— Ты позволишь мне самому выбрать? Хочу тебя побаловать. — Кира вел себя достойно, на флирт официантки не отвечал.
— Конечно, я все равно ничего не понимаю в этих названиях. — Я улыбнулась, пряча нарастающий ужас. Я боюсь устриц, мидий и всяких деликатесов, которые непонятно как есть. Я бы выбрала оливье, его я понимаю и люблю. Но тут итальянский ресторан, тут нет оливье. Тут есть капрезе с радиккьо. Черт! Над нами стоит новый официант, не уходит. Что он хочет?
— Попробуй шампанское, — снисходительно говорит Кира. — Мы ждем, когда дама попробует и одобрит.
— А, да? — Мне стыдно. Я не знала. Официант надел вежливую улыбку, но все равно пахнет высокомерием.
Я, смущаясь, под их пытливыми взглядами пригубила отвратительно кислое шампанское.
— Ну как? — спрашивает Кир.
— Вкусно, — вру я. Я не пью, тысячу раз ему об этом говорила.
— Оставьте, — говорит Кир официанту. Тот гордо уходит, кивнув Киру.
На красиво сервированном столе, накрытом кипенно-белой скатертью, стоит сет с паштетами. К ним поданы длинные хлебные палочки. Их можно купить в любом универсаме, но тут они называются красивым итальянским словом «гриссини» и стоят больших денег. Раз в пять дороже, чем в универсаме.
— На следующей неделе мы идем с тобой на оперу, — говорит Кир. — Я взял билеты на хорошие места, тебе понравится. Это Мазепа.
Я стремительно краснею. Мазепа, что-то знакомое. Композитор? Писатель? Герой? Только бы Кир не спросил про Мазепу. Я не люблю оперу. Мне 19, я люблю «Руки вверх». Я не понимаю, когда поют высокими сильными голосами совершенно непонятные тексты. Мне дико скучно, а вот тынц-тынц — очень даже весело. Но я не могу признаться в этом Киру.
— Ух ты! — говорю я про оперу. — Жду с нетерпением.
— Сегодня поедем ко мне? — как бы между прочим спрашивает Кир. Он достаточно долго за мной ухаживает. Пора переходить на новый уровень.
Кира, скрывая волнение, берет хлебную палочку, то есть гриссини, макает в паштет, начинает есть. Зубы выстукивают свою зубную чечетку. Мне физически плохо от этого звука, он невыносим. Это мой личный пенопласт по стеклу. Я с трудом изображаю индифферентность.
Я вижу жену Кира, которая сидит перед ним за столом и смотрит, как он ест сваренный ею борщ. Морщится, смотрит, а потом встает и идет в прихожую, где стоит приготовленный ею чемодан.
— Ты чего? — кричит Кира в сторону прихожей, прожевав. Он интеллигент, интеллигенты не кричат с полным ртом.
Но жена уже вызвала лифт и не слышит. Да и как объяснить? Ну, мелочь же, ерунда. А поживи годик — и эта мелочь станет размером со слона и заслонит добродетели своим зубным скрежетом. Жена входит в лифт, и за ней закрывается дверь. Кира когда-нибудь расскажет мне эту историю, если я поеду к нему. Но я не поеду.
Я поняла: если кто-то когда-то захочет на мне жениться, я посажу его перед собой и накормлю. И если мне не противно будет слышать и видеть, как он ест, — выйду за него. Это мой личный пунктик.
Я не поеду к Киру не потому, что опера и Акутагава Рюноскэ. Наоборот, это важное и магнитит меня к нему. До этого нужно дорасти, и с Кирой я дорасту быстрее, но этот звук — не могу. Я его не люблю, этого Киру, и никакой Акутагава с Мазепой не в состоянии влюбить меня в него.
— Мне завтра рано в институт, — сказала я Кире.
Он все понял, он был хорошим и благородным. На следующий день в институте заболел преподаватель, и нас отпустили с последних пар. Образовалось свободное время. Мы решили завалиться к Мише большой компанией без предупреждения.
Миша — парень с параллельного курса. У него была своя хата: убитая, но своя. Там не было родителей, что делало Мишу кумиром молодежи. Туда можно было завалиться в любое время.
Мы купили три пачки самых дешевых пельменей с начинкой из туалетной бумаги и, вероятно, каких-то мясных обрезков. Миша открыл дверь: «Ооо, заваливайте!»
У него уже были гости — две девицы из института. Мне они сразу не понравились. «Проститутки», — подумала я, хотя они были милыми и выглядели прилежно.
У Миши была большая кастрюля. Он как хозяин не пустил нас на кухню и ловко сам сварил пельмени, выложил на большую одноразовую тарелку. Эта тарелка мылась миллион раз и была неубиваемо многоразовой.
Мы сели вокруг стола, набодяжили сладкого чаю. Миша включил музыку. «Крошка моя, я по тебе скучаю…» — послышалось из колонок мое любимое тынц-тынц. Мне сразу стало ужасно весело, мы до слез хохотали над какой-то ерундой. Так весело бывает только в 19 лет.
Нас было 11 человек, а вилок в Мишином доме пять, и еще пять ложек. Все получили приборы, а Миша благородно не получил, но не расстроился. Он положил на свою тарелку порцию пельменей и стал есть их руками, держа каждый пельмешек за хвостик и весело купая его в ванночке дешевого майонеза. Он ел, зажмурившись от удовольствия, и его уши шевелились в такт жеванию.
Тогда я еще не знала, что Миша в свои 19 давно живет один, учится за свой счет, работает, помогает родителям, живя почти впроголодь (в 19 лет сложно зарабатывать много), и такие внезапные компании, как наша, очень любит — ведь это фактически веселая сытость с доставкой на дом.
Я ничего не знала, а просто любовалась тем, как некрасиво, неинтеллигентно он ест. Никакого этикета! Но мне от этого было так хорошо и весело, что я никуда не хотела уходить.
Миша взял хлеб и стал собирать им бульон, вылившийся из разварившихся пельменей, а потом поместил этот размокший хлеб в рот, причмокивая от удовольствия. «Ужас какой», — думала я, с удовольствием наблюдая за ним. Я очень хотела за него замуж.
Повезло
Однажды мы опаздывали на поезд, который должен был отвезти нас на юг. Мы выстрадали этот отпуск и ждали его всем сердцем. За три часа до отхода поезда мы с мужем и сыном сели в заранее заказанное такси.
А дальше случился какой-то дорожный коллапс. Мы просто стояли в пробке два часа, ни на сантиметр не продвигаясь к цели. Мы были в трех километрах от ближайшего метро, на котором можно было домчать до вокзала, но идти до метро пешком по палящему солнцу с большим багажом и маленьким ребенком на руках — настоящая утопия.
Наконец пробка отмерла. В метро мы влетели за 30 минут до отхода поезда. Ехать десять станций. Нам с мужем было очевидно: мы опоздали, ведь там еще по вокзалу бегать, искать платформу. Но мы все равно ехали. Молча, погруженные в мысли о неслучившемся отпуске.
Я пыталась понять, что хочет сказать мне Вселенная этим отмененным счастьем. Двухлетний сын весело скакал по сиденью вагона и не разделял нашего состояния. Мне хотелось отшлепать его по заднице, хотя я ни разу за всю жизнь не поднимала руку на ребенка.
Мы вбежали в здание Казанского вокзала в 15.35. В 15.30 наш поезд должен был уйти, но он стоял на месте как вкопанный. Я не верила своим глазам, но табло показывало «Москва — Анапа».
Когда мы подлетели к последнему вагону, поезд тронулся. Мы закидывали вещи на ходу, а ребенка передавали в вагон в процессе бега по платформе.
— Что-то задержали отправление, — пояснила проводница, убирая подножку, когда мы, задыхаясь от бега и стресса, пытались отдышаться в тамбуре. Потом мы долго шли по составу, искали наше купе. А когда нашли и закрыли за собой дверь, мы с мужем обнялись, и он нервно засмеялся, а я заплакала.
Вот это я называю повезло: случилось то, что не должно было случиться. И это — в твою пользу.
Если ты ранней весной посадишь семена помидоров в майонезные баночки, поставишь их на залитый солнцем подоконник, будешь следить за температурным режимом проклюнувшихся всходов, потом, ближе к лету, заботливо перевезешь повзрослевшие саженцы на дачу, пересадишь их в новый собственноручно построенный парник, обеспечишь регулярный полив на весь сезон, удобрения и прополку, а осенью тебя встретят в парнике мясистые сочные помидорные сердца, ты будешь считать, что тебе повезло? Конечно, нет! Это будет вполне ожидаемый результат ежедневного труда.
В семье, в воспитании детей, в построении отношений вот этого беззаботного «повезло» не бывает. «Повезло» придумали те, кому не повезло, а мы к своему «повезло» шли через такие тернии, через которые не каждый пройдет. И за счастье мы заплатили большую цену, непосильную многим.
В отношениях с мужем мы прошли все стадии: принятия друг друга как партнера по жизни, смирения с недостатками, мудрости ценить достоинства. Мы вместе с институтских времен: первых свиданий (с букетом полевых цветов), мизерных зарплат (только на проездной), с юношеских вспыльчивых обид (а я тебе верила!), затяжных ссор (не звони мне больше!), жгучей ревности (какая Лена?!), страстных примирений (что, прямо здесь?), с макарон как единственной еды, на которую у нас получалось зарабатывать (но у родителей не брать ни копейки!), с первых карьерных побед (давай на море съездим?) и провалов (пока на мою поживем), с робких планов на жизнь (давай ребенка?), с просмотром фильмов под одним пледом (мне так хорошо с тобой), с «ты будешь моей женой?», с первых больших покупок (только не в кредит), с теста с двумя полосками, с «у вас будет мальчик!», с первого смеха сына, с нервных срывов (ты обещал с ним погулять!), с собранных к маме чемоданов (не могу больше!), с возвращений с повинной (не могу больше!), с объятий в прихожей, с «давай больше никогда?», с «иди сюда», с «и я тебя».
Как в анекдоте про золотую рыбку, когда «хочу, чтобы у нас все было», у нас все было. Мы совсем не идеальные.
Мы проходили эти отношения уровень за уровнем, как компьютерную игру. Мы теряли жизни, растрачивали энергию, заходили в тупики. Мы проигрывали, расходились в разные жизни.
Помню период, когда я стала мерзнуть в отношениях. Тонула в колодце безразличия, невнимания, в его возвращениях с работы ночами. Я не знала еще, что пока мужчина ищет себя, нужно варить ему борщ, а не читать нотации. Я думала: но это же нечестно! «Я ведь тоже себя потеряла, мне тоже надо искать!» И я искала сказку, а муж оказался волшебником изумрудного холода.