Когда я думаю о Шмидте, я вспоминаю другого замечательного человека, огромного «медведя», с вьющимися волосами, горящим взором и голосом фанатика. Это был Савицкий, член Военного совета Украины. У него была жена и ребенок, в которых он не чаял души. Все, что он ни делал, он делал от чистого сердца. Три года мы жили с ним на одном этаже. Иногда нас видели вместе, тащивших по улицам санки, на которых лежали кульки с мукой и картошкой – скудным рационом будущих генералов Красной Армии. Вместе мы искали целые кирпичи в развалинах на том месте, где сейчас стоит здание Центрального телеграфа. Вместе сидели на одном стуле перед раскаленной печкой. Корпели над одними и теми же конспектами по тактике и учебником французской грамматики. Однажды он с триумфальным видом принес мне украинский перевод книги Бухарина и Преображенского «Азбука коммунизма». Старый член левого крыла Украинской социалистической партии, он был горд тем, что ему удалось добиться публикации этой книги на родном украинском языке. Десять лет спустя я снова встретил Савицкого в Москве, где он в звании генерал-лейтенанта возглавлял Управление кадров Наркомата обороны. Такой же массивный и энергичный, он нисколько не изменился. Мы вместе побывали в одном из старых поместий в Архангельском, где он организовал дом отдыха для старших офицеров Красной Армии. Он показал мне старый дворец, украшенный ценными произведениями искусства, стоявший среди заснеженных полей. Сюда наши генералы приезжали на несколько дней, чтобы отдохнуть в спокойной обстановке… пока в годы большой чистки Сталин не отправил девять десятых из них, включая Савицкого, к вечному успокоению.
Академия в период кризиса
В 1920 году партийная организация академии – восемьдесят процентов всех слушателей – приняла участие в жаркой дискуссии о профсоюзах. Какова должна быть их роль в советском обществе? Ленин, Зиновьев и Рудзутак выступали за подчинение профсоюзов партии при сохранении у них некоторой степени независимости в вопросах защиты интересов рабочих. Троцкий считал необходимым включить профсоюзы в систему государства. Он утверждал, что государству трудящихся не нужны специальные органы для защиты экономических интересов рабочих. Бухарин пытался предложить компромиссное решение. И наконец, «Рабочая оппозиция» считала, что профсоюзы должны сами контролировать производство без вмешательства государства.
Дискуссия была очень острой. К нам в академию приходили разъяснять свою позицию представители всех этих группировок. Мы слышали пламенную речь Александры Коллонтай, отстаивавшей взгляды «Рабочей оппозиции». Она была очень красива, в черном костюме с высоким стоячим воротником, который придавал ей строгость и вместе с тем подчеркивал ее элегантность. Она выглядела молодо, казалось, годы обходили ее стороной, хорошо владела собой и в полной мере демонстрировала свой талант первоклассного оратора. Уже в те годы она осуждала засилье партийной бюрократии и требовала восстановления рабочей демократии. Она произвела на нас большое впечатление, и мы слушали ее с огромным вниманием. Тот факт, что она была женой одного из наших слушателей, Дыбенко, обеспечил ей особенно теплый прием[19].
Когда подошло время голосования, из трехсот слушателей-коммунистов тринадцать проголосовали за позицию Троцкого, тридцать два – за Ленина и двести пятьдесят – за Коллонтай и «Рабочую оппозицию». Так партия выражала свое мнение в условиях реальной свободы. Несмотря на то что авторитет Троцкого как главнокомандующего Вооруженными Силами был в наших глазах очень высок, я считал, что в этом вопросе он ошибается, и голосовал за платформу Ленина.
Во время учебы в академии я несколько раз видел Ленина на съездах партии и Советов. Он в самом прямом смысле был умом и сердцем революции. Невысокого роста, коренастый, он был прост без какой-либо претенциозности. Как любого другого делегата, его можно было увидеть сидящим на ступеньках и делающим пометки в свое предстоящее выступление. Когда приходила его очередь, он поднимался на трибуну и с некоторым раздражением ждал, когда стихнут аплодисменты. Делегаты, часто вконец запутавшись в сложной и претенциозной «диалектике» таких мастеров дискуссии, как Зиновьев, Каменев, Бухарин и Радек, появление на трибуне Ленина воспринимали с облегчением. Теперь мы услышим простой и прямой разговор, узнаем факты, и все станет ясно. Публика с нетерпением ждала выступления Ленина и, как только он начинал говорить, испытывала облегчение. Всем становилось ясно, куда мы идем.
Во время последнего выступления Ленина в конце 1922 года, на конференции Московской областной партийной организации, я стоял недалеко от трибуны. Он говорил с явным напряжением сил, но никто из нас не мог предположить, что это было его последним выступлением. Мы думали, что Ленин всегда будет с нами, готовый объяснить все, что угодно, в простых, коротких фразах. Но во время выступления мы заметили испарину у него на лбу, как если бы это выступление требовало от него огромных усилий. Возвратившись на свое место, он тяжело дышал, и было видно, что он испытывал какую-то боль. Мы восхищались другими лидерами партии и уважали их, но Ленина любили. Он, как никто другой, был далек от стремления к личной власти.
В то время как Сталин плел интриги, уже в то время стараясь добраться до рычагов власти, Ленин работал над тем, чтобы, по его собственному выражению, «каждая кухарка могла управлять государством». В ленинский период оппозиция вне партии не контролировалась так жестко, как это стали делать «в интересах революции» впоследствии, и деятельность фракций внутри партии проходила в демократической обстановке. Все вопросы обсуждались свободно и открыто. Никто еще не боялся репрессий, если в силу своих взглядов он окажется «не на той стороне».
В этой связи я хочу припомнить один эпизод, имевший место в 1919 году, в самый критический период Гражданской войны. Я с группой красноармейцев был направлен в Симферополь для установления связи со штабом Дыбенко, который командовал частями Красной Армии в этом районе. Одним из членов нашей делегации был Максим Штерн, являвшийся членом ЦК партии меньшевиков на Украине. Симферополь в то время был на осадном положении, армия белых под командованием Деникина контролировала положение на востоке Крымского полуострова и была в семидесяти километрах от Симферополя, но Штерн потребовал проведения митинга в городском театре. Театр ему дали, и он провел там массовый митинг солдат Красной Армии и гражданского населения, которым разъяснил принципиальное несогласие меньшевиков с большевистской идеей однопартийной диктатуры. Я и два других большевика выступили с противоположной точкой зрения. Дискуссия была острой, но никогда не выходила за рамки приличия. Штерн не был ограничен каким-либо регламентом и высказал все свои аргументы, но публика все-таки подавляющим большинством приняла резолюцию большевиков. Я рассказываю этот эпизод потому, что некоторые критики репрессивного сталинского режима утверждают, что такая же обстановка существовала при Ленине, в первые годы революции. Думаю, приведенный мною пример достаточно красноречив.
Троцкий был совсем не похож на Ленина и в чем-то дополнял его. Там, где Ленин был прост и сердечен, Троцкий был официален и сух. Я помню его первое выступление у нас в академии. Митинг был назначен на восемь вечера, но по чисто русской традиции он мог начаться не раньше девяти. Троцкий, однако, взошел на трибуну вместе с боем часов, ровно в восемь. Это было его правилом, что произвело на публику сильное впечатление. Несмотря на свою простую форму, без знаков различия, он выглядел очень эффектно. Его динамизм, подчеркнутый клиновидной бородкой и сверкающими глазами, еще более усиливался, когда он начинал говорить, сопровождая свою речь резкими жестами и придавая своему голосу металлический оттенок.
В отличие от Ленина, который редко прибегал к личным выпадам, Троцкий обрушивал поток брани на Черчилля, Пуанкаре и других империалистов, пытавшихся блокадой задушить революцию. Его сарказм и уверенность в своих силах вызывали нашу симпатию. Закончив свое выступление, он немедленно покидал зал, не вступая в неформальные контакты с аудиторией. Такая отчужденность, на мой взгляд, отчасти объясняла, почему он не смог приобрести себе сколько-нибудь значительное количество личных сторонников среди партийной массы. Интригам против него лидеров партии он мог противопоставить только то оружие, которое имел: свое перо и талант оратора. Но и к этому он прибег только тогда, когда уже было поздно. Абсолютно беспринципному и не гнушающемуся ничем Сталину было нетрудно переиграть Троцкого с его пассивностью и донкихотством.
В начале 1921 года разразился внутренний кризис, который в гораздо большей степени, чем любая внешняя интервенция, стал угрожать самому существованию советской власти. Причиной его была нехватка продовольствия, вызванная истощением резервов во время Гражданской войны и проводившейся в отношении крестьянства политикой реквизиций.
Крестьяне, не получившие ничего взамен за изъятое у них продовольствие, не хотели сеять сверх своих собственных потребностей. Они не видели никакого смысла поставлять в город продовольствие, пока им не начнут давать взамен промышленные товары. С другой стороны, городское население было на грани голода, и промышленное производство практически остановилось. Голодные и истощенные рабочие быстро теряли веру в обещания большевиков. Появились слухи о массовых проявлениях недовольства и даже о мятежах. Обстановка в Москве была очень напряженной. В некоторых воинских частях были отмечены случаи неподчинения командирам, а особенно политработникам.
Неожиданно слушателям было приказано круглосуточно оставаться в академии. Нам раздали винтовки, и мы стали спать в классах, которые на ночь превращались в казармы. По поручению ЦК у нас с докладом об обстановке выступил Карл Радек. Бледный и очень непривлекательный, он тем не менее быстро завладел вниманием аудитории, и в течение трех часов мы слушали его в полном молчании. Он говорил с ужасным польским акцентом, но минут через пятнадцать мы перестали это замечать, столь велико было впечатление от его серьезных и откровенных аргументов.