М у х и н. Иду. Но не потому, что ты распорядилась, а потому что мне самому пить захотелось. (Уходит.)
Р е г и н а (открыла чемодан, достала полотенце и мыло). Неужели ты способен бросить человека на произвол судьбы? Я тут умру со страха.
Входит М у х и н.
М у х и н. Ты дурочка или вообще с приветом? Вдумайся, с кем имеешь дело.
Р е г и н а. Вдумалась. Пойду помою руки. (Уходит.)
М у х и н (кричит вслед Регине). Я ухожу. Ты слышишь? Я ухожу. Ухожу. Слышишь? Ты чего не отвечаешь?
Г о л о с Р е г и н ы. Уходи.
М у х и н. А я и уйду.
Г о л о с Р е г и н ы. Ну и уходи.
М у х и н. Ухожу. Думаешь, не уйду?
Г о л о с Р е г и н ы. Уходи, уходи!
М у х и н (пошел к двери, вернулся). И уйду. Все ее слушаются… А почему это я должен тебя слушаться? Ты кто такая? Начальничек, ключик-чайничек… Все ее слушаются. А я вот возьму, да и не послушаюсь. Вот чаю выпью и уйду!
Входит Р е г и н а в мужском халате. На голове купальная шапочка с помпонами.
Р е г и н а (подражая клоуну). Здравствуй, Кукушкин! Как хорошо, что ты не ушел, Кукушкин. Со мной произошла невероятная история! Два страшных бандита забрались на дачу и хотели меня прихлопнуть, Кукушкин!
М у х и н. Ты и вправду с приветом.
Р е г и н а (своим голосом). Я работала в цирке, ходила за медведями, так у нас там клоунская пара была — Пушкин и Кукушкин.
— Как дела, Пушкин?
— Хорошо, Кукушкин!
А потом зрители жалобу в газету написали, что они позорят имя великого поэта… А Пушкин — его настоящая фамилия. Ну, и стали они Иванов и Сидоров.
— Как дела, Иванов?
— Хорошо, Сидоров!
М у х и н (засмеялся). Откуда ты взялась, такая?
Р е г и н а (обрадованно). Засмеялся наконец! Видишь, я все-таки не зря работала в цирке. Тебя как зовут, малыш?
М у х и н. Я не малыш. Меня зовут Геннадий. Геннадий Мухин.
Р е г и н а. Так вот, Генка, ты будешь представителем.
М у х и н. Каким представителем? Чего ты еще выдумала?
Р е г и н а. Я тебе все объясню. Мой отец нейрохирург. Он должен спасти одного хорошего человека. Нужно, чтобы он поехал на Алтай. Потому что этот человек сам приехать не может, у него потеряны все двигательные функции. Если я с отцом сама говорить буду, он откажет, а если представитель… Представь себе, специальный представитель приехал к Морозову за помощью — совсем другое дело.
М у х и н. А если он документы спросит?
Р е г и н а. Ему и в голову не придет.
М у х и н. Знаешь, во мне ничего… этого… актерского нету. И вообще — с какой стати?
Р е г и н а. Это святое дело — помочь человеку в беде.
М у х и н. А ты что, комбинат добрых услуг?
Р е г и н а. Если могу чем-нибудь помочь человеку, почему не помочь?
М у х и н. Баптистка?
Р е г и н а. Что же, по-твоему, только сектанты и способны на добрые дела?
М у х и н. На меня не рассчитывай. Я благотворительности терпеть не могу. Меня тошнит от нее. Видел я этих сердобольных. Ханжи. Ненавижу. Гестаповцы тоже… над мертвым воробушком слезы проливали.
Р е г и н а. Не пойдешь со мной к отцу?
М у х и н. Не пойду.
Р е г и н а. По-твоему, человек не может быть просто добрым?
М у х и н. Если даже и может, то и это ни о чем не говорит. С таким же успехом он тут же сделает какую-нибудь гнусность.
Р е г и н а. Кукушкин, ты заблуждаешься.
М у х и н. Я не Кукушкин!
Р е г и н а. Извини, забыла. Ты заблуждаешься, Сидоров. Я должна заставить отца отправиться на Алтай и спасти Мишу Кильчакова. И, представь себе, никакой корысти в этом нет.
М у х и н. Есть.
Р е г и н а. Какая?
М у х и н. Он кто тебе? Муж? Жених?
Р е г и н а. Никто. Совершенно чужой человек. Не угадал, Кукушкин. У меня это врожденное. Я еще в детском саду хотела стать Дедом Морозом. Или клоуном. Люблю, когда люди радуются, улыбаются, смеются.
М у х и н (с издевкой). Оптимизм — это нравственное здоровье.
Р е г и н а. Ты вроде моей мамы. Она во всем видит чьи-то козни, ей кажется, что весь мир только и думает, как бы ей чем-нибудь досадить. И отец-то ушел от нее, только чтобы доставить ей неприятность. И в институт я поступать не стала ей назло. Скучный ты человек, Кукушкин.
М у х и н. Перестань называть меня Кукушкиным. На твою мать я не похож. И никого ни в чем не виню.
Р е г и н а. А в чем ты кого-нибудь можешь винить?! Залез на чужую дачу, набил чемоданы, чуть не ограбил… Он, видите ли, никого ни в чем не винит!
М у х и н. Да, залез в чужую дачу, набил чемоданы и хотел ограбить. И готов за все отвечать. Иди на станцию, приводи этого Вареника. Я не убегу, не бойся. Буду сидеть и ждать.
Р е г и н а. Какого Вареника?
М у х и н. Милиционера здешнего. Иди в буфет на станцию, он там бухариков растаскивает. Иди, иди! Если не веришь, можешь меня запереть. А хочешь… вот, на! (Вытаскивает из кармана какую-то справку, протягивает ей.)
Р е г и н а. Что это?
М у х и н. Документ, удостоверяющий мою личность. Справка об освобождении. Возьми. Мне без нее деваться некуда. Держи, держи!
Р е г и н а. На что она мне?
М у х и н. Чтобы я не исчез, пока ты ходишь за милицией.
Слышен пронзительный свист.
(Испуганно.) Что это?
Р е г и н а. Чайник вскипел.
Мухин бежит на кухню. Регина разглядывает справку.
М у х и н возвращается с чайником.
Возьми свою бумажку.
М у х и н. Не пойдешь за Вареником? Пожалела? Веришь в победу доброго начала? Парень молодой, образумится, свое место в жизни отыщет, а если снова в колонию — кто знает, глядишь, и вовсе свихнется? Так, что ли?
Р е г и н а. Ну, а если и так?
М у х и н. Ахинея это все. Если человек способен совершить преступление, он его совершит рано или поздно. Если бы мне кто-нибудь накануне сказал, что меня завтра посадят… Когда мой директор узнал, что я сделал, его чуть кондрашка не хватил. Генка Мухин — на скамье подсудимых! Этого никто себе представить не мог. А мама?! Смешно — пошла к следователю и сказала: «Рубите мне руку, мой мальчик не мог это сделать». А мальчик сделал. Украл! Я, Генка Мухин, оказался вором! Обыкновенным вором.
Р е г и н а. Что было — прошло. Ты свое отсидел. Чего ты волнуешься? Кричишь?
М у х и н. Это ты меня вывела из равновесия своими дурацкими рассуждениями. Вот слушай, слушай. Тебе полезно послушать. В один прекрасный день… Нет, я лучше протокол допроса перескажу, я его слово в слово помню. Очень красочный документ. Лейтенант Голубев с моих слов записал. «Вечером 14 сентября я, Мухин Гэ Эс, вместе со своим двоюродным братом Мурзиковым Эл И и гражданкой Ковалевой Вэ Эн пошли посидеть в ресторан «Поплавок» без определенного повода. Всего было выпито: бутылка коньяка, бутылка водки и бутылка портвейна. Проводив гражданку Ковалеву до дому, мы зашли к ней на квартиру, где ее сосед Усманов Же Ка предложил выпить. Я пить не стал, а мой двоюродный брат Мурзиков Эл И выпил стакан зубровки. Выйдя из дома гражданки Ковалевой примерно в двадцать три часа, мы направились к метро. По дороге я заметил автомобиль «Волга» МОА пятнадцать-шестнадцать и предложил двоюродному брату Мурзикову Эл И довезти его до дома. Мурзиков ничего не ответил и сел на край тротуара, а я открыл ключом от служебной машины дверцу и залез в салон автомобиля «Волга». Открыв багажник, я взял оттуда электрический фонарик, снял плафон верхнего освещения салона и вынул прикуриватель. Фонарик и плафон сунул в карман, а прикуриватель оставил на сиденье. Почему оставил прикуриватель, объяснить не могу».
Р е г и н а. А правда, почему оставил?
М у х и н. А зачем я фонарик взял? Старый, помятый, с разбитым стеклом… Вот, перебила… Как же там дальше? Забыл. В общем, вылез я из машины, запер ее, представляешь себе, запер, — все чин чином, смотрю — братец лежит на тротуаре, одна нога в луже, и спит. Я его растолкал, поднял, пошли дальше. Опять вижу — стоят машины. И что же я делаю? Опять сажаю Левку на тротуар, а сам иду к машине «Москвич-четыреста восемь». А у меня три ключа. В гараже у нас у всех так. Сегодня на «Волге», завтра на «Москвиче». Залезаю в машину, на сиденье шерстяной плед в клеточку, а под пледом транзистор японский — роскошная «Соня», на три сотни ее потом оценили. Беру транзистор, запираю машину, поднимаю с асфальта Левку, идем к метро. У самого метро догоняет меня какой-то тип. «Где вы взяли приемник?» «Мой», — говорю. «А документы у вас есть?» — «Есть, пожалуйста». Даю паспорт. «Прошу, говорит, пройдите со мной в милицию». — «Не могу. У меня на руках брат, плохо себя чувствует, мне его домой надо доставить». Толпа образовалась, шум, милиционеры на мотоцикле прикатили. Погрузили нас в коляску — и в отделение. Левка сразу протрезвел с испугу: «Я ничего не знаю, ничего не видел…» А он и верно не видел. Потом следствие, суд, отягчающие вину обстоятельства.
Р е г и н а. Какие?
М у х и н. Сопротивлялся при аресте. Потом подфарник у меня нашли, изобразили, как вроде я казенное имущество взял на продажу. А я их хотел отхромировать, приятель попросил… На суде я произвел самое неблагоприятное впечатление — вроде хитрю, изворачиваюсь. Зачем сопротивлялся? Не знаю. Почему сказал — мой транзистор? Не знаю. Зачем его взял? Продать? Нет. А зачем? Не знаю. Почему прикуриватель не взял? Не знаю. Ну, сама посуди: кто этому поверит? Выпил лишнего, перебрал крепко. Но ведь, с другой стороны, я все помню. Не знаю только — зачем мне все это было нужно? Зачем мне этот фонарик китайский? На черта он мне?
Р е г и н а. Ничего удивительного. Пьяный человек не отдает отчета в своих поступках.
М у х и н. Ты так это понимаешь? А я по-другому. Опьянение не оправдание. Если я в состоянии опьянения мог украсть, это означает, что я мог украсть и в трезвом виде. Водка сыграла роль катализатора, придала мне смелости, стала стимулирующим средством и выявила то, что во мне заложено где-то глубоко, в подсознании. Совершенно ясно, что в моих генах есть какие-то затемненные участки, которые наконец обнаружили себя. Дожил до двадцати лет и даже не подозревал, на что я способен.