Смотритель перешагнул порог и через плечо небрежно пояснил;
— Один из слуг не уехал с господином. И по пьяни проболтался…
Подвал встретил пришельцев холодом, но воздух не был затхлым: вверху голубело оконце для свежего воздуха. Но падающего сверху жидкого света было недостаточно, чтобы вырвать из тьмы ряд лежащих на дубовых подставках бочек. Это делал факел — дрожащий, испуганный, то взметающий отсветы к потолку, то опрокидывающийся, словно слуга вот-вот выпустит его из рук.
— Аккуратнее свети! — прикрикнул на слугу Вагнат. — Вот, господа мои, кувшинов здесь всего три. Наш — вот этот… ах, зачем Хранитель решил отдать это сокровище!
Хозяйский оклик привел слугу в чувство, он тверже поднял факел над головой. Смотритель сломал печать и открыл крышку.
— Прошу высокородного господина, — с поклоном обернулся Вагнат к Вепрю.
Гурби кивнул и простер ладони над кувшином. Чародей был серьезен, собран и строг. Ничего потешного, «козлиного» не было сейчас в его внешности. Он выглядел могущественным и опасным.
Потрясенно глядели спутники Вепря, как от его ладоней скользнула белая пелена, обняла кувшин… и исчезла.
Гурби шагнул назад, пошатнулся, прислонился к огромной бочке.
Лекарь двинулся было к нему, но Вепрь жестом остановил Ульдена.
— Ничего… Сейчас само пройдет… на чары уходит много сил… Всё, кувшин можно опечатывать.
Смотритель засуетился, доставая из кошелька на поясе палочку воска.
И тут из темного угла послышался странный тихий звук — словно ребенок пытался закричать, но уже наплакался и потерял голос.
Этот жалобный, сиплый писк заставил всех вздрогнуть.
Слуга, выронив факел, растянулся на каменном полу и закрыл голову руками.
Гурби шарахнулся в щель между двумя кувшинами.
А толстячок смотритель повел себя отважно. Он подхватил не успевший угаснуть факел и ринулся в дальний угол. Покрутился там меж бочками — и вдруг расхохотался, наполнив подвал утробными раскатами, отраженными от стен.
— Эй, Щепка! — крикнул он слуге. — Вставай, не то велю выпороть! Иди сюда, возьми факел!
Вагнат передал факел опасливо подошедшему слуге, нырнул за бочки, тут же распрямился и вернулся к кувшину, крепко и бережно держа темный крупный ком.
— Киса, бедная! — почти пел он. — В окошко спрыгнула, да? И обратно не вылезти… Наплакалась, голос сорвала! И погибнуть могла бы, если бы не…
Тут он увидел открытый кувшин, вспомнил о важности своей миссии и страшно сконфузился.
Ульден выручил смотрителя:
— Позволь, господин мой, я подержу это злосчастное животное, пока ты будешь закрывать кувшин.
Любитель кошек с благодарностью передал Ульдену спасенную зверушку. Та вцепилась в руку лекаря, оцарапала его сквозь рукав. Но Ульден даже не прикрикнул на кошку. Он с огромным облегчением глядел, как смотритель запечатывает кувшин, а в голове его моталась по кругу единственная мысль: «И совсем не страшно, оказывается… И совсем не страшно…»
В театр медленно, как мореные мухи, сползались его верные служители. Их было мало, и вид у них был несчастный и заспанный. Вчера Хранитель задал истинный пир, а те из «людей театра», кто не был туда приглашен, устроили пирушку, не столь великолепную по части яств и напитков, но не менее долгую.
Раушарни заявился в числе первых, словно и не праздновал вчера. Обошел театр сверху донизу — и набросился на Мирвика, который попался ему на глаза:
— Не знаю и не желаю знать, где ты пропадал. Зато мне очень интересно, почему после вчерашнего спектакля сцена не выметена.
Мирвик растерялся. И впрямь, забыл он, что его дело — метла.
— Что бушуешь, Великий? — вознегодовал оказавшийся рядом бутафор. — Какой мусор на сцене? Я все вымел, вечером еще.
— Вымел? — гневно обернулся к нему Раушарни. — Да там — словно стадо прогнали, разве что коровьих лепешек не хватает! И труха, и побелка, и прочий сор, что сверху летит! И все это растоптано!
— И труха была, и побелка, — согласился Бики. — И натоптано — спектакль же! А только я этак чистенько подмел…
— Чистенько?! А ну, пошли, взглянем.
Мирвик поспешил за Раушарни и бутафором, попутно прихватив из чуланчика метлу.
Как выяснилось, сделал он это предусмотрительно. Чистенькой сцена вовсе не выглядела.
— Да что ж такое?! — огорчился Бики. — Я же вчера… или само с потолка нападало?
— И само растопталось? — хмыкнул Раушарни. — Все убрать!
И направился прочь, на ходу спросив:
— Что с декорациями?
Бики поспешил его догнать и принялся объяснять:
— Барышня Авита подновила наррабанскую пустыню, недурно так подновила, но я бы мог лучше… и бесплатно…
Мирвик уже не слушал их. Он усердно подметал пол и раздумывал:
«С чего бы Бики врать? Да и не врал он! Тут не вся труппа топталась, а один человек. И следы такие здоровенные… это кто же у нас такой большеногий?»
Наведя чистоту на сцене, он принялся прибирать зрительный зал. Чтобы скрасить скучную работу, парень принялся вспоминать, как выглядят ноги всех членов труппы — от великого Раушарни до последнего из «бунтовщиков» без единого слова в роли. А так как был Мирвик наблюдательным и памятливым, ему эта забава вполне удалась.
«Это что же получается? Такие большие ступни — только у комика Пузо? И совсем-совсем никто из труппы, кроме него, не мог такие следы оставить? Но что же он делал на сцене? Перед пустым залом показывал свой коронный номер с двумя бокалами и яблоком?»
Мирвик пожал плечами, поднялся на сцену и вышел через дверцу в коридор.
Едва закрыл за собой дверь, как остановился, пораженный странным ощущением: словно перед глазами мелькнуло что-то важное, а он не понял, упустил…
Ну, не мусор же на сцене?! Нет, что-то другое…
Тут его размышления прервал сиплый раздраженный голос: Афтан, вчерашний бесстрашный воин, усмиривший мятеж, маялся с похмелья жаждой — а кувшин в коридоре был безобразно пуст!
Мирвик виновато схватил кувшинчик и помчался к фонтану.
Еще на подходе к дому Кримерры Мотылек высунул из-под куртки Ларша острый носик, заволновался, забеспокоился. А когда служанка отворила дверь высокородному стражнику, всплеснула руками и вскрикнула, песик, не боясь переломать лапы, спрыгнул, ткнулся носом в башмак Явириты, наскоро обнюхал крыльцо — не случилось ли без него какой беды? — и с восторженным лаем рванул в дом.
— Господин мой, да какая же радость! — разрумянилась Явирита. — Изволь пройти, изволь! Госпожа давно проснулась.
Кримерра совсем не долго приводила себя в порядок. Гостю еще не надоело разглядывать затейливый узор на домотканом коврике, как сияющая от счастья Лебедь вошла в комнату. Возле ее подола вертелся Мотылек и от избытка чувств тявкал без передышки.
Кримерра порывисто протянула Ларшу обе руки:
— Сынок, я так тебе благодарна! Но как же тебе удалось его отыскать так быстро? Ты, конечно, позавтракаешь со мною… нет-нет, не отказывайся. Явирита, скорее собирай на стол!
Ларш спешил на дежурство, но разве тут уйдешь?
«Ничего, я ведь исполняю приказ, который мне дал начальник стражи…»
Завтрак был скромным: лепешки, сыр, яблоки. Лебедь держалась мило, с гостем беседовала приветливо и явно не смущалась тем, что ее стол уступает королевскому. Успевший поесть на кухне Мотылек по собственному почину показывал, как он умеет танцевать на задних лапках.
— Сокровище мое… — нежно пропела Лебедь и добавила с легким огорчением: — Жаль, что его не было дома ночью. К нам ведь, господин мой, залезли воры и похитили мои сапфиры. Мотылек поднял бы такой шум, что не то что мы с Явиритой — соседи бы проснулись.
Стражник бросил встревоженный взгляд на служанку, наливающую ему вино. Явирита ответила веселым взглядом, и Ларш успокоился.
Но, покидая гостеприимный домик, уже на крыльце, на всякий случай спросил Явириту:
— Что там такое с сапфирами?
— Пусть мой господин не волнуется, — улыбнулась служанка. — Госпожа куда-то изволила засунуть заколку и браслет — те, что на днях купила в лавке Урифера. Они вчера на ней были, если господин помнит… Мы их с утра искали, заколку нашли за цветочным горшком. Найдется и браслет.
Ларш вспомнил простенькую бисерную бабочку в седых волосах, вспомнил голубые змейки браслета — и сказал от души:
— Пусть пошлют Безымянные, чтоб все беды твоей госпожи были не страшнее этой беды!
Они ворвались в театр — собранные, мрачные, как волчья стая. Дворцовая стража, люди Хранителя. Перекрыли оба выхода из театра, поставили караул под окнами.
— Где девица Милеста Нежная Лилия? — негромко и страшно спросил десятник у Раушарни.
— Не видел ее со вчерашнего спектакля, — встревожился актер. — А что случилось?
Десятник ответил новым вопросом:
— Где ее найти?
Раушарни замялся.
Актеры, собравшиеся вокруг, молчали.
— Я спрашиваю: где проживает Милеста?
Актеры молчали — даже Джалена, роль которой перешла к Милесте. Молчал Мирвик, беспомощно сжимая метлу. Молчал бутафор Бики.
Между собою люди театра могли грызться как угодно. Но непонятную угрозу, пришедшую извне, они встретили сплоченно.
И тут раздался голос, подрагивающий от сладкого испуга и радостного возбуждения:
— А вот я слыхала…
Служанка госпожи Тагиды, портнихи, была послана хозяйкой в театр с утра пораньше отнюдь не ради развлечения: надо было получить деньги с трех должниц-актрис. И теперь, оказавшись в центре внимания, девица без смущения сообщила:
— А вот я слыхала, как две здешние барышни промеж себя болтали. Мол, уж какие Милеста и Эртала главные-преглавные актрисы, а живут в каморке над сценой…
— Где? — еще страшнее уронил одно-единственное слово десятник и схватил за локоть того, кто стоял ближе: бутафора Бики.
Насмерть перепуганный бутафор молча повел стражника к лестнице, что возле гримерки Раушарни.
Шагнув на первую ступеньку и глянув вверх, стражник присвистнул — такой крутой и узкой была лестница. Но, не задержавшись, ринулся вперед. За ним последовал Раушарни.