— Как ваше здоровье? — проговорил Ултайский покровительственным тоном.
— А где Алексей? — спросил пан Пристиан, поправляя волосы и мысленно сравнивая свой великолепный костюм с курткой пана Мамерта и венгеркой Ултайского.
Нисколько не церемонясь с гостями, Дробицкая едва сказала несколько слов на сделанные вопросы, не скрывая, что гости пришли вовсе некстати, но последние, привыкнув к ее капризам, не обращали на это внимание. Каждый воображал, что делает Дробицким большую честь своим посещением. Потому они сели, не ожидая приглашения, между тем как хозяйка продолжала мерить полотно.
У мелкой шляхты исстари существует обыкновение извлекать для себя пользу из каждого малейшего обстоятельства. Подобное обыкновение ведется и в других слоях общества, но там оно, по крайней мере, принимает какую-нибудь благовидную форму, например, хоть вид случайности, здесь же прямо и без церемонии каждый хватает, кто что может и откуда может.
Когда в Жербах стали догадываться, что Алексей в хороших отношениях с Юлианом Карлинским, каждый из соседей спросил самого себя: какую бы извлечь мне из этого пользу? У всех были какие-нибудь планы, и каждый спешил со своим, дабы предупредить других.
Ни один не признавался в этом, но, идя на старый двор, каждый имел в запасе свои просьбы или планы. Пан Пристиан Прус-Пержховский недаром наряжался. Считая себя человеком, предназначенным играть роль в высшем обществе, он летел просить Алексея представить его в Карлине. Ему грезилось… кто знает? Панна Анна или какая-нибудь другая богатая помещица, и он улыбался, глядя в зеркальце на щетке, всегда находившейся в его кармане. Пан Мамерт Буткевич составил проект: за бесценок купить лес в Карлинских дачах или, пожалуй, приобрести его и совсем даром… Пан Теодор надеялся достать из замковых подвалов отличной старой водки, о которой так много было наговорено ему. Наконец пан Яцек… о, пан Яцек надеялся больше всех воспользоваться новым положением Алексея… Узнав, что Дробицкий должен разделиться с матерью и жить на его части, Яцек вообразил себе, что эта земля будет крайне нужна Алексею, а так как срок контракта теперь оканчивался, то он задумал заломить по новому условию страшную цену. Все с беспокойством глядели на двери, ожидая выхода Алексея, но он не являлся, а Дробицкая, не говоря ни слова, продолжала мерить полотно.
— Мы слышали кое-что, — тихо произнес пан Мамерт, — правда ли это?
— А что вы там слышали? — спросила Дробицкая.
— Будто пан Алексей хочет отделиться от вас, — вежливо отвечал пан Мамерт.
— Разве не пора ему быть полным хозяином? — возразила хозяйка. — Ян останется со мною…
— Значит, вы уж не отправите его на учение? — спросил пан Ултайский.
— Он почти кончил науки.
— И гораздо лучше, — подтвердил пан Мамерт. — Вот и я… только из третьего класса… ей-Богу, из третьего…
— А я не из какого! — рассмеялся Ултайский.
— Даже и этого не видно! — насмешливо прибавил Пристиан, закуривая сигару.
При этих словах вошел Алексей. Все взглянули ему в глаза, отыскивая перемену на его лице, и все поспешно схватили его за руки. Какая-то зависть и вместе любопытство отражались в глазах гостей.
— Ах, здравствуйте, здравствуйте, милый сосед!
— Долго же вы гостили!
— Зато теперь опять посижу дома…
— Едва ли! — возразил Пристиан. — Кто один раз побывает в высшем обществе, тому уж трудно оторваться от него.
Так мало-помалу говорили гости, делая вопросы и выжидая друг друга, чтобы избавиться от посторонних и поговорить наедине с паном Алексеем.
— У меня есть дельце до вас! — начал Ултайский, сознавая, что его отношение к хозяину не требовало особенных церемоний.
— Позвольте узнать, какое?..
— Хотелось бы сказать вам слово по секрету! — шепнул пан Мамерт.
— У меня есть к тебе просьба, — прибавил Пристиан, — но о ней скажу после…
Дробицкая только пожимала плечами. Некоторые из гостей взялись за фуражки, показывая вид, что уходят, желая подать собою пример другим, но, осмотревшись кругом, остались, потому что никто не трогался с места. Более всех смелый пан Яцек взял Алексея под руку и увел в другую комнату.
— Ну, что будет с нами? — наивно спросил он, решась не показывать виду, будто знает о разделе Дробицких и предположении жить Алексею отдельно, в полной уверенности, что последний должен непременно опять взять в аренду его землю.
— Как так? Что же может быть?
— Возьмете вы опять мою землю или нет?
— Ведь она за мною…
— До марта, а далее?
— Кажется, мы уже условились.
— То есть, не совсем, — отвечал пан Яцек, — потому что я… изволишь видеть, не могу уступить за ту же цену…
— Но ведь в прошлом году я сделал прибавку?..
— Этого мало! — воскликнул Ултайский. — Я не могу уступить за прошлогоднюю цену, ей-Богу, не могу…
Алексей пристально взглянул в глаза соседу, понял уловку Ултайского, предполагавшего, что Дробицкий, не имея пристанища, должен будет непременно взять его землю в аренду, а потому, пользуясь теперешним случаем, пан Яцек дорожился в полной уверенности, что выторгует что-нибудь. Дробицкий пожал плечами и сказал:
— Больше не дам ни гроша!
— Не дадите?
— Не могу…
— Но вы приобретаете большие выгоды…
— Потому что тружусь, — хладнокровно отвечал Алексей, — иначе для чего бы я стал покупать землю… Вероятно, вы знаете, — прибавил Дробицкий, — что мы с маменькой разделяемся. Правда, я предполагал жить на вашем участке, но если не возьму его, то найду другой и как-нибудь устроюсь…
Ултайский покраснел, потому что был еще не совсем бессовестный человек.
— Я не знал этого, ей-Богу, не знал… — сказал он, — может быть, вы думаете, что я с намерением возвысил цену.
— Я ничего не думаю, — возразил Алексей, — но прошу вас серьезно обсудить это дело, потому что не прибавлю вам ни одной копейки и буду искать себе аренды в другом месте.
— Ну, ну! — произнес пан Яцек, улыбаясь и обнимая Алексея. — Как-нибудь уладим дело… согласимся… потом.
Шум в первой комнате вызвал их туда, послышалось восклицание Дробицкой: "Это что такое опять?" и вместе шепот гостей. Очевидно, произошло что-нибудь необыкновенное. На пороге Алексей встретился с Палашкой, державшей в руках письмо.
— Откуда? — спросил он.
— Да из Карлина! — отвечала мать. — Теперь все будет из Карлина, — прибавила она тише.
Алексей вздрогнул и смешался.
— Человек ждет ответа, — прошептала Палашка.
— Мы, кажется, мешаем вам, — отозвался пан Мамерт, уже шестой раз взявшись за фуражку. — Мое вам почтение. А что касается моего дела, то поговорю о нем завтра…
Таким образом, один за другим, все гости счастливо выбрались из дома Дробицких, но они шли в задумчивости, сильно заинтересованные новым письмом, останавливаясь и делая тысячи разных предположений.
Алексей дрожащей рукой распечатал письмо. Оно было от Юлиана и заключало в себе следующее:
"Карлин. 29 июля 18…
Не успел ты от нас уехать, как я снова преследую тебя письмом своим. Ты угадал, что не будешь иметь от меня покоя, и не даром так долго избегал Карлина. Друг, милый друг! Прошу у тебя совета, помощи, даже, может быть, больше, нежели того и другой вместе, но я знаю, кого прошу… Не для развлечения и забавы, не вследствие потребности сердца, но по другим важнейшим причинам, прошу тебя приехать к нам. Не могу подробно всего изложить в письме, но умоляю — не откажи мне и приезжай не позже, как завтра поутру. Президент и Анна просят тебя вместе со мною. Твой Юлиан".
— Ну что? — спросила Дробицкая, глядя на сына. — Опять зовут в этот Карлин?
— Милая маменька, прочитайте сами и уверьтесь, возможно ли отказать?..
— Не надо! Коль скоро ты переступишь их порог, то уже весь принадлежишь им и погиб для нас. Я хорошо знала это.
Матушка отерла слезы, скатившиеся на загорелые щеки, и прибавила:
— Дай Бог, чтобы там встретило тебя счастье, дай Бог!.. Но если когда-нибудь, огорченный и убитый, воротишься ты под родную кровлю, то не обвиняй меня, милый Алексей. Помнишь, несколько лет мы постоянно вспоминали о Карлине: ты говорил, что там живет твой товарищ и друг, я уговаривала тебя не возобновлять с ним знакомства, ничто не помогло… Да будет же воля Божия!.. Напрасно я стала бы бранить тебя, милый сын!.. Перестанем даже говорить об этом… Делай, как хочешь… ведь я уже сказала, что ты свободен.
Алексей почтительно поцеловал руку матери, которая быстро пошла в свою комнату, и начал писать ответ, что приедет завтра поутру.
Оставшись один в своей тихой комнате, Алексей с предчувствием какой-то печали бросился на диван и погрузился в тяжкие размышления. Все окружавшее живо напомнило ему его душевное состояние несколько дней тому назад. Алексей испугался, сравнив его с теперешним… он стал другим человеком — такое огромное влияние произвело на него трехдневное пребывание в Карлине и один взгляд на Анну! Молодой человек воображал, что не может жить без нее, и желал, по крайней мере, глядеть на нее, слышать ее голос и мысленно благоговеть перед нею. Борьба с этим чувством была невозможна. Это чувство не требовало многого, не мечтало о счастье, не надеялось достигнуть чего-нибудь, но жило само собою и уже глубоко укоренилось в сердце Алексея. Потеря спокойствия, перемена положения, сожаление о матери в сравнении с этим новым чувством были предметами второстепенными. Алексей предчувствовал страдания, но не боялся их, даже почти желал страдать и жертвовать собою для Карлинских. Чем долее молчало сердце в этом человеке, тем сильнее требовало оно теперь прав своих… В нем не зарождалось даже желание преодолеть себя, разуверить, удалиться в уединение и искать лекарства в занятиях, грозная будущность представлялась ему уже необходимостью судьбы, а любовь — предназначением, злополучием, но вместе и единственной путеводной звездой жизни.
В Карлине, между тем, происходили такого рода сцены. Туда приехал президент и, очевидно, чем-то расстроенный, но притворной веселостью он постарался обмануть Полю и Юлиана и прошел в комнату Анны, где, поцеловав племянницу в лоб, сказал тихим голосом: