— Отлично, сударь, — крикнул Коменж, — я еще поговорю с вами!
— И я также, сударь, — отвечал Лувьер, — еще посмотрим, кто из нас поговорит громче.
Лувьер.
Фрике и Наннета продолжали вопить; крики, звук выстрела, опьяняющий запах пороха произвели на толпу свое действие.
— Смерть офицеру! Смерть! — загудела она.
Толпа бросилась к карете.
— Еще один шаг, — крикнул тогда Коменж, подняв шторки, чтобы все могли видеть внутренность кареты, и приставив к груди Бруселя шпагу, — еще один шаг, и я заколю арестованного. Мне приказано доставить его живым или мертвым, я привезу его мертвым, вот и все.
Раздался ужасный крик. Жена и дочери Бруселя с мольбой протягивали к народу руки.
Народ понял, что этот бледный, но очень решительный на вид офицер поступит, как сказал. Угрозы продолжались, но толпа отступила.
Коменж велел раненому гвардейцу сесть в карету и приказал другим закрыть дверцы.
— Гони во дворец! — крикнул он кучеру, еле живому от страха.
Кучер стегнул лошадей, те рванулись вперед, и толпа расступилась. Но на набережной пришлось остановиться. Карету опрокинули, толпа сбила с ног лошадей, смяла, давила их.
Рауль, пеший, — он не успел вскочить на лошадь, — устал, так же как и гвардейцы, наносить удары плашмя и начал действовать острием своей шпаги, как они острием своих пик. Но это страшное, последнее средство только разжигало бешенство толпы. Там и сям начали мелькать дула мушкетов и клинки рапир; раздалось несколько выстрелов, сделанных, без сомнения, в воздух, но эхо которых все же заставляло все сердца биться сильнее; из окон в солдат бросали чем попало. Раздавались голоса, которые слышишь лишь в дни восстаний, показались лица, которые видишь только в кровавые дни. Среди ужасного шума все чаще слышались крики: «Смерть гвардейцам!», «В Сену офицера!» Шляпа Рауля была измята, лицо окровавлено; он чувствовал, что не только силы, но и сознание начинает оставлять его; перед его глазами носился какой-то красный туман, и сквозь этот туман он видел сотни рук, с угрозой протянутых к нему и готовых схватить его, упади он только. Коменж в опрокинутой карете рвал на себе волосы от ярости. Гвардейцы не могли подать никакой помощи, им приходилось защищаться самим. Казалось, все погибло и толпа вот-вот разнесет в клочья лошадей, карету, гвардейцев, приспешников королевы, а может быть, и самого пленника, как вдруг раздался хорошо знакомый Раулю голос, и широкая шпага сверкнула в воздухе. В ту же минуту толпа заколыхалась, расступилась, и какой-то офицер в форме мушкетера, все сбивая с ног, опрокидывая, нанося удары направо и налево, подскакал к Раулю и подхватил его как раз в тот момент, когда юноша готов был упасть.
— Черт возьми! — вскричал офицер. — Неужели они убили его? В таком случае горе им!
И он обернулся к толпе с таким грозным и свирепым видом, что самые ярые бунтовщики попятились, давя друг друга, а многие покатились в Сену.
— Господин д’Артаньян, — прошептал Рауль.
— Да, черт побери! Собственной персоной и, кажется, к счастью для вас, мой юный друг! Эй, вы, сюда! — крикнул он, поднявшись на стременах и подняв шпагу, голосом и рукой подзывая поневоле отставших от него мушкетеров. — Разогнать всех! Бери мушкеты, заряжай, целься!
Услышав это приказание, толпа стала таять так быстро, что сам д’Артаньян не мог удержаться от гомерического смеха.
— Благодарю вас, д’Артаньян, — сказал Коменж, высовываясь до половины из опрокинутой кареты. — Благодарю также вас, молодой человек. Ваше имя? Мне надо назвать его королеве.
Рауль уже собирался ответить, но д’Артаньян поспешно шепнул ему на ухо:
— Молчите, я отвечу за вас.
Затем, обернувшись к Коменжу, сказал:
— Не теряйте времени, Коменж, вылезайте из кареты, если можете, и велите подать вам другую.
— Но откуда же?
— Черт подери, да возьмите первую, которую встретите на Новом мосту; сидящие в ней будут чрезвычайно счастливы, я полагаю, одолжить свою карету для королевской службы.
— Но, — возразил Коменж, — я не знаю…
— Идите скорее, иначе через пять минут все это мужичье вернется со шпагами и мушкетами. Вас убьют, а вашего пленника освободят. Идите. Да вот как раз едет карета.
Затем, снова наклонившись к Раулю, он шепнул:
— Главное, не говорите вашего имени.
Молодой человек посмотрел на него с удивлением.
— Хорошо, я бегу за ней, — крикнул Коменж, — а если они вернутся, стреляйте.
— Нет, ни в коем случае, — возразил д’Артаньян. — Наоборот, пусть никто и пальцем не шевельнет. Если сейчас сделать хоть один выстрел, за него придется слишком дорого расплачиваться завтра.
Коменж, взяв четырех гвардейцев и столько же мушкетеров, побежал за каретой. Он высадил седоков и привел экипаж.
Но когда пришлось переводить Бруселя из разбитой кареты в другую, народ, увидев того, кого он называл своим благодетелем, поднял неистовый шум и снова надвинулся.
— Проезжайте! — крикнул д’Артаньян. — Вот десять мушкетеров, чтобы сопровождать вас, а я оставлю себе двадцать, чтобы сдерживать толпу. Поезжайте, не теряя ни одной минуты. Десять человек к Коменжу!
Десять человек отделились от отряда, окружили новую карету и помчались галопом.
Когда карета скрылась, крики усилились. Более десяти тысяч человек столпились на набережной, на Новом мосту и в ближайших улицах.
Раздалось несколько выстрелов. Один мушкетер был ранен.
— Вперед! — скомандовал д’Артаньян, кусая усы.
И с двадцатью мушкетерами он ринулся на всю эту массу народа, которая отступила в полном беспорядке. Один только человек остался на месте с аркебузой в руке.
— А, — сказал этот человек, — это ты! Ты хотел убить его?! Погоди же!
Он прицелился в д’Артаньяна, карьером несшегося на него.
Д’Артаньян пригнулся к шее лошади. Молодой человек выстрелил, и пуля сбила перо на шляпе д’Артаньяна. Лошадь, мчавшаяся во весь опор, налетела на безумца, пытавшегося остановить бурю, и отбросила его к стене.
Д’Артаньян круто осадил свою лошадь, и в то время как мушкетеры продолжали атаку, он с поднятой шпагой повернулся к человеку, сбитому им с ног.
— Ах, сударь! — воскликнул Рауль, вспомнив, что он видел молодого человека на улице Кокатри. — Пощадите его: это его сын.
Рука д’Артаньяна, готовая нанести удар, повисла в воздухе.
Рука д’Артаньяна, готовая нанести удар, повисла в воздухе.
— А, вы его сын? — сказал он. — Это другое дело.
— Я сдаюсь, сударь, — произнес Лувьер, протягивая д’Артаньяну свою разряженную аркебузу.
— Нет, нет, не сдавайтесь, черт возьми! Напротив, бегите, и как можно скорее. Если я вас захвачу, вас повесят.
Молодой человек не заставил повторять этот совет. Он проскользнул под шеей лошади и исчез за углом улицы Генего.
— Вы вовремя удержали мою руку, — сказал д’Артаньян Раулю, — не то ему пришел бы конец. И, право, узнав потом, кто он, я очень бы пожалел об этом.
— Ах, сударь, — произнес Рауль, — позвольте мне поблагодарить вас не только за этого бедного парня, но и за себя: я сам был на волосок от смерти, когда вы подоспели.
— Бросьте, бросьте, молодой человек, не утруждайте себя речами.
И д’Артаньян достал из кобуры фляжку с испанским вином.
— Глотните-ка вот этого, — сказал он Раулю. Рауль отхлебнул вина и собрался снова благодарить д’Артаньяна.
— Дорогой мой, — возразил ему тот, — мы поговорим об этом после.
Затем, видя, что мушкетеры очистили набережную от Нового моста до набережной Святого Михаила и возвращаются обратно, он поднял шпагу вверх, чтобы они ускорили шаг.
Мушкетеры рысью подъехали к нему; тотчас же с другой стороны подъехали те десять человек, которых он послал с Коменжем.
— Ну, — произнес д’Артаньян, обращаясь к ним, — не случилось ли еще чего-нибудь?
— Ах, сударь, — отвечал сержант, — опять поломка! Проклятая карета!
Д’Артаньян пожал плечами.
— Нет, проклятое дурачье, — сказал он. — Уж если выбираешь карету, так выбирай прочную, а карета, в которой хотят везти арестованного Бруселя, должна выдержать десять тысяч человек.
— Что прикажете, господин лейтенант?
— Примите отряд и отведите его в казармы.
— Значит, вы поедете один?
— Конечно! Не думаете ли вы, что мне нужен конвой?
— Но…
— Отправляйтесь.
Мушкетеры удалились, д’Артаньян остался вдвоем с Раулем.
— Ну как, болит у вас что-нибудь? — спросил он.
— Да, сударь. У меня голова тяжелая и словно в огне.
— Что же такое с вашей головой? — сказал д’Артаньян, снимая с Рауля шляпу. — А, контузия.
— Да, кажется, мне попали в голову цветочным горшком.
— Канальи! — воскликнул д’Артаньян. — Но на вас шпоры? Вы были верхом?
— Да, я сошел с лошади, чтобы защищать господина Коменжа, и ее кто-то захватил. Да вот и она.
Действительно, в эту минуту показалась лошадь Рауля, на которой скакал галопом Фрике, размахивая своей четырехцветной шапкой и крича:
— Брусель! Брусель!
…лошадь Рауля, на которой скакал галопом Фрике, размахивая своей четырехцветной шапкой и крича:
— Брусель! Брусель!
— Эй, стой, плут! — крикнул ему д’Артаньян. — Давай сюда лошадь.
Фрике услышал, но сделал вид, что слова не дошли до него, и хотел продолжать свой путь.
Д’Артаньян собирался было погнаться за ним, но потом решил не оставлять Рауля одного. Поэтому он ограничился только тем, что вынул из кобуры пистолет и взвел курок.
У Фрике было острое зрение и тонкий слух; заметив движение д’Артаньяна и услышав щелканье курка, он сразу остановил лошадь.
— Ах, это вы, господин офицер, — произнес он, подъезжая. — Право, я очень рад, что вас встретил.
Д’Артаньян внимательно посмотрел на Фрике и узнал в нем мальчишку с улицы Лощильщиков.
— А, это ты, плут! — сказал он. — Иди-ка сюда.
— Да, это я, господин офицер, — отвечал Фрике с самым невинным видом.
— Значит, ты переменил занятие? Ты не поешь больше в хоре и не прислуживаешь в трактире, а крадешь лошадей, а?