Увидев его задумчивое, серьезное лицо с морщинами на лбу, маркиз слегка толкнул его.
— Что вы... что вы?.. О чем так задумались Шомассю?.. спросил он.
— Да вот, господин маркиз, — ответил Шомассю... думаю, что при нашем положении... деревянная лакированная одноколка с маленьким пони...
Но маркиз прервал его, громко засмеявшись и по-приятельски похлопав его по плечу.
— Мошенник Шомассю!.. — воскликнул он... Странный человек!.. Тут редкий... исключительный случай?.. Какого же черта вам еще нужно?.. Предоставьте это мне мой дорогой... Я знаю, что вам нужно... Внимание!.. Момент наступил...
Момент действительно наступил...
Чехлы были сняты и кареты стояли, наконец, перед ним... во всем своем историческом величии...
Сначала он „не поверил своим глазам“...
— Маркиз, наверно, ошибается, — подумал он про себя... Это какие-то старые истоптанные сапоги... какие-то допотопные рыдваны, которые не мало поездили на своем веку... Поможет быть, чтобы это были... экипажи... чудные экипажи герцога Орлеанского... Нет... это невозможно...
Выпучив глаза и закусив губы, он внимательно рассматривал экипажи и все более и более удивлялся... Затем он вопросительно посмотрел на маркиза, как бы желая вызвать у него протест или, по крайней мере, объяснение... Но лицо маркиза ничего подобного не выражало... Выпрямившись и подбоченясь он покачивался на своих ногах с чисто-аристократической непринужденностью и улыбался, как человек, который любуется очень красивым предметом.
— Ну что, мой милый Шомассю... — спросил маркиз, — что вы скажете про мои экипажи?.. Не правда ли, великолепны?...
Так как смущенный Шомассю не так скоро ответил, как в данном случае требовалось, то он прибавил:
— Вы не находите их великолепными?
— Да... да... с большим усилием пробормотал бедняга... великолепные!..
— Последнего образца, мой дорогой... Таких не больше двадцати в обращении...
— Неужели?..
— Конечно, мой дорогой...
Шомассю осмелился, наконец, взяться за ручку дверцы и слегка потрясти карету... Рессоры заскрипели... кузов затрещал... Ему показалось, что карета сейчас упадет ему на грудь.
— Видите, какие рессоры?.. — воскликнул маркиз... Чудная сталь... Мягкая... как масло... Знаете, в этой карете вы себя чувствуете, как у себя па постели...
— А!.. неужели?..
— Конечно...
Затем, переменив тон, он спросил:
— Но... Шомассю... к чему все эти вопросы?.. Посмотрите на меня, посмотрите мне прямо в лицо... Разве у меня вид человека, который способен провести кого-нибудь?.. Между дворянами — понимаете ли — таких шуток себе не позволяют, мой дорогой...
Шомассю извинился и открыл дверцу... Внутренность кареты показалась ему еще более бедной и ветхой, чем наружный вид...
— Отделка совсем выцвела, мне кажется? — пробормотал он...
— Выцвела?.. — воскликнул маркиз... Да вы с ума сошли, мой дорогой... Совершенно новая... Зеленого цвета... вот и все... Зеленый ампир... Последняя мода...
— А!..
— Последний крик...
— А!..
Произнося это: „А“, он поднял ковер, который покрывал пол в карете... и увидел два железных бруска, скованных в виде креста и предназначенных для скрепления сгнившего и распадающегося дерева...
— Да посмотрите же, господин маркиз... взмолился Шомассю... посмотрите на это...
Маркиз ни на одну минуту не смутился.
— Это?.. воскликнул он... Да ведь это крест Биндера...
— Крест?..
— ...Биндера, несносный Шомассю... Вы не знаете ничего про крест Биндера?..
— Господин маркиз?.. умолял бедный базарный фактор.
— Последняя новость Биндера... с клеймом... подписью... Никакой подделки, что и говорить! А!.. а!.. а!.. бедный Шомассю, вам еще многому поучиться нужно!..
Маркиз закрыл дверцу.
— И везет же вам!.. воскликнул он... Вы можете пользоваться моими горбами... я вам даю формальное разрешение на это... Ах, проклятый Шомассю... Ну, посмотрим теперь лошадей...
Шомассю посмотрел лошадей и купил их. Он посмотрел также сбрую и купил ее. По лошади сломали себе ноги при первом же выезде. Сбруя из гнилой кожи искрошилась... А в каретах он сначала переменил колеса, затем ходы, затем кузова. И экипажи ему обошлись в девять тысяч пятьсот франков...
— И все-таки... говорил он про себя... я предпочел бы деревянную лакированную одноколку с маленьким пони...
Он опять стал умеренным республиканцем, возненавидел маркизов, королевскую пышность... роскошные кареты... кресты Биндера и с нежностью думал о Гоблэ. Измученный этим приключением, он часто с яростью говорил:
— Вот как монархия способствует развитию коммерции... покорно благодарю!
И в довершение его несчастья все в Порфлере над ним же смеялись..:
— Ну и шутник же наш маркиз!.. Вот славный малый!
Эти слова здесь у всех на устах; я их слышу от Клары Фистул, от Трицепса, в отеле, где маркиз Порпиер получает даровую квартиру, в казино, где оплачивают его дорогие удовольствия... и дают взаймы тысяча-франковые билеты... И когда он проходит мимо меня, наглый веселый, фамильярный и самоуверенный, я вспоминаю всегда бедного тщедушного социалистического кандидата на площади в Норфлере и эти грубые оскорбительные слова: „Долой предателей“, брошенные ему в лицо этим дворянином барышником, мошенником и патриотом...
XVIII
Я встретил вчера двух довольно беспокойных субъектов: бретонского мэра Жана Трегарек и парижского клубмэна Артура Лебо.
Сначала о мэре.
На бретонском побережье между Лорианом и Конкарно находится деревня Кернак.
Низменные песчаные дюны, поросшие чахлыми одуванчиками и пустым маком, отделяют Кернак от моря. Маленькая бухта, защищенная от юго-западных ветров высокими красными скалами и снабженная сваями и набережной, служит убежищем во время непогоды для рыбачьих лодок и мелких каботажных пароходов. За деревней с ее узкими, крутыми улицами открывается жалкий вид. В котловине, окаймленной холмами ланд, расположены болотистые луга, на которых даже в самое сухое лето застаивается маслянистая, темная вода. С этих лугов поднимаются вредные испарения. Люди, которые здесь живут в грязных лачугах, пропитанных запахом рассола и тухлой рыбы, какие-то жалкие, печальные: мужчины — малорослые, бледные; женщины — прозрачные и желтые, как воск. Это какие-то ходячие скелеты с согнутыми спинами, бледными, худосочными лицами и лихорадочным блеском в угрюмых глазах. В то время, как мужья ездят по морю на своих плохо оснащенных шлюпках в поисках за шальной сардинкой, жены с грехом пополам обрабатывают болотистую землю и песчаные холмы, на которых среди пучков хвороста появляются кое-где жалкие всходы, как лишаи на голом черепе старухи. Словно неумолимый рок тяготеет над этим проклятым уголком земного шара, и когда наступает тихий, угрюмый вечер, вам начинает казаться, будто смерти. витает здесь в воздухе. Осенью, кроме того, свирепствует здесь лихорадка и уносит многочисленные жертвы. Жители еще более сгибаются, бледнеют, высыхают и умирают, как больные растения, разбитые бурей.
В этой атмосфере кладбища, на лоне этой зачумленной природы только два человека чувствовали себя хорошо: священник и мэр.
Священник, или, как говорят в Бретани, ректор, был небольшого роста, сухой, полнокровный и неутомимый человек, который очень ревностно относился к религии и к своим священническим обязанностям. Не в пример большинству своих бретонских коллег, которых всегда застаешь за бутылкой вина или с деревенскими красавицами, этот священник отличался трезвостью, целомудрием и жил аскетом... И каким администратором был!.. При содействии мэра и безжалостно обирал каждый день нищенское население Кернака при помощи самых тяжелых податей и десятин, он построил без всякой помощи со стороны департамента и государства красивую церковь из белого камня с дверями, украшенными скульптурной работой и ажурной колокольней с большим золотым крестом. Странно было видеть этот богатый храм среди отчаянной бедности всего края... По священник не довольствовался этим. Каждое воскресенье он неустанно обращался со своей проповедью к своим прихожанам, взывая к их горячим чувствам, или к их страху — потому что его считали мстительным и влиятельным — и требуя все новых, еще более тяжелых жертв. Однажды он взошел на кафедру, размахивая хоругвью св. Девы.
— Посмотрите на эту хоругвь, — закричал он сердитым голосом... ведь это позор?! Посмотрите... разве это хоругвь?.. Шелк сгнил, бахрома истрепалась, на кисточках стерлась позолота... рукоятка не держит... от вышивок и следа не осталось... А икона св. Девы!.. Ты Шарль Тэр не стал бы чистить ею своей кобылы, а ты, Жозефина Бриак, своих котлов... А! вам до этого дела нет. Вы сами живете в роскоши и довольстве, и вам дела нет, несчастные грешники, до того, что Святая Матерь Божья во время крестных ходов по приходским праздникам разгуливает в грязных лохмотьях с голой спиной!.. Нет, этому нужно положить конец... Богородице надоело ваше преступное равнодушие, ваши тяжкие грехи... Она хочет новой хоругви, слышите вы... блестящей хоругви... самой лучшей... хоругви по крайней мере в двести франков... Слушайте меня хорошенько... и запомните мои слова, если вы не хотите, чтобы самые страшные бедствия обрушились на ваши головы, на ваши поля... на ваши лодки... если вы не хотите превратиться в скотов, в жаб, в акул... Слушайте меня... Ты, Ив Легоннек, дашь пять франков... Что ты говоришь?.. Ничего?.. Тем лучше... Ты сэкономишь на водке, свинья!.. Ты, Роза Керляньо... также пять франков... И если я тебя еще раз поймаю с Керлором за молом... то будет не пять... а десять франков... Ты, тетка Миллинэ, дашь теленка, который вчера вечером родился... И не смотри на меня так, старая воровка... если ты заупрямишься, то ты не только теленка, но... и корову приведешь... Жюль, Пьерр и и Жозеф Ле-Кер, вы принесете ваш улов за один день... И чтобы рыба была хорошая... Ни старой, ни тухлой не возьму... Чтобы была настоящая... палтусы, камбала... Ну что, поняли?..