– Разве что за той дубравой, – бормотал про себя дядя Миша, – но это было бы слишком хорошо…
Я так и не успел спросить, о чём это он говорит. Неожиданно из-за дубовой рощи, мимо которой ордынцы только что гнали остатки полка левой руки, выскочили наши всадники. Потом ещё и ещё. Целая лавина свежих, до сих пор не участвовавших в битве воинов на отдохнувших конях врезалась в спину врагам. Даже издалека было видно, насколько ордынцы были ошеломлены. Прежде чем они поняли, что произошло, треть войска была перебита. А остальные, сражённые ужасом, почти не сопротивлялись. Те, кто всё же пытался это делать, тут же погибали. Ход битвы полностью изменился в считаные мгновения.
– Мамай-то! Мамай уходит!
Дядя Миша смотрел в противоположную сторону и указывал рукой на ставку ордынского хана. Там несколько сотен нукеров, окружив своего предводителя, уходили верхами к реке. Вот они достигли берега и вошли в воду. Дон здесь, в верховьях, был нешироким, и вскоре беглецы вышли на противоположную сторону.
При внезапном ударе засадного полка Мамай, как опытный военачальник, сразу понял, что сражение проиграно и он спасётся только в том случае, если, не мешкая, обратится в бегство. На левом берегу хан оглянулся на поле битвы, где русские полки уничтожали остатки его войска, бывшего совсем недавно таким грозным, отвернулся и пошёл намётом в степь. Следом поскакали его верные нукеры.
– Почему он сразу всех воинов в бой бросил? – удивлённо сам себя спросил дядя Миша. – И так на двух наших трое, а то и четверо ордынцев приходилось. Останься у него запасной полк, хоть небольшой, всё по-другому могло выйти.
Но сейчас было не до того, чтобы разбирать промахи Мамая. Оставшиеся в живых ордынцы под напором русских полков устремились к Дону. И хуже всего было то, что вся эта нестройная толпа во время бегства могла зацепить и нас. Может, не самый центр бегущего войска, но его левое крыло должно было отхлынуть как раз туда, где мы сейчас стояли. И уберечься от встречи с ордынцами мы не могли никак.
Я только сейчас понял, какая нам угрожает опасность. Обезумевший бегущий воин не видит ничего вокруг. У него только одно желание – поскорее покинуть страшное место, где его могут убить. И когда на нас выскочит хотя бы десяток спасающихся от смерти ордынцев, нам несдобровать. А скорее всего, их будет не десяток и даже не сотня, а гораздо больше. И деваться нам некуда: мы как бы зажаты между Доном и Непрядвой. Может, вплавь попробовать?
– Кричать умеете? – спросил непонятно кого дядя Миша.
– Я умею, – пискнул Юрка.
Мы с отцом промолчали.
– Вот и ладненько. Как дам команду, всем кричать. Да пострашнее. Приготовьте луки. Стрелять тоже по команде. А пока всем лежать.
Мы послушно улеглись в сухую осеннюю траву. Отец проверил, хорошо ли натянута тетива. Он как-никак пять лет оружия не держал – руки отвыкли.
Когда ордынские всадники приблизились шагов на сто пятьдесят шагов, дядя Миша негромко скомандовал:
– А сейчас все разом встаём, кричим погромче и стреляем почаще.
Мы вскочили с земли, одновременно выпустив стрелы в сторону приближающихся ордынцев. Первым закричал Юрка. Он кричал тонко, с повизгиванием. Дядя Миша ревел, как раненый вепрь. Что происходило потом, я помню плохо. Мы выпускали стрелу за стрелой. Не знаю, попал ли я в кого-нибудь или нет, но саадак, где было тридцать стрел, опустел как-то очень быстро, а следить, падал ли кто-то с коня после моего выстрела, времени не было. Думаю, что далеко не все мои стрелы улетели в воздух, ведь последние недели перед посольством я усиленно занимался стрельбой из лука, как будто знал, что пригодится! Помню только резкую боль в ступне, когда Юрка с размаху ударил меня пяткой, вопя, словно его режут:
– Кричать! Кричать!
Спохватившись, я присоединился к общему хору, в котором резко выделялся зычный голос отца. А я и не знал, что он может так громко кричать… Когда ордынцы были совсем близко, дядя Миша обернулся и стал махать рукой, как будто подзывая ещё кого-то на помощь.
Не знаю, что заставило ордынцев повернуть в сторону. Вряд ли наша четвёрка могла напугать их в обычных условиях. Да что там «вряд ли»! Точно не могла! Тут сыграло всё: и внезапность нашего появления на их пути, и истошные крики, и летящие в них стрелы. Думаю, и наивная хитрость дяди Миши, якобы подзывающего кого-то нам на помощь, тоже была не зря. Да я и сам, услышав в ночи Юркин истошный визг, подумал бы, что это какая-то нечисть на болоте вопит, и перепугался бы. Но главное, что помогло нам, это смертельный страх и растерянность ордынцев. Останься среди них хоть пара десятков не потерявших голову людей, нас просто не заметили бы. Конская лава прошла бы по нам, затоптав насмерть.
Некоторые всадники, повернув в сторону от нас, срывались с крутого обрыва и разбивались, другие находили пологий спуск к воде и пытались перебраться на другой берег. Пешие ордынцы до берега не добрались: все полегли под русскими мечами на поле битвы. Первые из отступающих уже переправились через реку, когда подоспели наши всадники.
Мы уже не стреляли, наблюдая сверху, как русские воины добивают остатки ордынского войска. Засадный полк переправился на левый берег Дона и бросился вдогонку за теми ордынцами, кто успел покинуть поле сражения.
Вскоре на месте кровавой сечи всё затихло. Великая битва закончилась.
Глава седьмая, Последняя
Мы вернулись в Рязань.
Как ни старался Олег скрыть свою причастность к битве, это у него не получилось. Да и как скроешь, если семьдесят рязанских бояр погибло в этом сражении! И одним из них, к великому горю, оказался мой наставник Дмитрий Чевка. Тут оправдывайся не оправдывайся: мол, своевольно ушли бояре в московское войско, – а любому станет понятно, что князь если не прямо приказал, то по меньшей мере сделал вид, что не заметил их ухода.
После битвы всё как-то внезапно и сильно изменилось. Дмитрий Московский и до этого был весьма уважаем и другими князьями, и простыми людьми, а теперь, как победитель Мамая, прославился на всю Русскую землю. И даже разграбление Москвы Тохтамышем два года спустя не смогло поколебать его славы. Несмотря на разгром, преемники Дмитрия Московского продолжили собирание русских земель, начатое ещё его дедом – Иваном Калитой. И так – зёрнышко по зёрнышку – Московское княжество стало набирать всё бо́льшую и большую силу.
Ягайло шесть лет спустя всё же принял католичество и заключил союз с единоверной Польшей. А что там у него было дальше с храмовниками, я не знаю. Скорее всего, умный и суровый князь не захотел делиться властью с последователями храмовников и попросту прогнал их из своих владений. Не слышно о них стало и в наших краях. Похоже, сильно они надеялись на Мамая, а тот не оправдал ожиданий. Соваться же к Тохтамышу фрязи побоялись. Новый ордынский хан был известен как истовый магометанин и, заметив, что послы юлят, просто велел бы их казнить.
Мы с отцом поселились во владениях Олега Рязанского. Я, как состоящий на княжьей службе, живу в кремле, а отец поставил кузню недалеко от города, в селе Скорнищево. Там и живёт. Служу я уже долго – сначала служил Олегу, теперь его сыну Фёдору.
Младший Олегов сын Родослав долго сидел в Рязани без дела. В конце концов отец доверил ему возглавить рязанскую дружину в походе на литовцев. Я и Варсонофий, тогда уже совсем старенький, возражали, зная о его невысоких ратных знаниях и умениях, но Олег всё же скрепя сердце велел Фёдору отправить своего младшенького добывать славу воинскую. И жестоко просчитался. Родослав и войско погубил, и сам к Ягайле в плен попал. Литовский князь, к тому времени крещённый в католичестве, носил имя Владислав Ягелло.
Пришлось Фёдору выкупать брата из плена за огромные деньги. Олег, узнав об этом, не вынес позора и с горя умер. Он незадолго до этого принял схиму и под монашеским именем Иоаким поселился неподалёку от Рязани, в Солотчинском монастыре, где его и похоронили.
После победы Дмитрия Московского над Мамаем беды рязанские не прекратились. Князья по-прежнему не хотели добровольно объединяться и воевали не только с Ордой, но и друг с другом. Надежда оставалась только на Москву. Именно она, находящаяся в самом сердце русских земель, могла бы стать той силой, что объединит все русские княжества под одной рукой. Сражение между Доном и Непрядвой показало, что вместе мы одолеем и самого сильного врага. Я всегда буду за объединение, под чьим бы знаменем оно ни состоялось – под рязанским ли, московским или новгородским.
Да, надо не забыть рассказать о том, как сложилась судьба моих товарищей по тому давнему путешествию в Литву. Юрка, вернувшись в Рязань, сделался важным человеком. Мало того, что его тоже при княжьем дворе определили, он ещё и учеников набрал – ненамного младше его самого, а есть такие, что и постарше. Целую дюжину! И обучает их своему лекарскому искусству. Учитель он строгий. Чуть только заметит, что кто-то ленится – выгоняет без жалости. И тогда уж лентяю дома не поздоровится. Всё время придумывает новые лекарства, что-то варит, готовит зелья разные, мази, притирания и пользуется в Рязани большим уважением. Он подрос, но не сильно. А вот растолстел – это да! Но на его мастерстве это никак не сказалось.
К сожалению, его лекарское искусство не помогло дяде Мише, который после одного из походов вернулся весь израненный и через месяц умер. Варсонофий тогда лишь вздохнул и сказал, что настоящие воины никогда от старости не умирают – особенно в такое время неспокойное. Похоронили дядю Мишу недалеко от городской стены.
А ещё через год съездили мы с Юркой на место смерти Кирилла. Могилу его отыскали быстро. Тот камень, что отец с дядей Мишей прикатили, чтобы отметить место упокоения нашего товарища, лежал на месте. Мы поставили на могиле крест. Один он был на белом свете: все родные его погибли во время ордынского набега, и он с малых лет жил при княжеской дружине. Своей семьи завести так и не успел. Когда я через несколько лет снова побывал на этом месте, то креста уже не обнаружил. Да и местность изменилась: где кусты выросли, где крутой берег осыпался. А сколько таких могил в степи!