Сказал Варсонофий про отца – и я своего сразу вспомнил. Вот ведь странная это штука – память! Вроде уже забывать начинаю: годы-то идут. И вдруг кто-то скажет слово – и всё, как вчера, перед глазами встаёт: всадники с кривыми саблями, хромой рыбак Антоха с торчащей из груди стрелой, намокшая от крови пыль вокруг него. И отец, запирающий меня в подпол. А потом – пепелище вместо села да полная неясность, что с отцом – жив ли? Говорят, ордынцы часто увозят пленных мастеров не в Сарай, что на Волге, а далеко-далеко на восход, за много месяцев конного пути. А оттуда уж точно никто не возвращается. Слёз на этот раз у меня уже не было, только сердце как будто кто-то сжал крепкой холодной рукой. Ну ничего, перетерплю, я же сильный. А там – кто его знает? Случаются ведь чудеса!
Глава втораяДюри
Дюри появился в Рязани где-то в конце весны. Впервые я увидел его, когда пришёл, как обычно, утром к Варсонофию для изучения посольских наук. Признаться, мне они уже изрядно поднадоели, и куда с бо́льшим удовольствием я обучался у боярина Дмитрия кидать ножи в цель и охотиться на уток и прочую летучую снедь с помощью двух кисетов с землёй, соединённых верёвкой в три четверти аршина длиной. Хоть и непростое это дело, но если наловчиться, то без пропитания не останешься, даже если лука со стрелами при себе нет. Тут главное – точно рассчитать расстояние до птицы и кидать с упреждением, верно угадав, куда она взлетит после того, как увидит охотника. Дмитрий на моих глазах сбивал утку на лету, но это такое великое мастерство, до которого мне было далеко.
Так вот, продолжу. Зайдя в Варсонофиеву светлицу, я с удивлением обнаружил, что он не один. На скамье, которую я уже считал чуть ли не собственностью, вольготно расположился какой-то мелкий чернявый отрок годика на три младше меня. Рядом стоял Варсонофий, что само по себе меня удивило несказанно. Не бывало ещё такого, чтобы какая-то мелюзга сидела в то время, когда учёный дьяк стоял! Даже княжич Родослав не смел присесть в его присутствии. Правда, он однажды попытался это сделать, и Варсонофий ничего ему не сказал, хотя и посмотрел на Родослава искоса. Да, на беду княжича, зашёл в светлицу Олег и, сразу построжав лицом, отослал сына, а потом, наверное, поговорил с ним очень сурово. Потому что, когда Родослав на следующий день появился у Варсонофия, вид у него был виноватый и все требования дьяка он выполнял как-то чересчур поспешно и старательно. О том, чтобы присесть, когда наставник стоит, больше и речи не было.
Поэтому я был поражён, видя, что неизвестный отрок расселся на моей скамье, а стоящий рядом Варсонофий этого, по-моему, даже не замечает. Перед ними на столе лежала какая-то толстая книга, которую они, склонившись, разглядывали настолько увлечённо, что даже не заметили, как я вошёл. При этом отрок бойко лопотал по-латыни. Насколько я понял, разговор шёл о лечении колотых ран. По виду Варсонофия я догадался, что тот чрезвычайно доволен познаниями незнакомца. Он даже, кажется, мурлыкал что-то, словно кот, объевшийся сметаной.
Наконец дьяк поднял голову и заметил меня:
– А-а, Василий!
– Доброе утро.
– Здравствуй, здравствуй! Познакомься: это Дюри. По-православному – Юрий. У себя на родине он изучал медицину и настолько преуспел в этом, что, сдаётся мне, уже сейчас, несмотря на юные годы, может заткнуть за пояс любого рязанского лекаря.
Потом Варсонофий повернулся к Дюри и сказал:
– Дюри, это Василий. Лучший из моих учеников.
Это он верно сказал. Я был лучшим, потому что единственным. Не считая, конечно, Родослава. Правда, пару раз в неделю к дьяку приходили несколько детишек рязанских ремесленников и купцов – учиться грамоте и счёту, но я это и за учёбу-то не считал, потому что освоил давным-давно.
Варсонофий снова обратился ко мне:
– Василий, я надеюсь, что вы с Дюри станете друзьями. Он очень плохо говорит по-русски, и ты должен обучить его нашему языку.
Мне этот Дюри почему-то вначале не понравился. Вертлявый какой-то, глаз быстрый, пронзительный. Сглазит ещё! Бывает же так: ещё о человеке ничего не знаешь, ещё с ним не то что пуд, даже полпуда, даже осьмушки пуда соли не съел, а уже хочется держаться от него подальше. Я, конечно, этого Варсонофию не сказал: мало ли что мне пригрезилось! Если велел учить, буду учить. Другом, конечно, по указке не станешь, но если надо, стану его терпеть сколь возможно. А там посмотрим.
– Хорошо, – говорю. – А он где живёт?
– Да нигде пока, – ответил Варсонофий. – Он здесь только с нынешней ночи. А знаешь что, давай он с тобой в одной келье будет жить?
Ещё чего не хватало! Я сильно разозлился, но вида не подал. Варсонофий посмотрел на меня внимательно и, кажется, что-то понял, но ничего не сказал. Велел только отвести Дюри в келью и уложить спать, ведь он, оказывается, две ночи без сна…
Вечером, когда я вернулся с учения, Дюри всё ещё спал на моей лавке, укрытый кожушком. Я запалил светильник, который сам вылепил из глины, взятой на берегу Оки. Масло для него стащил у Варсонофия, благо его там много, а мне и надо-то чуть-чуть, чтобы спать укладываться не в потёмках. Хотя какой это светильник? Просто глиняная плошка с фитилём. Хотел было растолкать Дюри и даже подошёл поближе.
Почувствовав во сне моё приближение, он всхлипнул, быстро-быстро забормотал что-то на неизвестном языке, потом дико закричал, сел на лавке с закрытыми глазами и замахал руками, отбиваясь от кого-то невидимого.
Голос Дюри дрожал, словно он собирался заплакать. Постепенно он успокоился и прилёг, опершись на локоть. Потом открыл глаза, глядя прямо на меня, но так, будто меня здесь не было. Это выглядело необычно и даже жутко. Я передумал его будить. Мне его стало жалко. Похоже, немало паренёк натерпелся, пока не попал со своей далёкой родины к нам в Рязань. Наверное, приснилось что-то ужасное из прошлой жизни. Надо бы спросить Варсонофия, каким образом он здесь оказался. И в самом деле, чего это я на него взъелся?
Мне стало стыдно. Сам-то я, когда ордынцы сожгли наше село, был не в лучшем состоянии. А он ещё молодец, бодрится, не показывает, как ему тяжело, только во сне и выдал себя. Я снова подошёл к Дюри и поплотнее укрыл его кожушком. Сейчас хоть и лето почти, но ночи порой бывают прохладными. Потом притащил с кухни ещё одну лавку (ничего, найдут себе новую) и поставил в келье у противоположной стены. Улёгся поудобнее, задул светильник и заснул…
Наутро я ещё до завтрака прибежал к Варсонофию: уж больно мне не терпелось узнать про Дюри.
– Откуда он у нас взялся?
Дьяк удивлённо посмотрел на меня:
– А ты разве его не расспросил?
– Так ведь он как вчерашним утром лёг спать, так до сих пор и спит.
Дюри и в самом деле не проснулся, пока я вставал и одевался.
– Вот оно как! – Голос Варсонофия звучал тихо и с какой-то горечью. – Он, Василий, натерпелся много. Ведь ещё пару месяцев назад жил он спокойно во владениях мадьярского короля, изучал медицину в тамошнем католическом монастыре. И знаешь, Василий, изучал очень хорошо. Я тут с ним вчера поговорил – он прекрасно знаком с работами великих лекарей минувших лет: Галена, Авиценны-магометанина и испанца Арнольда. И к двенадцати годам приобрел столь обширные и глубокие знания, что, по его словам, ему доверяли лечить даже самых важных бояр. И мне кажется, он не врёт. Я ведь в жизни кое-что повидал и по глазам вижу, когда человек обманывает, а когда говорит правду. Юрий не врёт.
– А как он к нам попал?
– Так же, как и ты, – грустно сказал Васронофий, – только его путь был более длинным, тяжёлым и кровавым. Город, где он жил, находился на самом краю венгерского королевства, рядом со степью, совсем как твое родное село. Напали на них крымские ордынцы, всех, кто не успел спрятаться в замке, убили или увели в полон. Родители его погибли, наставник погиб, никого из родных не осталось. Добычу ордынцы в Крым отправили, а небольшой отряд направился на восход – грабить русские земли. Его с собой возили, так как прознали, что он хороший лекарь. А отроку, непривычному к длинным конным переходам, очень тяжело их переносить. Тем более что в дороге с ним особо не рядились – и подзатыльников он получал изрядно, и смертью угрожали, если не исцелит одного знатного ордынца, получившего в сражении рану. Вот так-то.
– А в Рязань… – снова заикнулся я.
– Фёдор Олегович с двумя сотнями конных ратников в разъезде был, вот и наткнулся на ордынцев: они в Сарай направлялись. Кони у них уставшие были, вот Фёдор их и догнал. Почти всех посекли, вряд ли человек десять ушло. А Дюри они бросили, чтобы убегать не мешал. Хорошо ещё, саблей не ударили. Наши-то сперва думали – ордынский парнишка. Потом глядят – нет, католический крестик на шее. Ордынцы хоть и басурмане, но к чужой вере уважение имеют, за это не убивают. Под утро его в Рязань и привезли.
В комнату постучали.
– Да! – сказал Варсонофий.
Дверь открылась. На пороге стоял Дюри. Он сейчас выглядел намного лучше, чем вчера, – выспавшийся, отдохнувший, вот только глаза блестели, наверное от голода.
Варсонофий сразу засуетился и заквохтал, как курица:
– Проснулся, родименький! Наверное, есть хочешь? Василий, отведи его на кухню да и сам с ним поешь. Наверное, тоже ещё не завтракал?
– Пойдём! – сказал я Дюри и, развернув его за плечи на выход, первым вышел из комнаты. У меня было такое чувство, словно я обрёл младшего брата.
Глава третьяЛекарь
Дюри жил в Рязани уже дней двадцать. Он, на удивление, быстро освоился, голодный блеск в глазах пропал, даже поправился немного. Но я ему особо расслабляться не давал – брал с собой на боевое учение к Дмитрию и дяде Мише. Только он бой на мечах осваивал не очень-то хорошо. Зато метко бросать нож научился довольно быстро и почти сравнялся в этом искусстве со мной, хотя я им занимался уже несколько лет, а он – всего ничего. И из лука он стрелял чрезвычайно метко, ввергая в удивление и боярина Дмитрия, и дядю Мишу.