Л и ф а н о в. А что за немец?
Б а р а б а н о в. Обложка-то штатская… Только я знаю этих штатских, видел. Последний патрон выпустит, переоденется — пожалуйста, белая повязочка: Гитлер капут! Они наших пленных на месте стреляли, на столбах вешали, газом травили, а мы — пожалуйста, на перевязочку!
Л и ф а н о в. Что же нам с тобой, отец, тоже на столбах вешать да газом травить?
Б а р а б а н о в. Это я слыхал, политрук объяснял. По мне — всех под корень рубить надо. Кто с мечом к нам вошел, тот от меча и погибнет!
Л и ф а н о в. Нет, отец, на это дело теперь по-другому взглянуть надо. Родину освободили, а теперь и самих немцев… от фашизма освобождаем.
Б а р а б а н о в. Политрук говорил. Только мы их освобождаем, а они нас из окошек пулеметом стригут.
Л и ф а н о в. Мы сюда не мстить пришли, отец.
Б а р а б а н о в. Политрук говорил, верно, не мстить. Только я своего горя немцу до самой смерти не прощу. От деревни моей одни трубы остались. А жену с дочкой в Германию угнали. Вот и скажи мне после всего этого… могу я немца полюбить?!
Л и ф а н о в. Никто тебя, отец, любить немца не заставляет. Виновных мы, конечно, накажем, а народ немецкий жить должен по-человечески.
Входит Т а м а р а.
Т а м а р а. Товарищ лейтенант, не нашла я Андрея. Нет его в библиотеке.
Л и ф а н о в. А где же он? Куда делся?
Тамара молчит.
Чего мнешься-то?
Т а м а р а. Сбежал он, товарищ лейтенант… Я думала, не выпустят его. На дверях Марченко стоит… А он… сбежал. Даже не представляю себе, как он мог отсюда выбраться…
Л и ф а н о в. Куда сбежал?
Т а м а р а. В свою часть, наверно.
Л и ф а н о в. Сбежал… Вот что, девочка, попроси кого-нибудь срочно связаться с дивизией — пусть узнают у Рощина, не появлялся ли Андрей…
Т а м а р а. Хорошо, я старшине скажу. (Уходит.)
Лифанов стонет.
Л и ф а н о в. Боюсь я за Андрюшку.
Б а р а б а н о в. Плохо вам? Я сестру кликну.
Л и ф а н о в. Не надо… За Андрюшку страшно.
Г е л ь м у т (Урсуле). Ты просто сумасшедшая… Куда ты забросила нож?!
У р с у л а. Он раненый, без оружия, его нельзя убивать… грех это.
Г е л ь м у т. Я спрашиваю: куда ты дела нож?
Т е о. Она права. Одно дело — в бою… стреляешь из автомата… в тебя тоже стреляют. А так… Не берусь объяснить, в чем дело, но так нельзя… Мы не бандиты. Мы солдаты.
Г е л ь м у т. Солдаты. Да. И потому наш долг — выполнять приказ без рассуждений.
Д и т е р. Я согласен с Тео. Мы не убийцы.
Г е л ь м у т (после паузы). Курить хочется. (К Тео.) У тебя что-нибудь осталось?
Т е о. Нет.
Г е л ь м у т (Дитеру). А у тебя?
Д и т е р. Я не курю.
Т е о (Андрею). Эй ты… Курева нет?
А н д р е й. Развяжи руки.
Т е о. Как бы не так. (Обыскивает Андрея, достает две сигары.) Ого, этот аристократ курит сигары! Держи, Гельмут. О, да тут еще роскошный портсигар!
А н д р е й. Там ничего нет.
Т е о. Сейчас поглядим.
А н д р е й. Положи обратно, говорю тебе, он пустой. Отдай!
Тео раскрывает портсигар. Звучит знакомая мелодия. Урсула подошла к Тео, слушает.
Т е о (передает портсигар Урсуле). На. Дарю тебе на память о нашей встрече. (Смеется.)
Гельмут и Тео закуривают.
Г е л ь м у т. Первый раз в жизни курю сигару.
Т е о. Ну, и как?
Г е л ь м у т. Крепкая, дьявол.
Т е о. О боже… Даже в таком собачьем положении есть какие-то радости…
У р с у л а (снова завела механизм портсигара). Эту песенку я слышала много лет каждое утро… Рядом с нашим домом был приют. Там жили девочки-подкидыши… И каждое утро их выводили на прогулку. Они всегда пели эту песенку. Они все были в синих платьях и какие-то испуганные. Воспитательница подгоняла их прутиком, как гусей. Папа всегда говорил, что их надо жалеть. А мама говорила, что их бросили родители потому, что они плохо себя вели. И я больше всего боялась: останусь одна, и меня отдадут в приют и тоже будут подгонять прутиком. (Отдает Тео портсигар.) Возьми. Мне неприятно вспоминать об этом.
Т е о (сунул портсигар в карман). Я знаю одного мастера, он вставит туда другую музыку, какую захочешь.
Входит Р е й н г о л ь д. На нем яркое женское платье и шляпа. В руках у него большой ящик.
Г е л ь м у т. Что за маскарад? Что это значит?
Р е й н г о л ь д. Это значит, господа, что мы спасены! Я выведу вас из этой норы! Выведу целыми и невредимыми! Смотри, Гельмут, ты видишь на мне платье? Оно прекрасно, не так ли?
Г е л ь м у т. Что ты болтаешь, кретин?
Р е й н г о л ь д. О нет, Гельмут, я совсем не кретин! Там, в магазине, полно этих тряпок. Понимаешь?
Г е л ь м у т. Нет.
Р е й н г о л ь д. Взгляни на меня хорошенько. (Прохаживается, изображая знатную даму.) Теперь понимаешь?
Г е л ь м у т. Нет.
Т е о. Ну, в чем дело?
Р е й н г о л ь д. Мы переодеваемся в женское платье, надеваем шляпки и выходим наверх как ни в чем не бывало. «Кто вы такие?» — спрашивают нас русские. «Мы?.. Девушки… Мы прятались от обстрела, а сейчас идем домой!» — «Домой? Пожалуйста… Разрешите вас проводить?» — «Нет, нет, мы сами».
Т е о. Ну, а с оружием как быть? Под юбку?
Р е й н г о л ь д. Нет, дорогой мой, оружие придется оставить. Потому что если нас станут обыскивать и найдут оружие, боюсь… будут неприятности.
Г е л ь м у т. Да ты пьян!
Р е й н г о л ь д. Немножко. Я нашел в шкафу у кладовщика бутылку мадеры. Ну, Гельмут, как тебе нравится моя идея? Там такие красивые платья… Очень дорогие! Ну просто шик!
Г е л ь м у т. Ты что же… предлагаешь бросить оружие?
Р е й н г о л ь д. Гельмут, не горячись. Я все обдумал. Как только мы доберемся до своих, нам тут же дадут другое оружие.
Г е л ь м у т. Если ты доберешься в таком виде и без оружия, тебя тут же расстреляют, как предателя и труса!
Р е й н г о л ь д. Я трус? Нет, Гельмут, я не трус. Я мог спокойно сидеть в имении у деда и жрать свиные ножки… А я… сбежал от родителей, чтобы защищать Берлин, потому что дал слово своему фюреру.
Т е о. Все дали слово фюреру.
Р е й н г о л ь д. Все?! А я не как все! Я… я не хотел хвастать, но вы меня вынуждаете. Когда я был в гостях у фюрера, я обещал ему самому…
Г е л ь м у т. Ты что мелешь, болван?
Р е й н г о л ь д. Нет, я не мелю. Меня привел к фюреру мой дедушка Карл Магнус фон Шмалькальден. Они с фюрером старые друзья. Это было в сорок втором году, я был совсем еще маленьким… Фюрер положил мне руку на плечо и погладил меня по голове. Потом он спросил: «Мой мальчик, могу ли я рассчитывать на тебя в трудную минуту?» И я ответил: «Да, мой фюрер, вы можете рассчитывать на меня. Моя жизнь принадлежит вам».
Г е л ь м у т. Ты видел фюрера… так близко? Ты говорил с ним?
Т е о. Да ну его… Врет. Заливает.
Р е й н г о л ь д. Я вру? Заливаю? (Достал фотографию из внутреннего кармана.) Смотрите. Вот фюрер. Это мой дедушка. А это я!
Г е л ь м у т (смотрит на фотографию, потом на Рейнгольда, сравнивает). Извини, я не поверил…
Р е й н г о л ь д. То, что я предлагаю, никакая не трусость. Это военная хитрость. Это военная хитрость, вроде троянского коня.
Т е о. Все равно юбку я не надену.
Г е л ь м у т. Мы никого не обманем, Ренни. Первый же русский патруль расстреляет нас. А это что у тебя за ящик?
Р е й н г о л ь д. Консервы!
Т е о. Консервы? Ай да Ренни!
Р е й н г о л ь д. Там написано: «Тушеное мясо». Боюсь только, что от консервов еще больше пить захочется.
Т е о. Упаковано так, будто там слитки золота. (Оторвал верхнюю доску.)
Г е л ь м у т. Ну, что там?
Т е о (Рейнгольду). Где ты взял этот ящик?
Р е й н г о л ь д. В подвале под магазином.
Г е л ь м у т. Что там такое, в ящике?
Т е о. Взрывчатка.
Г е л ь м у т. Взрывчатка?
Т е о. Да.
Г е л ь м у т (Рейнгольду). Спасибо за угощение!
Т е о. Вот проклятье! Только раздразнил. И так жрать хочется!
А н д р е й. Сдавайтесь, ребята. Отведу вас на кухню, там вас накормят, дадут чаю… Кухня рядом, во дворе.
Т е о. Если тебя еще не прикончили, это не значит, что ты можешь распускать свой язык.
Г е л ь м у т. Слушай, Тео, может быть, попробуешь все-таки наладить этот старый приемник?
Т е о. Боюсь, ничего не выйдет.
Г е л ь м у т. Хорошо бы узнать, что там, наверху, творится. Если армия Венка уже перешла в наступление и ведет бои в городе…
Р е й н г о л ь д. Вполне возможно. На войне все бывает. В сорок первом русские защищали Москву, а теперь они, пожалуйста, хоп — и в Берлине.
Г е л ь м у т (с угрозой). Я не понял: что ты хочешь этим сказать?
Р е й н г о л ь д. Ничего не хочу сказать. Просто все может перемениться, и мы с тобой — хоп! — и окажемся в Москве.
А н д р е й. Вы можете оказаться в Москве быстрее, чем вы думаете.
Р е й н г о л ь д. Что он сказал? Что он такое говорит?!
А н д р е й. У нас есть такой обычай. Показывать Москву военнопленным. Выстраивают их в колонну и водят по улицам.
Г е л ь м у т. Немцы не сдаются в плен. Сдаются только предатели.
А н д р е й. И все равно вам придется сдаваться. Не мне, так другим.
Г е л ь м у т. Ты не дождешься этого. Мы лучше погибнем, но не сдадимся. И запомни: если на нас нападут, первая пуля тебе.
Л и ф а н о в, Б а р а б а н о в, Т а м а р а.
Б а р а б а н о в. Школа… А решетки на окнах, чугунные, как в тюрьме. На что они, решетки, как скажешь, дочка?
Т а м а р а. Может, для красоты, а может быть, первый этаж все-таки… чтобы детишки не лазили.
Б а р а б а н о в. Нет, дочка, не понимаешь ты немецкого, человека. Ему сказали: ферботен, — значит, ферботен — запрещено, нельзя. И всё. И никто в окно не полезет.