Два в одном
Глава 1Будешь зажиматься — отпугнешь
С чего бы начать? Как вообще начинают рассказывать историю своей жизни? Обычно это человек преклонных лет, в кресле перед камином или за массивным письменным столом в кабинете старательно припоминает события такой долгой, насыщенной приключениями, событиями, переделками и женщинами жизни… Простите, это не мой случай. Мне до восемнадцати как раз два дня осталось. Но историю своей жизни хочется вспомнить в мельчайших подробностях.
Пожалуй, начну с вопроса.
Вы когда-нибудь оказывались в ситуации неизбежной смерти? Случалось ли видеть или ощущать приближающуюся смерть, холодную злую и костлявую руку, запускающую таймер, медленно и неумолимо отсчитывающий в обратном порядке сколько дней, часов, минут и секунд до неумолимого и бесповоротного конца? А потом вдруг чья-то воля останавливает таймер, или даже увеличивает время на циферблате — пусть и незначительно? Надеюсь, такого опыта у вас нет…
Говорят, когда человек на грани смерти — перед его глазами проносится вся его жизнь. Врут, как оказалось. Никаких воспоминаний, ничего подобного, только пульсирующая боль и чувство холода, расползающееся от раны в груди, из которой медленно капля за каплей с кровью вытекает и сама жизнь. Еще говорят, что умирать страшно. Но на самом деле страха как такового нет, наоборот, когда уже все непоправимое случилось — присутствует легкое сожаление и какая-то апатия.
Глаза потихоньку застилает темнота, кончики пальцев рук и ног холодеют, и практически уже не слушаются. Впрочем, когда лежишь прикованным к жертвенному алтарю на манер рисунка «Да Винчи» — так и так особо не подвигаешься…
Вот надо оно мне было — совать свой длинный нос в потайной ход за стенным шкафом? Все по классике — узкий проход на цокольный этаж, в подвал… оборудованный как оказалось под какое-то странное святилище посвященное не то Ктулху, ни то еще какой пакости из его братии… и как в дешевом американском кино: круг на полу, неизвестные письмена, стол с пыточными приборами, а в противоположной от входа стороне к столбу прикована обнаженная девушка, причем замученная, вся в застарелых порезах, шрамах и ожогах… он ее пытает! Вот ведь старый выродок! Нужно срочно валить из особняка «доброго дядюшки Лусиано» и звать Имперскую полицию, пусть они его…
Примерно так я думал, первые пару секунд, когда увидел все это. И ломанулся было наверх, именно с такой мыслью. Но на пороге уже стоял старый итальяшка, в рясе священнослужителя, с четками и крестиком в руках. И даже стола была надета…а в левой руке был зажат ритуальный нож, который явно не был частью дресс-кода священника церкви Святого Престола… Я не успел даже сообразить, что происходит, как в груди стало пусто и холодно, руки и ноги ослабли, а сознание померкло. Следующий момент, который я помню — как я уже лежу прикованный в центре того самого круга, ремнями, так продуманно расположенными по периметру в нужной конфигурации. Злобный смех мерзкого старикашки, и тихий шепот чужих мыслей в своем мозгу, который я сначала воспринял за галлюцинацию…
Сквозь белый шум в ушах прорвался тихий смешок женским голосом, напоминая, что я не единственный пленник в этом адском подвале, и я запрокинул голову вверх, чтобы поймать в поле зрения прикованную к столбу — так же испещренному письменами и закорючками — массивными цепями обнажённую девушку кукольной внешности. Стройная, фигурная и смазливая, и… полностью обнаженная. Любой пацан или мужик от такого зрелища слюной истечет, как, впрочем, и любая женщина тоже — ядовитой.
Все бы ничего, только лицо девушки было изможденным и исхудавшим, щеки впали, волосы грязными лохмотьями свисают вниз, едва прикрывая угадывающуюся под ними грудь-двоечку. Лишь глаза пылают багровым потусторонним огнем, а на лице застыла омерзительная ухмылка, больше похожая на звериный оскал.
«Ну, вот и все, дружок, — очередной раз ощутил я чужую мысль в своей голове. — Осталось совсем чуть-чуть, пока этот старый греховодник завершит ритуал превозношения, и вернется сюда, чтобы занять твое молодое, свежее и полное жизни тело. А твоя душа отправится вместо него в ад, платить за его грехи. Последний шанс для тебя — принять мое предложение. И тогда, по крайней мере, он получит по заслугам…»
— Шанс? Какой в этом шанс? Что будет со мной? Ведь после того, как ты с ним разделаешься, — меня ты тоже не отпустишь, так ведь? Какой смысл тогда…
Девушка покачала головой, глядя на меня как на дитя неразумное.
«Мы ведь уже это обсудили. У тебя все равно нет выхода получше. Откажись — и для тебя это конец пути. А если согласишься — я, по крайней мере, могу тебе обещать, что отомщу за нас обоих! Дай мне шанс вырваться из сдерживающих печатей, и я этого подлого святошу отправлю в ад своими руками, где ему и место. Ну а твое тело — моя заслуженная плата, дружок. Я не святая, и в благотворительность играть не буду, уж прости. Какое-то время поживу твоей жизнью, а потом… уже не важно. Зато, как я тебе обещала, твою маму я не трону, даже готова оберегать и защищать… ну, пока буду рядом, и ситуация позволит. И, так уж и быть, по доброте душевной, я дам тебе тридцать дней, вместо трех, как предлагала сначала. Все-таки ты очень юн, и не попробовал еще этой жизни во всей ее прелести… Успеешь привести в порядок все незаконченные дела, с мамой попрощаешься, даже девственность потерять сможешь… А не справишься сам — я помогу… — улыбка девушки, все еще прикованной цепями стала более плотоядной. — Это достаточно хорошее и честное предложение, малыш. Твое сердце пробито, тело, как саркофаг для души все равно умирает, и становится непригодным. Тебе осталось не так уж долго, счет идет на минуты… Решайся!»
Если честно, когда лежишь на полу в подвале, в луже собственной крови, и чувствуешь холодную поступь смерти и ее костлявую руку на своем горле — хочется согласиться на что угодно, лишь бы отсрочить, отодвинуть тот самый миг, выиграть себе хоть немного времени. Дать себе возможность вынырнуть из глубины и сделать хотя бы еще один глоток свежего воздуха. Но при этом забывать о цене, и о том, КТО предлагает помощь — не стоит вдвойне…
— Если я откажусь, то умру… а ты останешься здесь гнить. Проиграют все. А если соглашусь — выигрываешь только ты… тебе не кажется это, мягко говоря, несправедливым?
— Более чем справедливо, как по мне. Впрочем, откажись, и подари тело этому выродку, и когда он его займет — вернется к тебе домой уже представляясь твоим именем, пойдет за тебя в университет, сможет трахать девчонок, пока ты будешь в аду загорать…
Я сжал зубы, зажмурился и отвернулся. Вот же сука, но она права…
— Давай так: если выполнишь мои условия — я пойду на сделку. Все до одного условия, без исключений! — я устало закрыл глаза, собираясь с мыслями, хотя думать становилось все труднее. — Во-первых, мою мать, да и любого человека, кого я хочу или захочу оберегать в будущем — беречь и защищать всеми доступными тебе силами. Во-вторых, тридцать дней моей полной свободы, ни секундой ранее мне не мешать, не чинить препятствий никаким другим способом, что бы вокруг меня или со мной не происходило — не вмешиваться без моего разрешения. Никаких попыток меня убить, или перехватить контроль над телом до истечения срока. На все время, пока я остаюсь у руля — мое тело должно быть сильным и здоровым, и ты обязана за этим следить… Третье — моя душа и душа дорогих мне людей неприкосновенна, не важно, что случится или произойдет — это правило нерушимо. Ну и после того, как ты захватишь контроль над телом — ты меня… в смысле мою душу не трогаешь, не изгоняешь не запираешь и не пленяешь никаким образом. Я никуда не ухожу, и останусь наблюдателем столько, сколько пожелаю, пока сам не решусь отойти в мир иной… И наконец — ты выполнишь три моих желания просьбы или ограничения, которые я озвучу в будущем. Исполнишь безо всяких условий и оговорок. Исполнишь незамедлительно, или максимально быстро, насколько это в принципе возможно. И главное: ты не вправе перехватить мое тело до тех пор, пока не исполнишь последнее желание, даже если истечет оговоренный срок. Если нет — сделки не будет…
Девушка снова оскалилась, криво ухмыльнулась, зыркнув своими потусторонними глазами, преисполненными тьмой, и в моей голове зазвучало:
«Поправка. Эти тридцать дней я вправе видеть твоими глазами, слышать ушами, и действовать в любой манере, используя твое тело, если это не препятствует тебе или твоим озвученным условиям и требованиям, либо требуется для выполнения твоих условий или защиты. И твои три желания не могут касаться нашего договора, нельзя желать его изменить или отсрочить. Также их исполнение должно быть мне по силам, и соразмерно получаемой плате. Попросить меня сделать тебя всемогущим — не получится… Ну и последнее — все три желания или условия ты должен озвучить в тот же самый срок, не превышающий тридцать дней. Условие что я не смогу получить свое по договору пока не выполню все желания сохраняется, если я не смогу их выполнить вовремя, но озвучены они должны быть до истечения срока. Все остальное — без проблем…»
Пространство перед моим лицом налилось золотистым светом, из искрящихся нитей соткался лист бумаги или пергамента, на котором, судя по всему, был изложен текст договора. Вот только взгляд не мог сфокусироваться чтобы прочитать текст, все плыло и рассыпалось на отдельные фрагменты.
— Я почти ничего не вижу… — прохрипел из последних сил. — У меня в глазах темнеет и сил читать не остается… Поэтому, важный момент: любое условие, которое ты добавила без моего ведома, и мы не обговорили заранее — делает договор недействительным. Это принципиальное условие. Так что, если там есть подвох лучше убери…
Из глотки девушки вырвалось нечленораздельное шипение, после чего она разъяренно махнула рукой.
«Все честно. Условие принимается. Подписывай. Кровью! Можешь поранить свой палец…»
Собрав остатки сил, я укусил себя за мизинец и кое-как черканул кровью примерно в том месте, которое было оставлено для меня и где должна стоять моя подпись. Девушка еще сильнее оскалилась, глаза запылали багровым светом, а из глотки вырвался хриплый каркающий смех.