Маркиз предлагал их всем за ничтожные деньги, но никто не хотел их купить. В течение нескольких лет они фигурировали в качестве „редкого случая“ в объявлениях специальных газет, которые под рубрикой разведения домашнего скота, акклиматизации и изящной утвари предлагают своим абонентам самые неожиданные обмены и хозяйственные комбинации... Очень богатые и очень знатные люди стараются „надуть“ друг-друга в этих объявлениях, предлагая обменять пару бурых кохинхинок на эрардовское пианино, словари Лярусса на луковицы тюльпанов, старые засаленные наплечники на мандолины, освященные папой четки на хорошо объезженных и безупречных ирландских пони... и т. п.
Когда привлеченный этими восторженными объявлениями, или мало похожими на оригинал фотографиями в замок являлся кто-нибудь для покупки или обмена, то он, при первом же взгляде на экипажи, убегал, иногда громко выражая свой протест при этом.
— Дворяне, а позволяют себе такие шутки... с таким бесстыдством издеваются над людьми, говорил покупатель и сердитый уходил.
Отчаявшись продать когда нибудь эти злополучные экипажи в том жалком виде, какой они имели, маркиз решил починить их немного и слегка покрасить. Затем он покрыл их приличными чехлами и поставил в сарай в ожидании выгодного случая.
— Уж непременно подвернется удобный случай по-королевски „надуть“ кого-нибудь... часто говорил он по это поводу, — лишь бы только терпения хватило выждать...
Всю свою жизнь он на практике применял этот мудрый афоризм и всегда оставался довольным. И теперь, встретившись с Шомассю, он тотчас же почуял своим специфическим дворянским нюхом, что наступил как-раз ожидаемый удобный случай...
По дороге в сарай маркиз без умолку болтал, жестикулировал, рассказывал смешные истории и хлопал по плечу бывшего базарного фактора, который и без того уже был подготовлен ко всяким условиям хорошим завтраком, восхитительной улыбкой маркизы, сердечностью и добродушием маркиза и кроме того тремя веками славы и почестей, которые нашли себе такое красивое воплощение в этом современном и безукоризненном дворянине.
Идя и слушая маркиза, Шомассю любовался на большие лужайки с волнистой травой, на мозаику из цветов, на огромные, толстые деревья и на изящные службы из белого камня и разового кирпича с разными украшениями и грациозно поднимающимися к небу маленькими башенками на крышах. Все, что он видел перед собой, вызывало в нем, мелком парижском торговце, мысль о славе, роскоши, удовольствиях. Проходя мимо площадки для игры в лаун-теннис, маркиз спросил его:
— Вы любите играть в лаун-теннис?.. Ваша жена наверно также любит?.. Предупреждаю, маркиза в нем очень сильна... ее трудно обыграть.
— Ах, мой друг! — воскликнул он, когда они миновали уже эту площадку, — я несказанно рад, что вы воспользуетесь этим „редким случаем“... И нужно же было вам как-раз приехать к такому случаю... Удивительно, какое сильное впечатление вы на меня произвели?.. И чем вы так привязали меня к себе? Ведь вы из меня можете сделать, что захотите... Обворожили, да и только... Мошенник Шомассю!.. Я и опомниться не успел... как все уже готово было... А между тем меня не так-то легко в руки забрать... Я и сам не дурак... знаю, где раки зимуют... Но против вас... не устоишь, черт возьми!..
Время от времени Шомассю прерывал его и благодарил:
— Ах! господин маркиз... господин маркиз...
А маркиз возражал:
— Да и что говорить... очаровали... Вам ни в чем не откажешь... Только вот...
Минуту спустя он сказал:
— Вот что меня немного беспокоит... Все вам будут завидовать, мой дорогой...
— Мне?.. удивился бедняга...
— Ну, да, вам... Я эти дивные экипажи никому не хотел продать... за пять тысяч франков... а вам я их отдаю за две тысячи!.. Они взбесятся все. Впрочем, вам то что за дело до этого? Наплевать вам на них, а?.. А знаете, мой друг?.. Эти экипажи исторические.
Шомассю открыл рот и вытаращил глаза от удивления.
— Исторические?.. воскликнул он... не может быть...
— Ну да. Они имели честь... но поклянитесь мне, что вы никому ни слова, об этом не скажете... ни-ни!..
— Клянусь вам!
Он произнести эту клятву тихим и робким голосом, хотя у него и мысли не было нарушить ее когда-нибудь... Но в этом слове: „исторические“, было так много таинственного и торжественного, что он еще больше смутился... и экипажи показались ему теперь какой-то святыней. Маркиз продолжал конфиденциальным тоном:
— Они имели честь... пять месяцев тому назад... привезти и увезти назад в Гавр... герцога Орлеанского... глядите же... молчок!.. герцога Орлеанского, которому пришла благая мысль провести у меня несколько дней под величайшим секретом.
— Герцога Орлеанского? — пролепетал пораженный Шомассю... Скажите пожалуйста?.. Герцога Орлеанского?
— Да, мой друг... его самого... Я вас ему представлю, когда он еще раз приедет... Но ни слова?..
— О! господин маркиз.
— И знаете, что мне сказал герцог Орлеанский?.. Он мне сказал: „Я так доволен вашими экипажами, мой дорогой маркиз, что мне никаких других не нужно будет, когда я вернусь к своему народу...“ И знаете, что я ответил герцогу Орлеанскому?.. Я ему ответил: „Ваше Величество... это было бы великой честью для моих экипажей... но вы этого не можете сделать... Не в экипаже должны вы вернуться к своему народу... а верхом на лошади... верхом, Ваше Величество!..“ Вы такого же мнения, конечно, Шомассю?
— Конечно... конечно... господин маркиз... Верхом... ясное дело.
— Без сомнения... Я был уверен в этом...
— Затем, — продолжал маркиз, — герцог Орлеанский взял мою руку, пожал ее своей королевской рукой и сказал... дрожащим от волнения голосом: „Да, да... именно верхом я должен вернуться к своему народу... Вы правы... Вы добрый слуга!“ А! что вы на это скажете?.. Вот они какие ваши экипажи...
Они подошли к службам... Маркиз положил свою руку на плечо Шомассю и сказал:
— Почти королевские экипажи... и везет же вам, мой милый Шомассю?..
Шомассю не мог определить, где он находится... Троны, империи, султаны, пурпурные мантии... горностаи... скипетры так и прыгали в его голове в какой-то бешенной пляске... Но так как маркиз продолжал трясти его за плечо, то он со вздохом воскликнул:
— Никогда, господин маркиз... никогда я не осмелюсь сесть в них...
— Полноте, мой дорогой... полноте, ободрял его маркиз... Любо будет смотреть на вас и на вашу жену, когда вы будете сидеть в них... Дайте мне довести дело до конца... Я хочу, чтобы вы поражали всех своим шикарным выездом...
В это время вышел конюх.
— Отопри сарай... приказал, маркиз... каретный сарай с экипажами герцога Орлеанского...
Шомассю волновался. Сердце у него сильно билось.
Он волновался, и сердце у него билось при мысли, что он, наконец, увидит и дотронется руками до этих знаменитых экипажей, в которых везли, правда, только претендента, но в которых чуть не приехал король. Он старался представить себе эти кареты, которые казались ему „почти троном“: еще немного, и эти чудесные кареты прокатились бы от Булони до Парижа при шумных овациях, при восторженных криках всего народа... Они должны были быть великолепными, позолоченными и изукрашенными грозными эмблемами... с широкими и высокими сиденьями, покрытыми, как постель королевы, чехлами с вышитыми на них лилиями... с большими напудренными гайдуками на запятках, с золотыми галунами, с золотыми кантами, с лампионами на голове, с выступающими, как у гладиатора, икрами, затянутыми в тонкие шелковые чулки. А фонари изукрашены наверно, как часы де-Камондо!.. Рессоры изящны, подвижны, упруги и сгибаются, как шея у лебедя... Своей роскошью и блеском эти экипажи должны были напоминать восхитительную коляску герцога Брауншвейгского, которую он когда-то видел на ипподроме; четверка бешеных лошадей привезла в ней тогда на скаковой круг гимнастов и клоунов в серых и розовых костюмах с серебряными звездами... Он их сравнивал также с величавой архитектурной красотой траурных колесниц с их перьями, символическими атрибутами и редкими цветами... когда они везут к роскошным гробницам работы скульптора Сен-Марсо славных генералов и миллиардеров банкиров.
Он до сих пор считал себя надежным республиканцем и всегда голосовал на выборах за Гоблэ. Но теперь он вдруг открыл в себе монархистскую душу. Да, благосостояние Франции... интересы промышленности требовали этого... Необходимо вернуться к декоративным традициям, к придворным празднествам, к блестящим мундирам, ко всей безумной роскоши... К королевской власти... или даже... к империи... В эту минуту он почувствовал сильнейшее презрение к обезличенной буржуазной жизни республиканской эпохи... Как истинный парнасский патриот, он ясно видел теперь жалкую... антикоммерческую бедность кареты Эмиля Лубэ... „Свадебная карета“, мысленно смеялся он...
Вот он сейчас также увидит свадебные кареты... Но для какой свадьбы!.. Для свадьбы Франции и ее короля, не больше и не меньше...
Несмотря на непривычную высоту, на которую карсты маркиза затащили его мысли, он все время не переставал сознавать свое собственное ничтожество. По природе своей он был восприимчив ко всему великому, но он был робок и лишен самоуверенности.
— Маркиз — говорил он себе — очень мил, очень любезен со мной... Он мне отдает за ничтожные деньги — за две тысячи франков — исторические кареты, из-за которых могли бы поспорить все знаменитые европейские музеи... Это большая честь для меня, и я горжусь ею... Но я человек практичный... и нахожу много неудобств в них... Что мне делать с такими каретами... Ведь я никогда не сумею... не осмелюсь ездить в них... Впрочем мне еще... куда ни шло?.. Но моей толстой жене с ее красным лицом и большим животом нечего и думать об этом... Все это очень досадно... Ах! если бы этому добрейшему маркизу, который так благоволит ко мне, угодно было уступить мне английский шарабан... или... маленькую деревянную одноколку с маленьким пони... Это куда выгоднее было бы для меня...