Новое учение
Со следующего дня обучение моё резко изменилось. К занятиям с мечом и копьём добавились упражнения по скрытному ножевому бою и много чего другого. Дмитрий учил, как использовать нож неожиданно для противника, как спрятать оружие в одежде так, чтобы врагу его сложно было обнаружить. Как охотиться на птиц с помощью верёвки и двух кисетов с землёй. Теперь со мной занимался не только он, но и дядя Миша.
Впрочем, не буду вас утомлять пересказом всего, что мне довелось узнать и чему научиться. Скажу лишь, что мои прежние страдания от усталости и ушибов не шли ни в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Если бы не занятия у Варсонофия, которые позволяли хоть немного перевести дух, я бы, наверное, не выдержал и отказался от учения. Но в каждую седмицу я четыре дня проводил с Дмитрием или дядей Мишей и три – с Варсонофием, этим и спасался.
А тут ещё Родослав взял за правило шутить со мной. То подойдёт и сильно хлопнет по плечу, как будто здороваясь, – а у меня после занятий всё тело так болит, что я чуть на колени не падаю от княжичьей шутки, – то как бы невзначай толкнёт, я чуть кубарем не качусь. Он здоровенный верзила вымахал, как боров, почти с Олега уже. А ума, выходит, особо и не прибавилось.
В такие моменты у меня было огромное желание ответить ему тем же. Тем более что через два месяца после начала занятий я уже вполне мог дать ему достойный отпор, хотя он был старше, выше и много крепче меня. Но нельзя: княжич всё же. Нет, Олег меня не наказал бы, но чин всё же надо блюсти: он сын князя, а я сын кузнеца.
Боярин Дмитрий знал об этом и как-то попытался помочь мне. Однажды, когда он обучал меня приёмам ближнего боя, я поддел его, и он покатился в пыль. Всё это, конечно, не по-взаправдашнему было. Просто тогда Родослав подошёл посмотреть, как мы занимаемся, вот Дмитрий и решил мне поддаться. Княжич и не понял, что мы перед ним представление разыграли. Испугался, наверное, что я и с ним так смогу, если уж столь опытного бойца, как Дмитрий, с ног сбил. С тех пор как отрезало: стоило только мне нахмурить брови, Родослав отходил в сторону и меня больше не цеплял.
Занятия с Варсонофием позволяли мне отдохнуть телом, но до предела загружали голову.
– Посольства у нас, – говорил дьяк, – могут быть в Орду, в Литву, в русские княжества да в крымские поселения фряжской Генуи, право на которые фрязи выкупили у византийских греков. Ну и ко грекам, конечно, тоже, но только в последнюю очередь. Посему будешь учить ордынское наречие да фряжское. А греческое ты и так уже знаешь. И непременно обычаи этих народов. Ну с греками да с русскими княжествами попроще будет – как-никак, свои люди, православные. С фрязями посложнее: они хоть и в Христа веруют, но латиняне. У них там тоже людей на кострах жгут, как и во Франции. Но самое сложное, Василий, это ордынские обычаи усвоить. У них всё совсем иначе, чем у нас. Народ этот испокон веков кочевал, вот и уклад жизни у них не тот, что у русичей, греков и фрязей – ремесленников и земледельцев. А на закатной границе растёт ещё Великое княжество Литовское. Но вот беда: я языка их не знаю и ни един человек в Рязани не знает. Ещё сто лет назад никто и предположить не мог, что станет это княжество великим и сильным и раскинет свои пределы от Балтийского моря до полуденных степей. Даже Киев, мать городов русских, уже лет пятнадцать под их властью находится. Хотя слышал я, что в Литве многие ближние великому князю бояре – русские люди, так что объясниться будет несложно.
Варсонофий много мне рассказывал и про храмовников. Он, оказывается, давно по крупицам собирал сведения о них. Говорил, что уничтожили только верхушку ордена, а большинство рыцарей сумели избежать костра и потомки их тайно действуют сейчас во многих державах. На вопрос – чего они добиваются? – дьяк отвечал:
– Власть всегда притягательна для людей. У храмовников была большая власть, и они решили, что выше их нет никого, кроме Бога. Поэтому и погибли. Сейчас их последователи многому научились и стараются действовать скрытно. Встречался я как-то с одним католическим монахом, поведал он мне, что сумели храмовники переправить свои несметные богатства из Франции на полночь, в Англию. И сейчас два эти государства воюют. Якобы английские короли имеют право на французский престол, а на деле – это месть за уничтожение ордена, на деньги которого Англия и ведёт войну. Правда, сдаётся мне, что хотят они вновь стать властью явной. Но в землях закатных сделать это трудно. Поэтому я сильно опасаюсь, как бы они не появились в наших краях и не стакнулись с ордынцами. Орда, несмотря на великую замятню, – большая сила. А храмовники – жуткие хитрецы и пройдохи, и если они сумеют использовать ордынскую силу в своих интересах – быть беде. А чтобы бороться с ними, нужно знать о храмовниках побольше.
С этими словами Варсонофий щёлкнул меня по носу и достал из сундука давешний потёртый пергаментный свиток с латинским заголовком. Потом ткнул пальцем в написанное:
– Сегодня учить от сих до сих. Вечером проверю.
Я иногда думал: зачем великий князь рязанский возится со мной, сыном его бывшего дружинника, а потом простого кузнеца, пусть даже и самого лучшего? То, что он сироту пригрел, – это понятно: он всех, у кого родители погибли во время набегов и у кого родственников не осталось, старается привечать. Кого в монастырь отдаст на воспитание, кого – в дружину. Хотя на всех княжьей милости, конечно, не хватало. Но так, как обо мне заботится, ни о ком больше. Тут и житьё в княжьем тереме, и кормёжка с княжьей кухни, и учение такое, какое только у детей боярских бывает, да и то не всегда.
Но к двенадцати годам стал я понимать, что Олегу нужны верные, знающие да умелые люди. А я подходил, как никто другой. Родных не осталось, податься некуда. Случай, правда, помог: Олег знал моего отца. Если б не везение, пришлось бы мне побираться, как отец Варсонофия в чешской столице. Да только вряд ли бы меня кто приютил: и без того обездоленных кругом полно. И может быть, уже чёрные вороны таскали бы мои белые кости по степному ковылю.
В конце концов, решив, что не стоит забивать голову мыслями, от которых ничего, кроме головной боли, не получишь, я полностью погрузился в учение.
Часть третьяКняжье поручение
Глава перваяЧерез пять лет
На пятом году моего жительства в Рязани научился я многому. От Дмитрия узнал боевые приёмы и боевой строй. Умел не только правильно действовать в сражении как простой дружинник, но и при случае смог бы грамотно расставить полки для сечи как воевода – этому искусству боярин меня тоже обучил. Правда, насколько эти мои знания верны, проверить было нельзя: битв в ближайшее время не предвиделось. Да и пятнадцать годков, когда я смог бы встать в строй дружинников, мне исполнялось только на Ореховый Спас, а сейчас лишь конец весны. И понятно, никто мне, безродному отроку, не разрешил бы водить полки, если есть куда более опытные военачальники.
Последние три года Дмитрий кроме обычного боевого строя досконально обучил меня и бою тайному, неявному. Это, скажу я вам, очень непростая штука. Конечно, такие приёмы в обычной битве мало пригодятся. А вот когда идёшь во вражью землю лазутчиком – самое оно. Дмитрий, помимо прочего, научил, как правильно и метко метать ножи, и теперь я мог не хуже его с расстояния пятнадцати – двадцати шагов воткнуть метательные ножи в щит хоть крестом, хоть кру́гом, хоть какой угодно фигурой.
А Варсонофий основательно наставил меня в грамоте русской и басурманской. Я свободно читал, писал и говорил не только на родном языке, но и по-ордынски, по-фряжски, по-гречески и по-латыни. Выучил посольский обычай для стран закатных и для Орды, мог без земного чертежа пройти по рекам, потому как все чертежи хранились в моём личном и безопасном сундуке, который я всегда держал при себе, – в моей голове. Даже бывалые дружинники поражались, когда я им назубок по памяти рассказывал, как пройти вдоль рек от Рязани до Курска или до Сарая Ордынского; где, у какой излучины перейти к другой реке или холмистой гряде, чтобы и с пути не сбиться, и лишний раз на открытом пространстве не показываться, а то мало ли что – в степи разные люди бродят.
Я никак не мог дождаться, когда мне стукнет пятнадцать, чтобы самому участвовать в поездках Олега по княжеству в другие города. Слышал я однажды беседу Варсонофия с князем. Дьяк говорил:
– Приёмыш-то наш таким разумным стал! Чаю я, в княжестве с ним никто не сравнится.
– Вот как? А ты сам?
– Превосходит отрок меня во всём, только повидал мало, так как юн ещё. Но, думаю, как узнает сам чужие страны, не будет у тебя, князь, слуги лучше его. Много пользы может принести.
– Интересно. – в голосе Олега было сомнение. – боярин Дмитрий тоже его сильно хвалит. Отменный воин, говорит, растёт.
– Так-то оно так, – соглашался Варсонофий, – да только отменных воинов много, а такой разумник, как Василий, у тебя один. Думаю вот вскоре его к посольскому делу приставить. Пусть покрутится, посмотрит, как с иноземцами правильно разговаривать, как словами да на дружеском пиру добиваться того, чего многотысячное войско большими жертвами не добьётся никогда. А боевые навыки – и явные, и тайные – это дело полезное. Куда без них ныне? Они порой и в посольском деле помогут. Да и в посольство сейчас ездить – дело не такое уж безопасное. В пути всякое бывает.
Я не показал виду, что слышал этот разговор, но на ус намотал. Что ж, посольство так посольство. Я не против. Даже наоборот: разные земли посмотрю. Интересно же. В первый год обучения меня тайным наукам приезжали к Олегу послы от Литовского княжества. Что они там обсуждали, я не интересовался – не до этого было. Запомнились одежды непривычные да то, что в церковь они не ходят – язычники потому что.
Варсонофий про это говорил:
– У литовцев главный бог – Перу́н или Перку́нас, как они его на свой лад называют. Такой же и у русичей в древности был, пока православие не приняли. Вот и литовцев сейчас, с одной стороны, поляки обхаживают – хотят, чтобы они католичество приняли, а с другой – наши, православные. В Великом княжестве Литовском ведь больше половины населения – православные. И кто верх возьмёт – неизвестно. Есть среди литовских бояр и язычники, и католики, и православные. Сейчас княжеством правит старый Ольгерд, язычник, а вот что будет после его смерти – бог его знает… Примут православие – будут нам добрыми соседями. А коли католичество – чаю, хлебнём мы с ними горя. А Ольгерд совсем плох. Он ведь старенький – всего годика на четыре моего отца моложе.