Вынужденный согласиться с дядей Мишей, я слонялся по ордынской ставке без дела. Считать воинов было бессмысленно: всё равно до битвы ничего сообщить ни Олегу, ни Дмитрию Московскому мы не сможем.
Моё внимание привлёк большой отряд воинов, резко отличающийся от конных степняков. Они были одеты в короткие кожаные кафтаны коричневого, серого или зелёного цвета, поверх которых некоторые надевали латы. На головах – горшкообразные шлемы, на поясе – короткий меч и кинжал, но, самое главное, у них были при себе арбалеты! Да-а-а, насколько сильно бьёт это оружие, я уже знал. Тяжело нашим придётся, пока не приблизятся к врагам вплотную. Наверное, это и были те самые крымские фрязи, о которых я слышал в Курске.
Когда я подошёл к ним, они как раз показывали своё ратное мастерство. Полсотни солдат выстроились в пять рядов, зарядив арбалеты. В тридцати – сорока саженях были установлены грубо сколоченные щиты из толстых досок. (и где только взяли среди степи – в обозе, что ли, везли?) Вокруг столпилось множество ордынцев, желающих посмотреть, как бьёт доселе невиданное ими оружие.
По команде старшего первые арбалетчики одновременно спустили тетиву, тут же отступив назад, давая место второму ряду. Трен-н-нь! Второй выстрел – и солдаты снова отошли в промежутки между стоящими позади них товарищами, опуская арбалеты дугой вниз, чтобы, вращая двумя во́ротами, наподобие колодезных, натянуть тетиву.
Тут я подметил, что их арбалеты по устройству отличаются от литовских. У тех тетива натягивалась с помощью рычага, а у этих – двумя вращающимися рукоятками. Когда последний, пятый, ряд выпустил болты, первый уже натянул тетиву и изготовился для стрельбы. Всё можно было начинать сначала!
Открыв рот, смотрел я на действия арбалетчиков. Похоже, не зря Мамай пригласил их себе в войско. Такие воины могут нанести врагу очень большой урон. Их самих можно поразить только в ближнем бою, а чтобы они причинили меньше вреда, нужна конница, которая опрокинет стройные ряды стрелков и не даст им времени на перезарядку своего смертоносного оружия.
Когда стрельба закончилась, все побежали к щитам. Позади шли невозмутимые арбалетчики. Вспоминая литовских солдат, я-то уже знал, что мы увидим, а для ордынцев это было в диковинку. Они радостно гомонили вокруг щитов, пробитых тяжёлыми болтами насквозь. На таком расстоянии их луки оказались бы бессильными. И ещё, кажется, они были восхищены той ловкостью, с которой арбалетчики перестраивались, обеспечивая непрерывность стрельбы. Надо признать, союзник у них был сильный.
Глава третьяНеожиданная встреча
Теперь, когда ордынцы поверили нам полностью, мы могли не только свободно бродить по всей ставке, но и выходить за её пределы. Правда, о бегстве можно было не думать, если, конечно, мы не торопимся на тот свет. Воспользовавшись предоставленной свободой, я два дня ходил по ордынскому стану: мне было интересно всё, что касалось вражеских войск. Да и себя надо чем-то занять, так как делать было совсем нечего.
Ордынские воины, как я заметил, отличаются неприхотливостью. У них только хан, темники и тысячники ночевали в шатрах, остальные же – прямо под открытым небом. Чтобы не замёрзнуть прохладными ночами, они приказывали своим коням лечь на траву, а сами спали, прислонившись боком или спиной к тёплому конскому брюху. Во всём Мамаевом войске из простых воинов лишь арбалетчики имели шатры, которые возвышались над степью, на самом краю ордынской ставки. Всего их было двенадцать, и каждый, по моим подсчётам, вмещал не меньше сотни солдат. Если так, то тысяча двести арбалетчиков, превосходно во– оружённых и обученных, могли нанести рати Дмитрия Московского большой урон.
И вот однажды, разгуливая между фряжскими шатрами, я услышал разговор за матерчатой стенкой. В этом, конечно, ничего необычного не было, и я не обратил бы на него внимания, если бы не разговаривали по-латыни! То есть, как я понимаю, беседующие хотели скрыть смысл сказанного от своих соотечественников – простых солдат, если те вдруг окажутся поблизости. Фряжский язык, конечно, здо́рово похож на латынь, но всё равно, когда говорят быстро, ничего понять невозможно. А солдаты конечно же латынь не изучали. Я остановился возле шатра и, стараясь сдерживать дыхание, стал вслушиваться в разговор.
– Брат шевалье, солдаты не знают, для чего они здесь. Зреет недовольство.
– Разве этот варвар Мамай мало им обещал?
– Они говорят, что, воюя против Византии или турок, они имели бы больше денег.
– Им обещана большая награда в случае победы.
– Да, но они считают, что этого недостаточно за такой большой риск. Брат шевалье, не забывай, что в наш отряд собрано человеческое отребье со всей Италии. Они готовы покинуть своего сюзерена в любой момент, когда им будет выгодно.
– Они солдаты, им платят за риск.
– Да, но…
– Хорошо! – недовольно перебил собеседника тот, кого назвали «брат шевалье». – Скажи им, что в случае победы получат от меня столько же, сколько им обещал Мамай.
– Думаю, они обрадуются, и больше волнений не будет.
– Это всё?
– Всё, что касается солдат.
– Что ещё?
– Брат шевалье, мне тоже неясно, для чего мы здесь. То, что не для денег, – понятно. Иначе ты не платил бы им из своего кармана.
– Сержант, я отвечу только потому, что давно знаю тебя как человека, беззаветно преданного ордену рыцарей Храма Соломонова – ты много раз доказывал это. За день или два до сражения это можно сделать. Видишь ли, Мамай сейчас нуждается в большой поддержке. Многие не признают его за верховного правителя всей Орды. Одержав с нашей помощью победу в жестокой битве, он упрочит своё положение и будет благодарен нам за это.
– Я понимаю, брат шевалье.
– Магометанская вера ещё не укоренилась в этом диком народе, так как была насильно введена меньше семидесяти лет назад. А ранее одни племена кочевников были язычниками, другие – мусульманами, а некоторые – христианами несторианского вероисповедания[29]. И память об этом ещё сильна. Мы всего лишь поправим ошибку истории. Воины не так усердны в вере, как муллы. После победы мы постепенно склоним Мамая к принятию нашей веры, говоря, что это всего лишь возврат к старой несторианской религии. Народ примет, а несогласные поплатятся за упорство жизнью. И вот когда это произойдёт, власть ордена в здешних краях станет безграничной. Мы стремимся склонить на нашу сторону не только Мамая, но и этого язычника Ягайло, литовского князя. Сейчас к нему отправился брат шевалье Бонавентура, ты должен его знать.
– Да, я слышал о нём, но лично незнаком. Брат шевалье, самостоятельно нам власть не удержать. На помощь и защиту папского престола можно не рассчитывать, а у нас слишком мало сил, чтобы сохранить завоёванное.
– Власть ордена не будет явной. Для Рима эта земля станет самым восточным диоцезом[30], но на деле всю полноту власти будем осуществлять мы – рыцари Храма Соломонова. Здешние кочевники достаточно воинственны, чтобы обеспечить с нашей помощью надёжную защиту кресту. Вспомни тех степняков, которые под давлением монголов ушли в Европу и там приняли христианство, став надёжными воинами венгерского короля и византийского императора.
– Но самое главное, согласится ли на это Мамай?
– У него крайне ограничен простор для манёвра. В личной беседе он дал понять, что не будет против такого развития событий, предоставив нам свободу действий. Дело за орденом.
– А если он…
– Если он откажется от своего слова, то, потеряв нашу поддержку, скорее всего, будет растерзан другими претендентами на ордынский престол. Но он не откажется. Он умный человек и очень любит власть.
– Это грандиозный план. Но осуществим ли он на деле?
– Во всяком случае, рыцари Храма приложат все усилия, чтобы он воплотился в жизнь. И предстоящая битва – важная веха на пути его осуществления.
Я слушал и не верил своим ушам. Выходит, то, что мы с Варсонофием предполагали в Рязани, – правда. Все кусочки мозаики стали складываться в цельную картину. Выходит, храмовники уже давно обхаживают Мамая, пытаясь заручиться его поддержкой. И не только Мамая, но и Ягайло, стараясь привлечь на свою сторону всех, кого только возможно. Интересно, есть ли их сторонники в Рязани? Тут я почему-то сразу вспомнил Григория Капусту и его помощника Ивана Шаньгу, который явно не по собственной прихоти отправился к Ягайле с доносом.
А разговор в шатре меж тем продолжался.
– Почему бы тебе, брат шевалье, не привлечь под знамёна ордена русских?
– Пытаемся, – в голосе рыцаря явно слышалось сожаление, – но, увы, восточное христианство слишком укоренилось в этом народе, и работа наших эмиссаров сильно затруднена. Все влиятельные люди русских княжеств упорствуют в своём заблуждении, а те, кого нам удалось привлечь на свою сторону, не пользуются большим влиянием и действуют исключительно за деньги, готовые предать нас в любой момент. Это крайне зыбкий и подлый человеческий материал, положиться на который нельзя… Впрочем, сержант, мы слишком много говорим. Нам надо держать язык за зубами.
– Нам нечего опасаться, брат шевалье. Здешние дикари не знают никаких языков, кроме родного. А их пасторы – ещё только арабский. Латынь им неизвестна.
– А эти русские, которых вчера привели наши крымские друзья?
– Вряд ли кто-то из них знает латынь. По их обычаям они скорее выучат греческий, но я сильно сомневаюсь, что эти воины владеют хотя бы греческим. Скорее всего, тоже только родным. Даже если кто-то из них и знает латынь, не думаешь ли ты, что они из всего обширного лагеря выбрали именно этот шатёр и сейчас стоят рядом, подслушивая? Это слишком невероятно.
– Я знаю, что всё невероятное вполне может случиться. Не забывай, это не простые воины, а посланники. Почему бы им знать не только греческий, но и латынь? Поэтому, чтобы сохранить наши намерения в тайне, лучше предпринять все меры предосторожности. Осмотри всё вокруг.