На этот раз дошли быстро. Мирвик провел Ларша в проем между заборами, они очутились почти над самым обрывом. Улица растянулась на скалах, и Мирвик вел своего спутника, в этих краях незваного и нежеланного, «с изнанки», вдоль сплошного ряда широких досок.
А вот домик, который был целью их пути, такой оградой похвастаться не мог. Едва не половина досок, некогда сколоченных весьма добротно, была выдрана, в пролом виден был дворик. Ларш с неожиданным сочувствием подумал о вдове, в холодную погоду, в трудные дни пустившей часть забора на дрова — да так и не дошли у бедняжки руки и не набралось лишних денег, чтобы залатать дыры.
— Пусть господин подождет здесь, — сказал Мирвик и шагнул в пролом.
Заинтересованный Ларш сунулся ближе к пролому, наблюдая, как Мирвик окликнул тощего мальчишку лет десяти, который как раз вошел через калитку с другой стороны забора. Мальчик нес ведро, но, завидев Мирвика, поставил ведро наземь, глянул на гостя приветливо и без удивления.
— Привет, Хараш! — окликнул его Мирвик.
— Привет, — отозвался мальчишка. — Бренчат, будто ты в театр подался?
— Уже бренчат? — приятно удивился Мирвик. — Ну да, я к тебе прямо со сцены… Слушай, куда Штукарь затерся? Шарю, шарю — нет его…
Заинтересовавшись, Спрут сунулся ближе к проему, чтобы лучше слышать беседу и нахвататься новых словечек из воровского языка. «Затерся» — это значит «исчез», так?
Но тут неопытный стражник допустил ошибку. Он ступил в полосу закатного света, да еще и не заметил, что плащ его распахнулся, открыв черно-синюю перевязь.
С крыши донесся гневный вопль:
— Хараш! Не бренчи ничего, Хараш!
С крыши с кошачьей ловкостью по столбику крыльца скатился малец лет восьми и кинулся к брату:
— Ничего не бренчи! Отвязался Мирвик! «Краба» приволок! Вон, за забором приклеился!
И сразу, словно ожидая этих слов, на крыльцо шагнула высокая худощавая женщина с заплетенными в косу темными волосами.
— «Краб»? Где «краб»? — грозно осведомилась она. — Что ихней братии делать в честном доме? У меня вон котелок на огне — и кому ж я кипяток на башку выплесну, а? Или соседей кликнуть?
Мирвик растерянно отступил на шаг. Он понимал, что слова про кипяток — не пустая угроза, а обещание позвать соседей — еще страшнее. Надо самому драпать и Спрута вытаскивать.
А Спрут, к удивлению Мирвика, спокойно шагнул сквозь пролом во двор.
— Как нужен «краб», — заговорил он негромко и приветливо, — так руки ему целуем да приговариваем: не за себя, мол, за деточек… А как не нужен, так кипятком ошпарить грозимся, да?
Женщина судорожно глотнула воздух, вскинула к груди руки.
— А ты, господин Тенаш Рябиновая Кора, — шутливо поклонился Ларш младшему мальчику, — когда от Змеиного ущелья у меня на плечах ехал — не жаловался, а теперь…
Договорить ему не дали.
Побледневшая вдова грохнулась перед стражником на колени и снова попыталась расцеловать руки своему спасителю. Пока Ларш уговаривал женщину подняться, мальчуганы принялись наперебой расписывать Мирвику подвиги «краба».
— А тут он его — р-раз! — Хараш изобразил, будто ударяет младшего братишку кинжалом в грудь. — И сразу его на другого — шарах! — И толкнул «смертельно раненного» Тенаша к ошеломленному Мирвику. — У третьего меч выхватил — и вот эдак!.. — Хараш завертелся по двору с воображаемым мечом в руке. — И так! И вот так! И еще!..
— Эй, Чирайна! — пробасил кто-то из-за забора. — Что у вас там за переполох на ночь глядя?
— Дети разыгрались, — поспешно отозвалась вдова. — Не серчайте, соседи дорогие, я их уже в дом гоню.
Сгребла в охапку развоевавшегося Хараша и потащила его на крыльцо, кивком пригласив остальных последовать за нею. Мирвик ухватил поперек туловища хохочущего Тенаша и понес его следом за хозяйкой. Спрут, улыбаясь до ушей, тоже проследовал в дом.
В комнатушке всего и было-то, что стол, широкие лавки (на которых, судя по всему, хозяева и спали) да большая корзина с шитьем в углу. Зато пылающий очаг озарял комнату уютным, добрым светом, а в котелке над огнем закипала вода.
Покосившись на котелок, Ларш весело поинтересовался:
— Не передумала меня — кипятком-то?
— Ох, пусть мой господин простит дуру, — махнула рукой Чирайна. — Уж садитесь оба за стол. Сейчас я смородинки заварю, у меня и мед есть.
Мальчишки счастливо взвыли: видимо, мед в этом доме они видели нечасто.
Чирайна сняла с полки холщовый мешочек, достала оттуда горсть сушеных смородиновых листьев и ягод, бросила в кипяток.
— И ужином-то гостя дорогого угостить не могу, — вздохнула она. — Я ж не думала, что снова в этом доме скоро окажусь. Окорок был, пшена мешочек — все соседям задешево продала. Мед отдала задаром сестре своей, Чилите, она его задаром и вернула.
— А чего ты с места сорваться вздумала? — поинтересовался Мирвик.
— Так говорю же: дура… Ты же знаешь, я шитьем да вязаньем зарабатываю. И одна заказчица рассказала, что служит за городом у богатой вдовы, хозяйки усадьбы. Та, мол, если новые платья себе не шьет, так старые перешивает: то лентами отделает, то кружевом, то тесьмой велит расшить. И платит щедро. Я, каракатица безголовая, вслух завидовала: мне бы такую хозяйку! А позавчера она меня нашла и говорит: дочь, мол, у нее в Тайверане заболела, надо ехать. Хозяйка отпускает, но велит найти себе замену. Только надо спешить, если я хочу попасть на тепленькое местечко, пока управляющий туда не приткнул свою подружку. Детей я, мол, могу с собой забрать. Ну, я, курица глупая, дом на ключ, детей за руки…
Голос женщины прервался. Старший сын бросил на мать тревожный взгляд, но Чирайна сдержалась, не заплакала.
Хараш заявил бодро:
— Мать, я тебе сказать не успел: без ужина не останемся. Я проверил ловушки — столько крабов набралось! Я целое ведро приволок!
— Тащи их сюда! — обрадовалась Чирайна. — Сварим!
Но Хараш погнал за ведром братишку, а сам обернулся к Ларшу и Мирвику:
— А зачем вам Штукарь-то?
— Хотим знать, не попадался ли ему тявчик — беленький, лохматый, с черным пятнышком на лбу, — объяснил Мирвик.
Хараш по-взрослому хмыкнул — мол, какой ерундой люди занимаются! — и сообщил:
— Не знаю, лохматый или там кудлатый, но белого тявчика Штукарь сегодня продал в цирк. Говорит: еще дешево продал, уж больно тварюшка смышленая.
— В цирк? — вскинулся Ларш. — Так я прямо сейчас туда…
— Вот еще! — возмутилась гостеприимная хозяйка. — Додумались тоже — по ночному Аршмиру бродить! Оставайтесь оба здесь ночевать. Уложу на лавках, а сама с мальцами — на чердак…
— Чирайна дело говорит, — поддержал женщину Мирвик. — Никуда цирк до утра не денется.
Ларшу осталось только согласиться.
Здание театра, притихшее, безмолвное, плыло в сгустившихся сумерках, словно черный корабль. В нем почти не было окон, а те немногие, что были, укрылись за прочными ставнями. Балкончики, с которых днем зазывали публику, были пусты. Заботливый Бики убрал с них деревянные щиты декораций, опасаясь случайного дождика. И теперь ажурный узор решетки чернел сквозь сумрак, придавая зданию загадочность.
А со стороны Кривого переулка здание тонуло в темноте, последние лучи солнца не добрались до него. Да и что интересного им освещать: низкое крыльцо да дверь с облупленной краской.
Но вот эта дверь с негромким скрипом растворилась. На крыльцо, не выпуская дверной ручки, шагнула девушка. Будь в переулке светлее да окажись рядом прохожий, понимающий толк в воровском деле, он разглядел бы в руке девушки изогнутую железку — и признал бы отмычку.
Но не было в Кривом переулке ни души, кроме девицы, которая быстро огляделась, прикрыла дверь и сбежала с крыльца.
Она обогнула театр и поспешила по Каретной улице. Это была одна из трех лучших улиц города, и фонарщики уже зажигали фонари, которые будут освещать ее до рассвета. Желтые широкие круги легли под ноги девушки с пышными светлыми волосами, и случайные прохожие невольно провожали ее взглядами, гадая, куда спешит в такой поздний час красотка, не похожая на шлюху.
А девушку ждал дворец Хранителя, из окна которого еще лилась музыка и доносился праздничный гомон. Ждала зеленая калитка в ограде дворцового сада. Ждал немой слуга, готовый отворить по первому стуку.
Ночь, как строгая нянька, разогнала прохожих по домам. Теперь по улицам Аршмира бродили только те, кто обязан был это делать — ночная стража с факелами, — или те, кого голод гнал на преступный промысел.
И еще один человек — отчаявшийся, готовый на все, не желающий ждать рассвета…
Прешдаг, хозяин цирка, скорчился у крыльца двухэтажного кирпичного домика. Домик выходил на Каретную улицу лишь боковой стеной, к тому же это был дальний от дворца Хранителя конец улицы, перед домом не было фонаря. Но все же здесь шастали патрули, и Прешдаг уже трижды вынужден был растягиваться на холодной брусчатке, прижимаясь к стене, чтобы не попасть под пляшущие отсветы, которые бросали факелы «крабов».
Летом короткие ночи. Черные, глухие, но такие короткие!
Утром Вьямра покинет дом. Покинет не одна: при старой ведьме телохранитель, он спит сейчас на лестнице.
На первом этаже проживает семейство писца. Прешдаг еле дождался, пока детвора угомонится и уснет. На втором этаже живет портной, но сейчас он куда-то перебрался, предоставив свое жилище Вьямре.
Прокрасться к старой карге нельзя. Убить телохранителя? Ну да, а потом молить его хозяйку об отсрочке… очень умно!
Оставался один путь.
У Прешдага была веревка с «кошкой» на конце, но ему никак не удавалось забросить ее на карниз.
Проклятые руки — руки пьяницы!
Раньше для циркача было бы забавой вскарабкаться по веревке на второй этаж. А теперь веревка раз за разом падала вниз, лязгая по брусчатке зубьями «кошки». Каждый раз Прешдаг дергался всем телом: ему казалось, что на этот звук сбежится стража.
Горестно вздохнув, укротитель снова взялся за веревку.