Беспредельная грусть овладела всем существом Карла. Закрыв лицо руками, он думал о мире, столь прекрасном, когда мы его оставляем или, вернее сказать, когда он ускользает от нас; король думал о ласках своих детей, таких нежных и сладостных, особенно когда с детьми расстаешься навеки; думал о жене своей, благородной и мужественной женщине, которая поддерживала его до последней минуты. Он снял с груди крест, осыпанный брильянтами, и орден Подвязки, которые она прислала ему с этими благородными французами, и поцеловал их. Затем ему пришла мысль, что она увидит эти предметы только тогда, когда он уже будет лежать в могиле, холодный и обезображенный, – и он почувствовал, как вместе с этой мыслью его охватывает дрожь и холод, словно уже смерть простерла над ним свой покров.
Так, в этой комнате, которая приводила ему на память столько воспоминаний, в которой, бывало, толпилось столько придворных и раздавалось столько льстивых речей, король сидел один со своим опечаленным слугой, в котором он не мог найти никакой духовной поддержки… И тогда – кто бы мог подумать! – королем овладела слабость, и он отер в темноте слезу, упавшую на стол и сверкнувшую на расшитой золотом скатерти.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Дверь отворилась, факелы наполнили комнату дымным светом, и человек в епископской мантии вошел в сопровождении двух часовых; Карл повелительным движением руки велел им выйти.
Часовые удалились, и комната опять погрузилась во мрак.
– Джаксон! – воскликнул Карл. – Джаксон! Благодарю вас, последний друг мой, вы пришли кстати.
Епископ искоса и с беспокойством оглянулся на человека, который, заливаясь слезами, сидел в углу за камином.
– Полно, Парри, – обратился к нему король, – не плачь! Вот господь посылает нам утешение.
– Ах, это Парри! – сказал епископ. – Ну, тогда я спокоен. В таком случае, ваше величество, позвольте мне приветствовать вас и сказать, кто я и для чего пришел.
При звуке этого голоса Карл чуть было не вскрикнул, но Арамис приложил палец к губам и низко поклонился королю Англии.
– Это вы, шевалье д’Эрбле? – прошептал Карл.
– Да, государь, – отвечал Арамис, возвышая голос, – да, я епископ Джаксон, верный рыцарь церкви, который пришел сюда по желанию вашего величества.
Карл всплеснул руками. Он узнал д’Эрбле и был поражен отвагой этих людей, которые, хотя и были иностранцами, без всякого корыстного побуждения столь упорно боролись против воли целого народа и злой судьбы короля.
– Вы, – проговорил он, – это вы… Как вы проникли сюда? Боже мой! Если они узнают, вы погибли.
Парри был уже на ногах; вся его фигура выражала наивное и глубокое восхищение.
– Государь, не думайте обо мне, – продолжал Арамис, жестом приглашая короля говорить тише. – Думайте о себе. Вы видите, ваши друзья не дремлют. Я еще не знаю, что мы сделаем, но четверо решительных людей могут сделать многое. Помня об этом, не смыкайте глаз, ничему не удивляйтесь и будьте на все готовы.
Карл покачал головой.
– Друг мой, – сказал он, – знаете ли вы, что нельзя терять времени и что если вы желаете действовать, так надо торопиться? Знаете вы, что завтра в десять часов утра я должен умереть?
– Ваше величество, до тех пор должно случиться нечто такое, что помешает казни.
Король с удивлением посмотрел на Арамиса.
В ту же минуту снаружи, под окном короля, послышался странный шум и грохот, словно сбрасывали с воза доски.
– Вы слышите? – спросил король.
Вслед за этим треском послышался болезненный крик.
– Я слушаю, – сказал Арамис, – но не понимаю, что это за шум, а главное – что это за крик.
– Что за крик, я и сам не знаю, – сказал король, – но шум я вам сейчас объясню. Вы знаете, что меня должны казнить под этими самыми окнами? – прибавил Карл, простирая руку к темной пустынной площади, по которой ходили только солдаты и часовые.
– Да, ваше величество, знаю, – отвечал Арамис.
– Так вот, из досок, которые сюда привезли, сооружают для меня эшафот. Должно быть, при разгрузке ушибли кого-нибудь из рабочих.
Арамис невольно вздрогнул.
– Вы видите, – сказал Карл, – бесполезно делать какие-либо попытки: я осужден, предоставьте меня моей участи.
– Ваше величество, – сказал, овладев собой, Арамис, – пусть себе строят сколько угодно эшафотов – они не найдут палача.
– Что вы хотите сказать? – спросил король.
– Я хочу сказать, что сейчас палач уже либо похищен, либо подкуплен вашими друзьями. Завтра утром эшафот будет готов, но палача на месте не окажется, и казнь отложат на один день.
– И что будет дальше? – снова в недоумении спросил король.
– А то, что завтра ночью мы вас похитим.
– Каким образом? – воскликнул король, лицо которого невольно озарилось радостью.
– О, – прошептал Парри, молитвенно сложа руки, – да благословит бог вас и ваших друзей!
– Каким образом? – повторил король. – Я должен знать это, чтобы быть в состоянии помочь вам.
– Я и сам еще не знаю, ваше величество, – отвечал Арамис, – но только самый ловкий, самый храбрый и самый верный из нас четверых сказал мне, когда мы расставались: «Шевалье, передайте королю, что завтра в десять часов вечера мы похитим его». А раз он это сказал, значит, так и будет.
– Назовите мне имя этого неизвестного друга, – попросил король, – чтобы я мог с благодарностью повторять его, все равно, удастся ли ваша смелая попытка или нет.
– Д’Артаньян, ваше величество; тот самый, который чуть не спас вас в пути, когда так не вовремя явился полковник Гаррисон.
– Вы действительно удивительные люди! – сказал король. – Если бы мне рассказали что-нибудь подобное, я бы не поверил.
– А теперь, ваше величество, – продолжал Арамис, – выслушайте меня. Не забывайте ни на минуту, что мы бодрствуем и стараемся вас спасти; ловите малейший жест, звук голоса, знак, который кто-нибудь из нас подаст вам, – наблюдайте, прислушивайтесь ко всему.
– О шевалье д’Эрбле, – воскликнул король, – что могу я сказать вам! Никакое слово, даже если оно будет исходить из глубины моего сердца, не в силах выразить вам моей благодарности. Если вам удастся ваше предприятие, то вы спасете не только короля, – ибо королевский сан пред лицом эшафота, клянусь вам, кажется мне чем-то весьма ничтожным, – нет, вы сделаете больше: вы вернете жене мужа и детям отца. Шевалье, вот вам моя рука; это рука друга, который будет любить вас до последнего своего вздоха.
Арамис хотел поцеловать руку короля, но тот быстро схватил его руку и прижал к своей груди.
В эту минуту кто-то вошел в комнату, даже не постучавшись в дверь. Арамис хотел отдернуть свою руку, но король удержал ее.
Вошедший был один из тех пуритан – полусвященник-полусолдат, каких много развелось при Кромвеле.
– Что вам угодно, сударь? – обратился к нему король.
– Я хочу узнать, окончилась ли исповедь Карла Стюарта? – спросил вошедший.
– Какое вам дело? Мы с вами разных вероисповеданий, – заметил король.
– Все люди братья, – отвечал пуританин. – Один из моих братьев умирает, и я пришел напутствовать его к смерти.
– Пожалуйста, оставьте короля в покое, – вмешался Парри, – король не нуждается в ваших напутствиях.
– Ваше величество, – тихо обратился к королю Арамис, – будьте с ним осторожней: это, должно быть, шпион.
– После досточтимого епископа, – сказал король, – я охотно вас выслушаю.
Подозрительная личность удалилась, окинув епископа долгим, внимательным взглядом, не ускользнувшим от короля.
– Шевалье, – сказал он, когда дверь затворилась, – я думаю, что вы правы: этот человек приходил сюда с дурными намерениями. Когда вы будете уходить, остерегайтесь, чтобы при выходе с вами не случилось какого-нибудь несчастья.
– Благодарю, ваше величество, – сказал Арамис, – но не беспокойтесь обо мне, у меня под рясой кольчуга и кинжал.
– Ступайте, и да хранит вас господь, как говаривал я, когда был королем.
Арамис вышел. Карл проводил его до дверей. Арамис шел, благословляя всех встречных на пути; стража склонилась перед ним. Он величественно проследовал через сени, полные солдат, и сел в карету. Двое часовых проводили его до самого епископского дворца и оставили только у порога.
Джаксон ожидал его в величайшей тревоге.
– Ну что? – спросил он, увидя Арамиса.
– Отлично! – отвечал Арамис. – Все вышло, как я надеялся: шпионы, часовые, стража – все приняли меня за вас. Король благословляет вас в ожидании вашего благословения.
– Спаси вас господь, сын мой! Ваш пример преисполняет меня бодростью и надеждой.
Арамис переоделся в свое платье, накинул свой плащ и вышел, предупредив Джаксона, что он намерен еще раз прибегнуть к его помощи.
Не прошел он по улице и десяти шагов, как заметил следовавшего за ним по пятам человека огромного роста, закутанного в плащ. Арамис схватился за кинжал и остановился. Человек подошел прямо к нему. Это был Портос.
– Милый друг! – сказал Арамис, протягивая ему руку.
– Видите, дорогой мой, – ответил Портос, – у каждого из нас было свое дело. На мою долю выпало охранять вас, и я вас охранял. Видели вы короля?
– Да. Все идет великолепно. Ну а где теперь наши друзья?
– Мы условились встретиться в одиннадцать часов в гостинице.
– В таком случае нельзя терять времени, – заметил Арамис.
Действительно, в эту минуту на соборе Святого Павла пробило половину одиннадцатого.
Но так как Арамис и Портос спешили, то они прибыли первыми. Вслед за ними появился Атос.
– Все идет превосходно, – заявил он, не дожидаясь вопроса товарищей.
– А вы что сделали? – спросил его Арамис.
– Я нанял маленькую фелуку, узкую, как индейская пирога, и легкую, как ласточка. Она будет дожидаться нас у Гринвича, против Собачьего острова. На ней хозяин и четыре матроса; за пятьдесят фунтов они согласились ждать нас три ночи подряд. Сев в нее вместе с королем, мы воспользуемся первым приливом, спустимся по Темзе и через два часа будем в открытом море. Затем, как настоящие пираты, мы поплывем вдоль берега, скрываясь за скалами, и если море окажется свободным, направимся прямо в Булонь. На тот случай, если меня убьют, запомните, что капитан зовется Роджерс, а фелука – «Молния». Зная это, вы без труда отыщете их. Носовой платок с четырьмя узлами на углах будет приметой, по которой вас узнают.