Это коротко о том, почему радостная новость мужа показалась мне эгоистичным заявлением какого-то чужого человека, не посвященного в изложенные абзацем выше факты. Я стояла спиной к нему с таким лицом, как будто он всадил мне нож в спину. Если бы он всадил мне нож, он бы сошел с ума — и у него было бы хоть какое-то оправдание. Муж продолжал вдохновенно лопотать что-то про шоу:
— Там нужно было разработать и защитить план, где я планирую прятаться все эти 28 дней. Я там такого понаворотил! Написал, что буду ночевать и на острове, и в монастыре, и в конюшне, и у цыган, и с бомжами.
Я закипала. Сжимала зубы, чтобы, искрясь ненавистью, не сказать ему в залитое восторгом лицо: «Вот пусть теперь цыгане и бомжи рожают и воспитывают твоих детей!»
Хотелось со всей дури швырнуть разгоряченный противень ему в лицо. Или нет, лучше в помойку, чтобы ни грамма нежной яблочной заботы не досталось этому матерому инфантильному эгоисту. Но в голове отчаянно билась мысль: «Соберись, не смей плакать. Где твоя сила воли? Сила, мать ее, Оли?! Не смей ныть! Ты должна его поддержать, потому что такой шанс дается раз в жизни, потому что он счастлив, ему это надо. Просто поддержи его, не омрачай радость своими истериками».
Я медленно поставила шарлотку на стол, сняла прихватки, принудительно взглянула на потолок, остановив слезы, обернулась к мужу и со всей возможной искренностью нежно сказала:
— Я так за тебя рада! Так горжусь тобой! — Мы обнялись.
— Такой шанс дается раз в жизни, ты же понимаешь, — говорит муж, прижимая меня к себе. У него слегка виноватый торопливый тон. — Бежать через неделю. Я все решу и организую. Машину починю, ремонт запущен, там все под контролем, если только форс-мажор какой. Придумаем шифры какие-нибудь, я найду возможность передавать весточки.
Я уткнулась в его плечо и молчала. Есть такое слово «оторопь». Вот, пожалуй, это оно и было.
У мужа зазвонил телефон, и он ушел в комнату. Я рванула в ванную, закрылась, включила воду, чтобы он не слышал моих рыданий, и разрешила себе поплакать. Я думала о том, что выбрала неправильную тактику. Я не жалуюсь на жизнь, говорю только про счастье. Я и правда счастлива, ведь тот абзац, который написан про причины моей усталости, можно прочитать совсем с другой интонацией. С восторгом и ликованием, чуть хвастаясь своей интересной и яркой жизнью.
У нас двое детей. Двое классных здоровых детей! Мальчик и девочка. Сын красивый, спортивный будущий первоклассник. Младшей дочке восемь месяцев — самый умильный возраст. Плюс у меня миллион проектов. Я востребованный профессионал, это же прекрасно! Еще у нас ремонт, значит, скоро мы будем жить в большой и светлой квартире. Собственно, я так и делаю.
Я вздохнула, выключила воду, промокнула глаза полотенцем. Есть такая известная фраза: «Если у тебя в детстве не было велосипеда, а сейчас у тебя «Бентли», то в детстве у тебя все равно не было велосипеда». У моего мужа в детстве не было велосипеда. У него, по сути, и детства как такового не было, он все детство работал старшим братом и не доиграл в «Зарницу». А теперь судьба ему, взрослому, посылает детство, и он с восторгом крутит это детство в руках, скачет по квартире и ни за что не хочет с ним расставаться.
Говорю с восторгом и ликованием, а усталость выношу за скобки. Может, нужно наоборот? Ходить по квартире немытой-нечесаной и отчаянно истерить про «я без сииил», и «я больше не могууу», чтобы муж в полном объеме оценивал, как много я делаю. Только захочется ли ему спешить домой, зная, что там вместо жены домовенок Кузя?
Целая лестница глаголов ведет женщину к верхней ступеньке с надписью «любовь». Слышать. Поддерживать. Уступать. Уважать. Терпеть. Выше, выше, выше. И вот ты у цели. Сложно ли было сюда вскарабкаться? Да. Стоило ли оно того? Тоже да!
Я вышла из ванной и вернулась на кухню, крикнув в комнату, где муж играл с детьми: «Через десять минут будем ужинать, расскажешь подробности! Жутко интересно!»
Утром я тихонечко собиралась на мероприятие. Все мои еще крепко спали. В прихожей, где я обувала туфли на каблуке, в которых мне предстояло прожить весь день, на полочке лежала анкета, которую муж заполнял для шоу. Черновой вариант, наверное. На вопрос «Какие у вас слабые места?» стоял ответ: «Очень люблю жену и детей». У меня подкатили вчерашние слезы. Язвительный голос внутри меня уточнил:
«Любишь? И в чем это выражается? В том, что ты в разгар адового жизненного периода решил сбежать из семьи и заделаться казаком-разбойником?» Но я заглушила в себе эту радиоточку, транслирующую разъедающие ядерные мысли. Нельзя допускать этой ржавчины, она опасна своими последствиями. Можно очень быстро доказать себе, что муж меня не любит, и сбежать от него раньше, чем он соберется в свой проект.
«Я мудрая женщина! — напомнила я себе. — А мудрая женщина всегда намолчит себе счастье».
Муж в тот день, когда я работала, сидел с двумя детьми. У него — я знаю — была куча планов: собрать кроватку дочке, которая выросла из колыбельки, съездить за деталью в магазин автозапчастей, пропылесосить квартиру. В течение дня мы пару раз созванивались, но разговаривали про детей: чем накормить дочку, во что одеть сына.
В полночь я, открыв дверь своим ключом, вошла в квартиру. Споткнулась о спинку несобранной кроватки, включила свет. Увидела на полу прихожей песок, принесенный на подошвах кроссовок. Поняла: не пылесосил.
Тихо, на цыпочках, в полной темноте я прокралась в комнату. Дочка спала прямо у мужа на груди, смешно раскинув пухлые ручки. Под мышкой у отца спал сын, свернувшись калачиком. Я умилилась, подумала: «Все-таки он замечательный папа».
— Переложи ее, — шепотом попросил муж. — Она уже крепко спит.
Я переложила дочку в колыбельку (надо срочно собрать кроватку!), муж отнес сына в его комнату. Мы легли рядом и обнялись. Я прямо в нарядном бежевом платье. Прежде чем я буду его снимать, нужно снять макияж, а я смертельно устала, ноги отчаянно гудят. Из-за них и перевозбуждения я не засну до утра и следующий день буду разбитая — так всегда после больших и сложных мероприятий. Муж обнял меня, поцеловал в макушку.
— Как все прошло?
— Отлично.
— Я ничего не успел, — пожаловался он.
— Я вижу.
— Сидеть с детьми — это адовая работа. То одного покорми, то вторую помой. Не знаю, как ты умудряешься еще работать: писать сценарии, посты, готовить, стирать.
— Я тоже ничего не успеваю, Миш, — усмехнулась я. — Вот и весь секрет.
— Ты мой герой, — говорит муж, еще сильнее прижимая меня к себе.
У меня текут слезы, коверкая красивый вечерний макияж. Я молчу. Мне очень приятно, что он это понимает, что я не декларирую свою усталость через скандал, что она ему и так очевидна.
— Я завтра займусь ремонтом, — говорит муж.
— Хорошо.
— И да, я принял решение не участвовать в «Охоте», — говорит муж.
Я замерла, приподнялась на локте, всматриваясь в его лицо, подсвеченное бледным молочным светом ночника:
— Ты серьезно?
— Абсолютно.
— Из-за меня?
— Из-за себя. Я не могу бросить тебя сейчас, не прощу себе. Не время. Вот подрастут дети, тогда и побегаем.
— А вдруг у тебя больше не будет шанса попасть в такой проект?
— Я не знаю, как насчет проекта, но точно знаю, что у меня не будет больше шанса создать такую семью.
— Слушай, я справлюсь, правда.
— Знаю, что справишься. Абсолютно в тебе уверен, иначе не пошел бы на кастинг. Вопрос — какой ценой. Моим детям нужна здоровая, веселая и счастливая мама, а не издерганная, нервная, на последнем издыхании делающая вид, что все отлично.
Я крепко обнимаю мужа и плачу от счастья, размазывая остатки макияжа по лицу. Вот теперь верю, что любит.
Пельмени
«Кирилл очень хороший парень, присмотрись к нему», — сказала мама. Он и правда был хорош: носил длинное черное пальто. Все мои ухажеры были студентами и носили куртки, а Кира — пальто. Для меня это пальто было символом взрослости.
Кирой хотелось хвастаться: чтобы он заезжал за мной и увозил за семь морей на глазах у подружек. Он старше меня на десять лет. Я очень старалась быть ему интересной. На каждое свидание собиралась тщательно, как на собеседование. Готовила темы для разговора, мониторила прессу, выискивала интересности.
Кира — обеспеченный и достойный претендент на мои сердце и руку. У него есть прошлое, о котором он мне «когда-нибудь расскажет». Я сгорала от любопытства, не понимала, почему от него, такого красивого, доброго, щедрого и успешного, ушла его жена.
Когда он жевал, его зубы издавали звук. Такой звонкий ударный скрежет зуба об зуб. Когда Кира ел, я его ненавидела. Этот звук почему-то был невыносим, меня физически начинало тошнить, я с трудом терпела. Мне нравился Кира, но только с пустым ртом.
Кира водил меня в кино и рестораны, катал на кораблике по Москве-реке, учил этикету, рассказывал, как вести себя в высшем обществе.
Любое свидание с Кирой — это экзамен. Я приходила домой, выжатая как лимон, хотя мы просто гуляли по набережной: потому что все время, проведенное вместе, приходилось соответствовать. Казаться, а не быть.
— А ты читала Рюноскэ? — спрашивал Кира.
— Что?
— Акутагава Рюноскэ, ты читала?
Мне было стыдно. Я не читала. Я Маринину читала, про убийства и Каменскую, и даже не подозревала, что такой писатель с трудновыговариваемым именем вообще существует и что-то пишет.
Любой такой Кирин вопрос как домашнее задание: нужно обязательно найти и прочитать, чтобы на следующем свидании достать из грязи свое удрученное безграмотной непросвещенностью лицо.
Мы с Кирой пришли в ресторан. Он — ресторан — был весь в позолоте. Вензеля и канделябры. Не ресторан — музей. Я глазела по сторонам, открыв рот.
— Закрой рот, — улыбнулся Кира. — Неприлично.
Я низко опустила голову и запунцовела от стыда. К нам подошла официантка. Она и выглядела, и одета была лучше, чем я. Она принесла меню и любезничала с Кирой.