовиной. Он вдруг развернулся и притянул меня к себе. Вова был выше меня на голову и наклонился к моему лицу.
— Ну и что это мы тут шляемся? — вдруг раздался глухой и низкий голос охранника. — Что вам надо?
Он стоял под фонарем, с бородой, лохматый, в тулупе, и был похож на йети.
— Мы просто путь срезаем, — сказал Вова. — Сейчас уйдем.
— Тут нельзя ходить, если вы не владелец гаража, — сказал охранник. Он говорил очень быстро, было очевидно, что он пьян.
— Мы не знали. Я тут часто хожу.
— А я вам говорю: нельзя. Идите отсюда.
Мы с Вовой припустили к выходу и молча, быстрым шагом дошагали до моего дома.
— Блин, этот охранник все испортил. Без него свидание было бы идеальным, — сказал Вова, стоя на крыльце моего дома. Он опять наклонился за поцелуем. Я отстранилась.
— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказала я.
— Давай.
— Знаешь, кто этот пьяный охранник?
— Нет.
— Мой отец.
Вова сделал шаг назад. Вздохнул. Я не поняла, сочувствует он или осуждает. Вова вышел из-под козырька подъезда. На него падал снег. Он стоял, не шевелился и был похож на памятник. Между нами возникла неловкость размером с Вселенную.
— Спасибо за почти идеальное свидание, — сказала я и вошла в подъезд.
Поцелуя так и не случилось. Я думала о том, что в моей жизни в принципе нет ничего идеального. Все «почти».
— До завтра? — крикнул в закрывающуюся дверь смущенный Вова.
Я не успела ответить. Хотела сказать: «Посмотрим». Посмотрим, что будет завтра.
А назавтра моего отца уволили с поста охранника гаражного кооператива за пьянство. Он стал сидеть дома и просто проживать дни, есть, смотреть телевизор и спать. Я достала из шкафа альбом для рисования, зашла в комнату к отцу.
— Не хочешь порисовать?
— Что порисовать? — удивился он.
— Что угодно. Например коней.
— Коней?
— Да.
— Почему коней?
Я знаю, почему коней. Потому что мне очень хотелось гордиться папой.
«Охота»
Я испекла шарлотку. В кухне вкусно пахло печеными яблоками. Шарлотка — это моя материализованная забота: я завтра рано утром уйду на работу (веду мероприятие) и не успею сказать мужу, что люблю его, а он проснется и узнает об этом из вкуса печеных яблок, застывших в сладко-нежном тесте.
Я надела на руки нарядные прихватки, наклонилась к духовке достать пирог и не услышала, как муж вошел в кухню: он всегда ходит бесшумно, потому что босиком. Он полным восторга голосом сказал:
— Кис, поздравь меня, я прошел кастинг в телепередачу «Охота»!
Я резко выпрямилась и застыла с шарлоткой в руках. «Охота» — это новое реалити-шоу. Там нужно прятаться от российских спецслужб, каждый день меняя место дислокации, в городе, усыпанном камерами и людьми. Задача — продержаться и не быть пойманным 28 дней. Лучшие Эркюли Пуаро в это время будут искать тебя, используя все свои таланты, составляя твой психологический портрет, просчитывая твои ходы. Очень интересное шоу.
Я так и стояла спиной к мужу, и он не мог видеть моего лица. Понимаете, у нас двое детей. Ну теперь, видимо, у меня, а не у нас. Младшей дочке восемь месяцев. Все это время мои ночи разорваны кормлениями и капризами грудничка.
Последний раз я спала подряд четыре часа в день родов, восемь месяцев назад. Во мне накопилась вселенская усталость. Муж занят и редко бывает дома. Я храню очаг из последних сил, не успеваю мыть посуду и полноценно готовить. Варю пельмени, купленные в магазине.
Плюс у меня проекты, заказы, мероприятия, обязательства, ответственность. Я не могу сказать молодоженам, которым еще в феврале обещала провести свадьбу, что «я устала и найдите замену». Я не могу разорвать заключенные договоры. Я отличница: умру, но сделаю.
У нас уехала на лето няня. Есть я и муж. Еще у нас ремонт, который требует много нервов, денег и терпения.