– Сейчас полдень; в полночь я буду у вас.
– Если меня еще не будет дома, подождите.
– Отлично. До полуночи, монсеньор.
– До полуночи, дорогой господин Лувьер.
Оставшись один, Гонди вызвал к себе всех приходских священников, с которыми был знаком лично. Через два часа у него собралось тридцать священников из самых многолюдных, а следовательно, и самых беспокойных приходов Парижа. Гонди рассказал им о нанесенном ему в Пале-Рояле оскорблении и передал им все шутки, которые позволили себе Ботен, граф де Вильруа и маршал де Ла Мельере. Священники спросили его, что им надлежит делать.
– Это просто, – сказал коадъютор. – Вы, как духовный отец, имеете влияние на ваших прихожан. Искорените в них этот несчастный предрассудок – страх и почтение к королевской власти; доказывайте вашей пастве, что королева – тиран, и повторяйте это до тех пор, пока не убедите их, что все беды Франции происходят из-за Мазарини, ее соблазнителя и любовника. Принимайтесь за дело сегодня же, немедленно и через три дня сообщите мне результаты. Впрочем, если кто-нибудь из вас может дать мне хороший совет, то пусть останется, я с удовольствием послушаю.
Остались три священника: приходов Сен-Мерри, Святого Сульпиция и Святого Евстафия. Остальные удалились.
– Значит, вы думаете оказать мне более существенную помощь, чем ваши собратья? – спросил Гонди у оставшихся.
– Мы надеемся, – отвечали те.
– Хорошо, господин кюре Сен-Мерри, начинайте вы.
– Монсеньор, в моем квартале проживает один человек, который может быть вам весьма полезен.
– Кто такой?
– Торговец с улицы Менял, имеющий огромное влияние на мелких торговцев своего квартала.
– Как его зовут?
– Планше. Недель шесть тому назад он один устроил целый бунт, а затем исчез, так как его искали, чтобы повесить.
– И вы его отыщете?
– Надеюсь; я не думаю, чтобы его схватили. Я духовник его жены, и если она знает, где он, то и я узнаю.
– Хорошо, господин кюре, поищите этого человека, и если найдете, приведите ко мне.
– В котором часу, монсеньор?
– В шесть часов вам удобно?
– Мы будем у вас в шесть часов, монсеньор.
– Идите же, дорогой кюре, идите, и да поможет вам бог.
Кюре вышел.
– А вы что скажете? – обратился Гонди к кюре Святого Сульпиция.
– Я, монсеньор, – отвечал тот, – знаю человека, который оказал большие услуги одному очень популярному вельможе; из него выйдет отличный предводитель бунтовщиков, и я могу его вам представить.
– Как зовут этого человека?
– Граф Рошфор.
– Я тоже знаю его. К несчастью, его нет в Париже.
– Монсеньор, он живет в Париже, на улице Кассет.
– С каких пор?
– Уже три дня.
– Почему он не явился ко мне?
– Ему сказали… простите, монсеньор…
– Заранее прощаю, говорите.
– Ему сказали, что вы собираетесь принять сторону двора.
Гонди закусил губу.
– Его обманули, – сказал он. – Приведите его ко мне в восемь часов, господин кюре, и да благословит вас бог, как и я вас благословляю.
Второй кюре вышел.
– Теперь ваша очередь, – сказал коадъютор, обращаясь к последнему оставшемуся. – Вы также можете мне предложить что-нибудь вроде того, что предложили только что вышедшие?
– Нечто лучшее, монсеньор.
– Ого! Не слишком ли вы много на себя берете? Один предложил мне купца, другой графа; уж не предложите ли вы мне принца?
– Я вам предложу нищего, монсеньор.
– А, понимаю, – произнес Гонди, подумав. – Вы правы, господин кюре; нищего, который поднял бы весь легион бедняков со всех перекрестков Парижа и заставил бы их кричать на всю Францию, что это Мазарини довел их до сумы.
– Именно такой человек у меня есть.
– Браво. Кто же это такой?
– Простой нищий, как я уже вам сказал, монсеньор, который просит милостыню и подает святую воду на ступенях церкви Святого Евстафия уже лет шесть.
– И вы говорите, что он пользуется большим влиянием среди своих собратьев?
– Известно ли монсеньору, что нищие тоже имеют свою организацию, что это нечто вроде союза неимущих против имущих, союза, в который каждый вносит свою долю и который имеет своего главу?
– Да, я уже кое-что слыхал об этом, – сказал коадъютор.
– Так вот, человек, которого я вам предлагаю, – главный старшина нищих.
– А что вы знаете о нем?
– Ничего, монсеньор; мне только кажется, что его терзают угрызения совести.
– Почему вы так думаете?
– Двадцать восьмого числа каждого месяца он просит меня отслужить мессу за упокой одной особы, умершей насильственной смертью. Я еще вчера служил такую обедню.
– Как его зовут?
– Майяр. Но я думаю, что это не настоящее его имя.
– Могли бы мы сейчас застать его на месте?
– Без сомнения.
– Так пойдемте посмотрим на вашего нищего, господин кюре; и если он таков, как вы говорите, то действительно именно вы нашли для нас настоящее сокровище.
Гонди переоделся в светское платье, надел широкополую мягкую шляпу с красным пером, опоясался шпагой, прицепил шпоры к сапогам, завернулся в широкий плащ и последовал за кюре.
Коадъютор и его спутники прошли по улицам, ведущим из архиепископского дворца к церкви Святого Евстафия, внимательно изучая настроение народа. Народ был явно возбужден, но, подобно рою взбудораженных пчел, не знал, что надо делать. Ясно было, что если у него не окажется главарей, дело так и закончится одним лишь ропотом.
Когда они пришли на улицу Прувер, кюре указал рукой на церковную паперть.
– Вот, – сказал он, – этот человек; он на своем месте.
Гонди посмотрел в указанную сторону и увидел нищего, сидевшего на стуле; возле него стояло небольшое ведро, а в руках он держал кропило.
– Что, он по особому праву сидит здесь? – спросил Гонди.
– Нет, монсеньор, – отвечал кюре, – он купил у своего предшественника место подателя святой воды.
– Купил?
– Да, эти места продаются; он, кажется, заплатил за свое сто пистолей.
– Значит, этот плут богат?
– Некоторые из них, умирая, оставляют тысяч двадцать или тридцать ливров, иногда даже больше.
– Гм! – произнес со смехом Гонди. – А я и не знал, что, раздавая милостыню, так хорошо помещаю свои деньги.
Они подошли к паперти; когда кюре и коадъютор вступили на первую ступень церковной лестницы, нищий встал и протянул свое кропило.
Это был человек лет шестидесяти пяти – семидесяти, небольшого роста, довольно плотный, с седыми волосами и хищным выражением глаз. На лице его словно отражалась борьба противоположных начал: дурных устремлений, сдерживаемых усилием воли или же раскаянием.
Увидев сопровождавшего кюре шевалье, он слегка вздрогнул и посмотрел на него с удивлением.
Кюре и коадъютор прикоснулись к кропилу концами пальцев и перекрестились; коадъютор бросил серебряную монету в шляпу нищего, лежавшую на земле.
– Майяр, – сказал кюре, – мы пришли с этим господином, чтобы поговорить с вами.
– Со мной? – произнес нищий. – Слишком много чести для бедняка, подающего святую воду.
В голосе нищего слышалась ирония, которой он не мог скрыть и которая удивила коадъютора.
– Да, – продолжал кюре, видимо привыкший к такому тону, – да, нам хотелось узнать, что вы думаете о сегодняшних событиях и что вы слышали о них от входивших и выходивших из церкви.
Нищий покачал головой:
– События очень печальные, господин кюре, и, как всегда, они падут на голову бедного народа. Что же касается разговоров, то все выражают неудовольствие, все жалуются; но сказать «все» – значит, в сущности, сказать «никто».
– Объяснитесь, мой друг, – сказал Гонди.
– Я хочу сказать, что все эти жалобы, проклятия могут вызвать только бурю и молнии, но гром не грянет, пока не найдется предводитель, который бы направил его.
– Друг мой, – сказал Гонди, – вы мне кажетесь человеком очень сметливым; не возьметесь ли вы принять участие в маленькой гражданской войне, если она вдруг разразится, и не окажете ли вы помощь такому предводителю, если он сыщется, вашей личной властью и влиянием, которые вы приобрели над своими товарищами?
– Да, сударь, но только с тем условием, что эта война будет одобрена церковью и, следовательно, приведет меня к цели, которой я добиваюсь, то есть к отпущению грехов.
– Эту войну церковь не только одобряет, но и будет руководить ею. Что же касается отпущения грехов, то у нас есть парижский архиепископ, имеющий большие полномочия от римской курии, есть даже коадъютор, наделенный правом давать полную индульгенцию; мы вас ему представим.
– Не забудьте, Майяр, – сказал кюре, – что это я рекомендовал вас господину, который очень могуществен и которому я в некотором роде за вас поручился.
– Я знаю, господин кюре, – отвечал нищий, – что вы всегда были добры ко мне; поэтому я приложу все старания, чтобы услужить вам.
– Вы думаете, что ваша власть над товарищами действительно так велика, как сказал мне господин кюре?
– Я думаю, что они питают ко мне известное уважение, – сказал нищий не без гордости, – и что они не только сделают все, что я им прикажу, но и последуют за мной всюду.
– И вы можете поручиться мне за пятьдесят человек, ничем не занятых, горячих и с такими мощными глотками, что когда они начнут орать: «Долой Мазарини!», стены Пале-Рояля падут, как пали некогда стены Иерихона?
– Я думаю, – сказал нищий, – что мне можно поручить дело потруднее и посерьезнее этого.
– А, – произнес Гонди, – значит, вы беретесь устроить за одну ночь десяток баррикад?
– Я берусь устроить пятьдесят и защищать их, если нужно будет.
– Черт возьми! – воскликнул Гонди. – Вы говорите с уверенностью, которая меня радует, и так как господин кюре мне ручается за вас…
– Да, ручаюсь, – подтвердил кюре.
– В этом мешке пятьсот пистолей золотом; распоряжайтесь ими по своему усмотрению, а мне скажите, где вас можно встретить сегодня в десять часов вечера.
– Для этого надо выбрать какой-нибудь возвышенный пункт, чтобы сигнал, данный с него, увидели бы во всех кварталах Парижа.