Мысли Мирвика текли по схожему руслу. Он не удержался.
— Пусть господин не обижается, но… Я не понимаю, что Спруту за удовольствие изображать из себя «краба». Эти парни, что служат всерьез, стараются из-за денег. Предложи им работу с жалованьем хоть на медяк больше — уйдут и не обернутся на прощание. Опасное ведь дело! Да и не любят их в Аршмире… «крабов»-то…
Ларш медленно кивнул. Да, «крабов» не любили. И сейчас он, по настоянию Мирвика, набросил на плечи плащ, чтобы скрыть перевязь: в той части города, куда они шли, стражника могли и удавить в темном безлюдном переулке.
Спрут вспомнил рассказ Даххи о том, как ему на улице женщина плюнула в лицо.
Что мог Ларш сейчас ответить Мирвику?
Что почему-то чувствовал гордость оттого, что эти парни низкого происхождения приняли его как равного среди равных?
Что сегодня он впервые в жизни сделал что-то действительно полезное, важное? Что ему целовала руки спасенная им пленница работорговцев?
Нет, ни откровенничать, ни хвастаться своими подвигами Ларшу не хотелось.
То, что он сказал Мирвику, тоже было правдой:
— Может, это игра, но она открыла для меня много нового. Аршмир… я его не знал совсем, а он такой… такой разный! И хранит столько секретов! Я побывал в цирке, увидел его «с изнанки». А таверны, оказывается, распределены по десяткам стражи. А за дверями старинного особняка, где живет Дочь Клана, скрывается трогательная и гордая бедность… Да тут за каждой стеной — тайна!
Ларш жадно огляделся, словно чужеземец, впервые попавший в неведомый, бесконечно интересный город. И тут до него дошло, что они только что свернули на Двухколодезную улицу.
— А вот из этого дома, — указал он рукой вперед, — позапрошлой ночью вышел убийца.
Мирвик был погружен в размышления о непостижимых желаниях и прихотях высокородных господ, а потому ответил рассеянно, не задумываясь:
— Двое их было…
И тут же пожалел о своей неосторожности, потому что Ларш сгреб его за грудки, впечатал спиной в забор:
— Двое? Убийц? Откуда ты знаешь?
Мирвик мысленно проклял свой язык. Вот только не хватало ему откровенничать со стражником!
Но Ларш не собирался давать парню спуску:
— Может, ты был одним из них?
— Я?! — охнул Мирвик. — Да я же мышь, а не дровосек!
Не обратив внимания на странные слова, Ларш продолжал требовательно и грозно:
— Откуда знаешь, что их было двое?
— Я на крыше сидел!
И Мирвик, стараясь увести разговор в сторону, в ярких красках поведал, как уходил от погони по ночному городу.
— Вот ближе подойдем — покажу, где я штакетину выдрал, которой стражнику дал по зубам… ну, если хозяева на место не приколотили!
— Знаешь этих людей? — жестко спросил Ларш.
— Да я их и не разглядел, сверху-то…
— Они о чем-то говорили? — Спрут еще раз тряхнул парня.
— Говорили, да я толком не слыхал.
Ларш выпустил Мирвика.
— Ты Авиту знаешь? Художницу, которая декорации подновляет?
— А то!
— Это ее родственницу убили. Девушка к ней приехала — и угодила к погребальному костру.
Мирвик озадаченно замолчал. Сказанное сильно меняло дело. Авита была вроде как своя, театральная… да и вообще славная молодая госпожа, всей труппе пришлась по сердцу.
«Да что я этих дровосеков прикрываю? — подумал Мирвик. — Дружки они мне, что ли?..»
— Ну, кое-что я расслышал.
— Рассказывай!
Мирвик нахмурился, старательно припоминая.
— Как вышли они, один другому врезал, тот аж пополам сложился. А первый ему: ты, хамса глупая, на кой нам полено? Полено не скажет, где у ореха ядрышко. Так Вьямре и доложу: из тебя мышь, как из мельничного жернова певец. А второй продышался и огрызнулся: сам, мол, такой! Я, говорит, в мышах с малолетства шмыгаю, сроду за собой поленьев не оставлял! Лучше, говорит, скажи: на какую тропку ты меня выпустил? Скорлупка пустая, взять нечего, колыбельная твоя медяка не стоит…
— Погоди, — перебил его Спрут. — Что это еще за бред? Мыши какие-то… поленья…
Мирвик изумленно распахнул глаза.
«Храни нас Безымянные, он же пропадет в „крабах“! Не знает того, что в Аршмире даже детям известно… Ну нет, не позволю, чтобы хорошего человека здешние чайки да вороны заклевали».
И на ошарашенного Ларша высыпался град сведений. Оказалось, что на языке городской швали «мышь» означает вора, влезающего в дома. Его нельзя путать с «пасечником» — вором, срезающим кошельки-«соты». Украсть кошелек с деньгами — «снять соты с медом», утащить любую другую вещь — «сманить» ее, а продать добычу — «сосватать». «Поленом» называется покойник, «колыбельной» — сонное зелье, «скорлупой» — дом, «ядрышком» — добыча.
— Но зачем вашему брату понадобилось выдумывать второй язык? — недоумевал Ларш.
— Сначала, наверное, чтобы «крабы» не понимали, — прикинул Мирвик, который прежде не задавался подобными вопросами. — А теперь, когда стража не хуже нашего «щебет» знает… ну, наверное, по привычке. И чтоб друг другу показать: мол, свои…
Ларш мысленно перевел диалог воров на нормальный человеческий язык.
— Значит, они случайно убили старуху и ушли без добычи. Нашли к кому забраться! Женщина жила скромно, ценностей в доме не держала.
— Нет, что-то было, — увлекся Мирвик. — Они что-то искали! Один спросил: «Ты хорошо скорлупу обшарил? Вещица-то мелкая». А второй: «Вот хоть сейчас даю шейку под змейку: пустая скорлупа!»
— Что за змейка?
— Удавка палача.
— Понятно… Значит, искали что-то маленькое. Не нашли. И даже не взяли короб с украшениями. А ведь их можно было продать. Видно, хотели, чтобы их приход остался незамеченным.
— А то! — согласился Мирвик. — Один на крыльце замешкался, второй его спрашивает: чего, мол, застрял? А тот отвечает: «Немого заговариваю. Пусть думают, что полено само срубилось».
— Что-что?
— Ну, «немой сторож» — замок. «Разговорить немого» — отпереть замок, «заговорить» — наоборот.
— Понятно. Значит, хотели выдать смерть женщины за несчастный случай? Что ж, это им почти удалось. Еще о чем они… щебетали?
— Да больше ни о чем. Пошли к калитке. Один с засовом завозился, открыть не мог. Другой его отпихнул, сразу отворил калитку.
— Там засов с секретом, — кивнул Ларш. — Кто не знает — не откроет… Ладно, пошли, а то скоро стемнеет… Кстати, не знаешь ли, что за Вьямру они поминали?
«Вот это я зря брякнул, — укорил себя Мирвик. — Это лучше бы пропустить».
Но молчать было нельзя. Лгать — тем более: господин мог услышать это имя от кого-нибудь еще.
— Вьямра, — неохотно сказал Мирвик, — одна мерзкая старуха. Говорят, что скупает краденое. Сам я ее не видел и больше ничего про нее не знаю… Нам, господин мой, сейчас налево и по лестнице вниз…
Художница Авита была среди тех, кто после спектакля помогал актерам быстро снять грим и привести себя в порядок. С мокрым полотенцем она хлопотала вокруг «злодейки» Уршиты, а потом закрепила заколками пряди ее седых, но густых и длинных волос, выбившихся из прически.
Но когда началась суета и посыпались поздравления, Авита выскользнула в коридор. Что ей было делать среди общего веселья? Она не актриса, она лишь нанята на время — подновить декорации…
Барабулька, как и было условлено, ждала хозяйку у заднего крыльца. Оба направились к лестнице — и всю дорогу служанка тараторила о своих впечатлениях от спектакля. Начала робко, чтобы не рассердить госпожу, не получила сердитого замечания — и зачирикала от души.
Авита краем уха слушала о том, кто из королевских сыновей, тягавшихся за трон, настоящий красавчик, а кто — просто приятный. В душе ее оседало радостное возбуждение от спектакля — оседало горечью, оседало завистью.
Эта труппа… многие в ней друг другу готовы горло перегрызть. Но вместе они творят чудо. Дружно творят, как один человек. А она, Авита? Она раскрасит им декорации — и уйдет. И опять будет одна. Кому она нужна?..
В гостинице госпожа и служанка наскоро поужинали у себя в комнате. Авита распорядилась, чтобы Барабулька стелила ей постель, но сначала сходила бы к колодцу, а то кувшин на столе опустел.
Барабулька весело убежала — но вскоре примчалась назад, не наполнив кувшина. Лицо раскраснелось, глаза распахнуты, губы дрожат.
— Там… во дворе… у хозяйки про тебя спрашивает… Вепрь, настоящий Вепрь, у него на камзоле знак Клана!
Авита поспешно подошла к окну.
Уже почти стемнело, но распахнутая дверь бросала полосу света на стоявшего у порога мужчину, который разговаривал с хозяйкой «Жареной куропатки».
Первое чувство — ужас, хлынувший из воспоминания. Мужская рука крепко вцепилась в ее плечо. Резкий голос: «Отдай мой кошелек, сука!»
Он нашел ее… он пришел… бежать, скорее бежать…
Но тут же огромное облегчение и радость: Авита вспомнила рассказ стражника Ларша о том, что Вепрь раскаивается в своей ошибке и хочет помочь художнице найти заказчиков.
Авита сдержала нервный смешок и строго сказала Барабульке:
— Что значит «про тебя спрашивает»? Даже если волнуешься, надо следить за своей речью!
— Виновата. Спрашивает про мою госпожу, — поправилась служанка.
— Вот так правильно, — улыбнулась Авита и вышла из комнаты, чтобы перехватить высокородного гостя в трапезной, не принимать его у себя. Незачем давать хозяйке гостиницы повод для глупых выдумок.
Расследование оказалось не таким занятным делом, как это воображал себе Ларш. Сначала они с Мирвиком петляли по кривым переулочкам, стиснутым высокими заборами (и Ларш отметил, что беднота огораживает свои хибары и дворики не менее заботливо, чем богачи, во владениях которых не воняет водорослями и рыбой). Потом Мирвик оставил Ларша меж дощатыми изгородями, по пояс в бурьяне, а сам, как углядел Ларш в щель, беседовал с каким-то старикашкой на берегу дома, похожего на голубятню.
Вернулся Мирвик раздосадованным.
— Штукарь… ну, парень этот… куда-то делся. Но я знаю, где про него расспросить. У одной вдовы-швеи сынишка, малек лет десяти, вечно у Штукаря на посылках. Этот должен бы знать…