та, мэром города и арендатором казино. В разговоре я восхищался этим постоянным чудом, но позволил себе также выразить некоторое сомнение в его достоверности.
— Вы можете навести справки, — ответили они все хором... — Вот уж двадцать лет, как у нас не было похорон... и служащие наших похоронных бюро сделались банщиками... крупье... опереточными певцами... Мы даже наше кладбище хотим отвести теперь под голубиный тир...
Только в последний год своего лечения я узнал секрет этого поразительного бессмертия... И вот каким образом:
Однажды я поздно ночью возвращался к себе домой. Все, казалось, спало в этом, блаженном городе бессмертных. Вдруг я услышал в одной из соседних улиц какой-то странный шум... шепот запыхавшихся людей, которые стучали ногами, передвигая какие-то тяжести... Я вошел в эту улицу, которая освещалась единственным тускло горевшим фонарем. И прежде чем я успел что-нибудь разглядеть, я ясно услышал такие слова:
— Молчите же, черт возьми!.. Разбудите туристов!.. Еще вздумают посмотреть, что мы тут делаем... Хорошее дело будет...
Я подошел поближе и неожиданно увидел печальное зрелище: группы людей по четыре человека в каждой несли гробы... Длинная вереница из десяти гробов медленно двигалась вдоль улицы и терялась во мраке... В городе, где никто не умирал, я наткнулся на такое множество гробов... Какая жестокая ирония!
Теперь я понял, почему в X. в течение двадцати лет не было похорон... Покойников увозили тайком!..
Взбешенный таким издевательством над собой со стороны муниципальных властей и администрации казино, я окликнул одного могильщика, рожа которого так и сияла на фоне этой шекспировской ночи.
— Эй, дядя!.. что это такое?.. — спросил я, указывая на гробы.
— Это?.. сундуки, — ответил он... сундуки уезжающих туристов.
— Сундуки?.. Ха! ха! ха!..
— Да, сундуки... на вокзал несем... на главный вокзал.
Ко мне подошел полицейский, который наблюдал за процессией.
— Уходите, пожалуйста, — вежливо обратился он ко мне...— Вы мешаете... И без того запоздали... Сундуки — это сундуки — очень тяжелые... а поезд ждать не станет...
— Поезд?.. Ха!.. ха!.. ха!.. Куда же идет этот поезд?
— Но...
— Он идет в вечность, да?
— Вечность? — спросил холодно полицейский... Я такой страны не знаю...
Ты можешь себе представить, в какой ужас пришли мэр города... директор вод... содержатель казино, когда я им рассказал об этом приключении... Я грозил им разоблачить все... Они мне предложили большую сумму денег и место главного заведующего рекламой на выгодных условиях, и я успокоился... Вот вся история!..
Он хлопнул меня по спине и с добродушной улыбкой спросил:
— Ну, что? хороша?..
— Кстати... — прибавил он затем... — есть у тебя врач?..
— Да.
— Фардо-Фарда?
— Нет... Трицепс... мой друг, доктор Трицепс...
— А! очень хорошо... Потому что Фардо-Фарда... Да... нужно тебе и эту историю рассказать. Ах, и типы же тут водятся!.. Скучать некогда.
И Клара Фистул начал новый рассказ:
Как я уже раньше говорил, меня послали в X. В первый же день своего приезда я отправился к доктору Фардо-Фарда, которого мне усиленно рекомендовали... Это красивый мужчина, небольшого роста, живой, веселый. Несмотря на свою болтливость и смешную жестикуляцию, он внушал к себе доверие.
Он меня очень сердечно и тепло принял и. окинув быстрым взглядом с ног до головы, сказал:
— А! а!.. малокровие... легкие затронуты?.. неврастеник?.. алкоголик?.. сифилитик? Конечно... Посмотрим... посмотрим... Садитесь...
Он стал что-то искать среди беспорядка своего бюро и в то же время с какой-то веселой усмешкой осыпал меня вопросами, не дожидаясь моих ответов:
— Печальная наследственность?.. В семье чахоточные?.. сифилитики?.. Со стороны отца?.. матери?.. Женаты?.. Холостой?.. Женщины, значит... женщины! Ах, Париж!.. Париж!..
Отыскав, что ему нужно было, он начал долго и методично меня расспрашивать, внимательно меня выслушал, измерил мне грудь, как настоящий портной, испытал силу моих мускулов на динамометре и записал в маленькую книжечку мои ответы и замечания. Затем веселым тоном вдруг спросил меня:
— Прежде всего... один вопрос. В случае, если вы умрете здесь... вас бальзамировать?
Я подскочил на своем стуле.
— Но, доктор?..
— Нам еще далеко до этого, — поправился любезный врач... но в конще-концов...
— Я думал... — сказал я, смутившись... — я думал, что в X. никогда не умирают?..
— Конечно... конечно... В принципе, здесь не умирают... Но... какой-нибудь несчастный случай... как исключение... допускаете же вы исключение?.. У вас девяносто-девять шансов из ста не умереть здесь... это само-собой разумеется... Но все-таки?..
— Все-таки... бесполезно говорить об этом, доктор...
— Извините... наоборот, очень полезно... для лечения...
— Во всяком случае, доктор, если бы мне сверх ожидания и пришлось здесь умереть, то я не хотел бы, чтобы меня бальзамировали...
— Ах! — воскликнул доктор с сожалением в голосе...— Напрасно... тем более, что у нас такой удивительный... чудесный... гениальный бальзамировщик... Редкий случай, мой дорогой... Дорого берет... но это совершенство... Когда он вас забальзамирует, то вам кажется, что вы продолжаете жить... Полная иллюзия... Как он бальзамирует... как он бальзамирует!
Я наотрез отказался.
— Не хотите?.. Что же!.. Это, в конце-концов, не обязательно...
В той же записной книжке и на той же странице, на которую он заносил все заметки по поводу моей болезни, он большими красными буквами записал: „не бальзамировать“. Затем он написал очень длинный рецепт и, подавая его мне, сказал:
— Вот, получите... серьезное лечение... Я буду навещать вас каждый день и даже по два раза в день.
Он крепко пожал мне руку и прибавил:
— Ну, довольно!.. В сущности говоря... вы хорошо сделали... До свидания...
Я должен сказать, что мало-по-малу стал ценить его остроумный и тщательный способ лечения. Его оригинальность, его непринужденная, неистощимая веселость, от которой отдавало иногда мертвецом, покорили меня. Мы стали лучшими друзьями.
Шесть лет спустя он как-то раз обедал у меня и с трогательной нежностью заявил, что я окончательно выздоровел...
— А знаете ли? — сказал он мне... — Вам грозила большая опасность, мой дорогой...
— Я был очень серьезно болен, да?..
— Да... но не совсем так... Вы помните, как я убеждал вас согласиться, — чтобы вас бальзамировали?
— Помню...
— Так вот, если бы вы тогда дали свое согласие, то вас теперь на свете не было бы...
— Что вы!.. Почему?
— Потому что...
Он вдруг умолк... и несколько секунд сидел с серьезным, озабоченным видом...
— Потому что... — продолжал он, когда к нему вернулось веселое настроение...—времена были тогда трудные... а жить нужно было... Вот мы и бальзамировали этих несчастных... которые и теперь живы были бы... не хуже нас с вами!.. Что прикажете делать?.. Смерть одних... жизнь для других.
И он закурил сигару.
Клара Фистул умолк. Я был смущен этими признаниями и не в состоянии был отвечать.
— Славный малый... этот доктор Фардо-Фарда, — начал он снова... — только, понимаешь ты... положиться на него нельзя... бальзамирует он... бальзамирует... Ну да все равно... Так ты находишь, что я изменился?
— Еще бы! — воскликнул я...—Ведь пропали космогонические возможности... и стеллогенезис?..
— Вспомнил! — ответил Клара Фистул... — Увлечения молодости... давно прошли...
С большим трудом мне удалось в этот вечер избавиться от моего друга, который хотел затащить меня в игорный зал... и познакомить с очень шикарными женщинами.
— Чем не молодец!..
III
Конечно, доктор Трицепс нисколько не лучше доктора Фардо-Фарда... но доктор Трицепс мои друг... Я его так давно знаю!.. И раз он здесь... если он после всех приключений, осел, наконец, в этом курортном городе... то уж лучше он, чем другой... А без врача и смерть не придет...
Тоже тип, как говорит Клара Фистул.
Это маленький беспокойный, посредственный человек с большим самолюбием и упрямством. Он все знает и обо всем говорит с одинаковой уверенностью. Это он в 1897 году на конгрессе в Фольрате (в Венгрии) открыл, что бедность — невроз. В 1898 году он отправил в Биологическое общество научный доклад, в котором рекомендовал кровосмешение, как лучшее средство для обновления расы. В следующем году со мною произошел далеко незаурядный случай, который внушил мне доверие к его диагностике.
Однажды я — уж не помню зачем — спустился в погреб и на дне старого ящика на толстой соломенной подстилке нашел... кого бы вы думали?.. ежа. Свернувшись в клубок, он спал глубоким зимним сном, морфологию которого нам еще до сих пор не объяснили ученые — впрочем об этом и упоминать не стоит. Меня эта находка не особенно удивила. Еж — зверек смышленый, расчетливый. Зимовать где-нибудь под листьями или в дупле старого дерева и не особенно удобно, и опасно, и он сообразил, что в погребе будет и теплее и спокойнее. Заметьте, между прочим, что в погоне за комфортом он выбрал для зимовки именно этот ящик, который стоял у стены в том месте, где проходила труба от парового отопления. Такая находчивость свойственна ежам, которые вовсе не так глупы, чтобы помирать от холода подобно бездомным бродягам.
При помощи научных приемов мне удалось разбудить животное. Оно, повидимому, не было особенно удивлено присутствием в погребе человека, который бесцеремонно его рассматривал, наклонившись над ящиком, Еж медленно развернулся, осторожно вытянулся, встал на свои маленькие лапки и, изогнувшись, как кошка, стал царапать когтями землю. Удивительная вещь: когда я взял его в руки и поднял, он но только но свернулся в клубок, но не выпустил даже ни одной иглы и не собрал мелких морщин на своем маленьком черепе. Напротив, он стал хрюкать, щелкать челюстями и фыркать носом, видимо выражая этим свою радость, свое доверие и... желание поесть. Бедный зверек! он побледнел и словно поблек, как салат, полежавший долго в темном месте. Его черные, как уголь, глаза светились каким-то странным блеском, какой бывает при бледной немочи, а его влажные, слегка слезящиеся веки ясно говорили моему опытному глазу этолога о прогрессивной анемии.