а сына и увезла в тайгу, к брату Илье, леснику с медицинским образованием. Человек сложной судьбы, одинокий волк, как называла его мама, он взялся вылечить племянника, совершенно захиревшего от антибиотиков и стандартного лечения в госпиталях. Дядя Илья сразу оценил веселый и неунывающий нрав Матвея, но сказал: «Мириам, ты уезжай. Нам тут совершенно не нужны бабьи антимонии. Ты хоть и врач, а все одно баба. Не беспокойся, раз в месяц я буду тебе писать и давать полный медицинский отчет. Перспективы хорошие, он ведь у нас оптимист, Мотька. Оптимистов эта, с косой, не любит, она все больше к нытикам льнет… Ты слава богу вовремя спохватилась». И мать, как ни странно, послушалась брата, уехала. А дядя Илья взял Матвея в оборот. Они вместе ходили далеко в тайгу за травами, поначалу Матвей еще еле таскал ноги, но постепенно стал набираться сил. Травы, мед, какие-то мерзкие на вкус снадобья, простая, но здоровая пища и свежий воздух делали свое дело. К тому же дядя Илья был удивительно интересным человеком, знавшим, казалось, все на свете, но люто ненавидевшим советскую власть.
— Я из-за нее и окопался тут, в тайге…
— Но ведь тебе все равно приходится с нею сталкиваться…
— Да, но минимально все-таки… И потом, тут у нас врачей почти нет, а меня как врача уважают. Я как-то жену секретаря обкома спас, с тех пор у меня вроде как охранная грамота… Лучше я здесь в тайге один буду жить, чем в лагере гнить, тут я по крайней мере пользу приношу, во-первых, лесу, а во-вторых, людям.
— Я бы так не смог… Один, в лесу…
— Понятное дело, ты молодой еще, не пуганый, до баб охочий…
— А тебе что, бабы не нужны?
Дядя Илья загадочно ухмыльнулся в усы, и племянник понял, куда это дядька отправлялся один по субботам. Потом он узнал, что в селе за двенадцать километров жила вдова прежнего лесника Елизавета Егоровна.
— А ты почему на ней не женишься. — полюбопытствовал Матвей.
Дядя Илья внимательно посмотрел на племянника и тихо сказал:
— Да есть у меня кое-какие мысли… Матвея вдруг осенило.
— Уехать хочешь? В Израиль? Дядя Илья прижал палец к губам.
Матвей кивнул. В те годы даже в тайге лучше было говорить об этом шепотом.
И ведь он добился своего. Через четыре года действительно уехал, воспользовавшись политическим моментом. Теперь он жил в маленьком городе Цфат, и Матвей раз в год навещал его. А отец с матерью давно умерли…
Через год Матвей вернулся в Москву абсолютно здоровый, но летать больше не стал, поступил в МАИ к величайшей радости родителей. Вскоре женился, потом развелся, женился опять, а потом подоспела перестройка и тут вдруг он обнаружил в себе коммерческую жилку, легко, как многие в то время, нажил большие деньги, через полгода прогорел, но этот опыт пошел ему на пользу. И вот теперь он был вполне состоявшимся и состоятельным бизнесменом. Арина была его третьей женой, и они прожили вместе тринадцать лет.
Как все странно, даже дико… Что-то я ничего не пойму… Мне почудилось, что Миклашевич практически сделал мне предложение? То самое, руки и сердца? Неужто примерещилось? Да нет, с чего бы… Несколько лет назад я умерла бы от счастья, а теперь мне немного грустно и очень смешно. Но до чего же он самоуверен… Думает наверное, что довольно поманить меня пальчиком… Нет уж, фигушки! Не хочу я замуж, ни за кого на всем свете… Я просто хочу любви… А Митька… Понятно, ему нужен брэнд. Но неужели до такой степени, что он готов жениться на мне? Чепуха… И как странно, что он не полез ко мне в постель, чтобы, так сказать, делом подкрепить свое предложение… И ведь это был бы весомый аргумент в его пользу, я раньше таяла от каждого его поцелуя и прикосновения… Неужели у него и с этим проблемы? Или действительно устал? Что ж, посмотрим, что будет утром. Утро ведь вечера мудренее, давно известно. И что это за финт с Розенами? Если он уже в аэропорту решил, что ему не нравится Арина, зачем он поехал смотреть дом? И вообще, зачем ему нужно любить и обожать клиента? Чушь какая-то, я ничего не понимаю… А мне бы хотелось заняться этим домом, хотя Арина и вправду довольно противная баба. Зато Аполлоныч само обаяние. Пожалуй, он даже обаятельнее Миклашевича… У Миклашевича обаяние какое-то опасное, а у Розена — нет. Все дело, видимо, в глазах… У Розена глаза голубые, чуть близорукие, а у Миклашевича светло-карие, почти желтые, в них бывает что-то хищное, тигриное…
Время было еще не позднее, в садике упоительно пахло сиренью, еще не совсем стемнело, и по озеру плыла лодка. Я спустилась вниз, вышла на крылечко. Как тут хорошо, красиво, спокойно. А может послать к черту Миклашевича, остаться тут недельки на две и спокойно поработать, когда никто не отвлекает, работать легче, войдешь в колею и пишешь, пишешь… Остаться в пансионе, не встречаться ни с кем, взять напрокат машину… Я опять набрала Гошкин номер. На сей раз он откликнулся сразу.
— Алло, мам, как дела?
— "Ты почему к телефону не подходил?
— Да я забыл его дома, а мы с дедом ездили на Химзее.
— Это что, озеро?
— Ага, там посредине озера этот шиз Людвиг Баварский дворец отгрохал! Представь себе, мам, он его построил для духа Людовика Четырнадцатого! И он жил в этом дворце девять дней, можешь себе представить? Меня экскурсоводша спрашивает: тебе понравилось? А я сказал: нет, она удивилась, а я говорю: дурдом и все! Деду, кстати, тоже не понравилось! Ой, мам, Как у тебя дела? Как бабушка?
— А ты ей не звонил?
Мам, она очень занудничает последнее время, просто хоть вой! Может, поговоришь с ней, а то просто звонить неохота… Мам, а когда твоя книжка выйдет? Меня тут многие спрашивают… Да, мы с дедом зашли в русский магазин, там твоих книг навалом. Я спросил, говорят, они здорово продаются! Мам, я соскучился! Ты к нам собираешься?
— Конечно, Гошенька, я приеду, может, даже на той неделе. Вы, пока никуда с дедом не собираетесь?
— Хотим поехать в Амстердам на два дня, но если ты приедешь, мы тебя дождемся и можно вместе махнуть, а?
— Прекрасно, а Владимир Александрович дома?
— Нет.
— Ладно, сын, передавай ему привет. Я, кстати, сейчас не дома, а в Литве. И тоже на озере.
— Да? А что ты там делаешь?
— Ничего интересного, я тебе потом расскажу.
— Мам, когда ты к нам соберешься, захвати с собою мою красную бейсболку, мне ее не хватает!
— Слушаюсь, Георгий Юрьевич. Что еще прикажете захватить?
— Пока только бейсболку. Ой, мам, приезжай скорее!
Вот теперь можно спокойно идти спать. Поговорила с Гошкой, сразу стало легко. Я уже повернула к дому, как вдруг услышала тихий голос:
— Олеся!
Я оглянулась.
— Матвей Аполлонович? Что вы тут делаете?
— Да вот, пошел прогуляться перед сном и вдруг увидел вас. А где же ваш патрон?
— Спит уже.
— А вы?
— А я вышла подышать воздухом. Нечасто приходится дышать такой прелестью.
— Олеся, я должен предупредить вас…
— О чем это?
— Боюсь, что наш договор… Одним словом, Дмитрий Алексеевич… ну, скажем, был не очень вежлив с моей женой…
— И вы приехали вызвать его на дуэль? — рассмеялась я.
— Боже сохрани.
— А жаль! Это был бы поистине дворянский поступок!
— Послушайте, я просто хотел сказать, что…
— Что мы не устраиваем вашу жену. Что ж, чувство вполне взаимное и Дмитрий Алексеевич сразу взял обратные билеты, еще до посещения вашего дома.
— Но почему?
— Не знаю, видимо, его сразу что-то не устроило… Может ваша жена что-то не так сказала, потому что вообще Миклашевич не хам.
— Сказать по правде, я этого не заметил. Но бог с ним. Олеся, вы не хотите прокатиться на лодке?
— А у вас есть лодка?
— Хотите?
— Не знаю… Поздно уже…
— Да разве это поздно, половина одиннадцатого, такой чудный вечер.
— Но где взять лодку?
— А вон там, видите, лодочная станция. И я знаком с лодочником. Пошли?
Мне вдруг нестерпимо захотелось прокатиться с ним на лодке по ночному озеру.
— Пошли!
Он помог мне войти в лодку, сел на весла, и мы поплыли.
Он молчал. Возникла какая-то неловкость.
— Олеся, можно задать вам один вопрос?
— Валяйте!
— Откуда вы меня знаете?
— Ничего нового я вам не скажу. Я вас не знаю. Это было наитие!
— Да бросьте, вы совсем не похожи на полоумную.
— А по-вашему, наитие бывает только у полоумных?
— Как правило, да. Я вообще не верю во всю эту фигню. Но впрочем, не хотите говорить, не надо. Рано или поздно это выяснится. Олеся, а что если в Москве… мы встретимся?
— Встретимся? На какой предмет?
— Что за дурацкий вопрос? Просто вы мне нравитесь, вы меня заинтриговали.
— Видит Бог, я не ставила себе такой задачи.
— Но вы не ответили на мой вопрос.
— Отвечаю: почему бы и нет? Я женщина свободная.
— Звучит многообещающе… А Миклашевич?
— Вы его боитесь?
— Послушайте, вы меня провоцируете…
— Матвей Аполлонович, давайте помолчим, такая ночь, такая красота…
— Вы правы, Олеся. Какое чудное имя…
Он замолчал, а я подумала: замечательная ситуация для моего романа: герой и героиня плывут на лодке, а второй герой дрыхнет в отеле неподалеку, происходит решительное объяснение, герой хочет обнять Марину и… и они падают в воду. Он плохо плавает, и Марина его спасает… Так получится забавнее, не столь банально… Да, это неплохо. Она его спасает, они насквозь мокрые возвращаются в отель… Но она теряет к нему интерес, а он влюбляется в нее еще больше, но понимает, что упал в ее глазах и, чтобы реабилитироваться, отправляется в опасную экспедицию в пустыню Гоби… Или не Гоби, в принципе, он может отправится в любую пустыню… Или в джунгли Амазонки… Нет, ну их, эти джунгли, там как-то уж очень все густо, пусть лучше будет пустыня, там более или менее все понятно… Можно, конечно, отправить его на какой-нибудь вулкан или вовсе в Антарктиду. Там плавать необязательно, как, впрочем, и в пустыне. Короче, надо что-то экстремальное придумать. Но тогда, если он покажет себя героем, Марина должна выбрать его… Но второй-то уже и так герой… Черт, я запуталась…