, — пронеслось в голове у Кавая. — Как же давно я здесь не был!» Он вошел в ворота и зашагал по дорожке. С правой стороны лежали большие камни неправильной формы — надгробия на небольшом старом кладбище, расположенном между оградой и мечетью. На некоторых памятниках, украшенных вырезанными из камня чалмами, были выбиты надгробные надписи. Арабская вязь выцвела от времени и покрылась мхом, расползшимся по каменным плитам. Солнце, морозы, дожди и ветра крошили эти древние памятники, стараясь стереть их с лица земли как минимум четыре с половиной столетия. Кавай ощутил этот вихрь веков, и его охватило возбуждение, привычное для ученого и исследователя его закалки, которое, впрочем, и привело его сюда, в родной Охрид, и он бодро зашагал вперед по дорожке, которая, как ему теперь казалось, вела в старый и закрытый мир, притаившийся тут, всего в нескольких шагах от оживленной улицы и гудящего базара.
Из двухэтажной беленой постройки с низкими окнами, забранными коваными решетками, исходил свет, который вместе с тенями от оконных рам и решеток косо падал на камни, украшая дорожку замысловатыми узорами. Профессор Кавай приблизился к одному из окон, взялся руками за решетку и с интересом заглянул внутрь хорошо освещенного помещения. Это было монастырское тюрбе[48] — красивая постройка со свежевыкрашенным деревянным полом внутри, его стены были увешаны реликвиями по старому классическому дервишскому обычаю, с потолка спускалась хрустальная люстра, под которой находились четыре саркофага, разные по размеру, покрытые зелеными накидками с богатой отделкой. Перед всеми ними Кавай заметил четки — предмет, который покойные при жизни, вероятно, использовали во время своих религиозных медитаций. Самый большой саркофаг, вспомнил профессор Кавай сведения, почерпнутые из исследования одного своего коллеги — востоковеда, специалиста по истории Османской империи, принадлежал первому шейху охридского тариката[49], Хаджи Мехмеду Хайяти, уроженцу Бухары, приверженцу учения халветиев. Это учение получило свое название по имени его основателя Умара уль-Халвати, или Омара уль-Халвети, как его звали турки, родившегося в городе Герат в средневековом Хорасане, теперь западной части Афганистана, который в последнее время все чаще упоминали в новостях из-за суровой фундаменталистской политики, проводимой находящимися у власти талибами. В отличие от их взглядов, учение, которое в 1332 году проповедовал Умар уль-Халвати, предполагало братство, уважение и любовь между людьми. Его основы распространяли по просторам Ирана, Ирака, Сирии и Турции странствующие дервиши.
Ход его мыслей прервали шаги двух мужчин среднего возраста, которые, выйдя из мечети, быстро шли по тенистой дорожке. Они с интересом поглядели на Кавая. Когда профессор повернулся к ним, мужчины едва заметным кивком головы поздоровались, в то время как он громко сказал им «добрый вечер». Через монастырские ворота они вышли на уже опустевшую улицу, оставив вечернего посетителя перед окном освещенного тюрбе.
Халветии, всплывало в голове Кавая, вновь заглянувшего в окно и принявшегося рассматривать необычное убранство тюрбе, получили поддержку мамелюкских султанов в Египте и Сирии, которые испытывали особое уважение к мистическим суфийским учениям и поэтому оказывали помощь странствующим дервишам. На персидском языке слово «дервиш» означает бедняк, нищий, но и тот, кто ищет Врата. Кавай с улыбкой подумал, что, выходит, и у него, ищущего Вход, есть с ними нечто общее. Популярность мировоззрения халветиев выросла во времена Османской империи. Получилось так, что основатель охридского текке Хаджи Мехмед Хайяти прибыл в Эдирне и от тамошнего шейха Сезаи принял благословение и высший чин в дервишской иерархии. Так он стал «пиром», первым шейхом охридского братства хайятских халветиев.
Об этом думал Климент Кавай, схватившись за решетку тюрбе, когда его окликнул ровный голос:
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
Кавай обернулся и увидел перед собой одетого в темный костюм и белую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей человека в годах с поседевшими волосами и яркими чертами лица, на котором особо выделялись спокойные темные глаза.
— Рефет? — тихо проговорил Кавай.
— Да, это я, — ответил человек в темном костюме. — Мы с Вами знакомы?
— Конечно, знакомы. Вместе в школу ходили. Я…
— Климент! — произнес радостно Рефет, подошел к Каваю и подал ему руку. С его лица исчезло равнодушное выражение. — Рад тебя видеть. Как ты тут оказался?
— Приехал кое-что проверить, и ноги сами привели меня на это место, — сказал Климент Кавай. — А ты?
— Я здесь у себя дома, — ответил, улыбаясь, Рефет. — Мой отец — шейх, но годы берут свое, вот и определило братство меня для этого дела.
— Я не знал, что твоя семья печется о текке… — удивился Кавай.
— Такое время было, — сказал Рефет, — да и нас тогда больше интересовал футбол, чем вера. Должен тебе признаться — я вернулся в лоно веры, но и от футбола не отказался.
— А ты помнишь, как нам хотелось войти в состав местной команды, которая так и не поднялась выше третьей лиги… — засмеялся Кавай, вспомнив молодые годы.
— Ты что сейчас делаешь? — спросил Рефет. — Пойдем ко мне домой — посидим, выпьем чаю. Я живу прямо вот тут, — сказал он и показал рукой на один из домов, находившихся в глубине двора, за тюрбе и мечетью.
На лице Кавая снова появилась улыбка. Он кивнул Рефету в знак согласия, и они не спеша направились к его дому.
44
Майя, понимая, что ей хочется есть больше от тревоги, чем от голода, все же направилась к ресторану «Friday’s» недалеко от Бродвея. «Бургер был бы щас самое оно», — сказала Майя на молодежном сленге Скопье, на котором все чаще разговаривала сама с собой в Нью-Йорке. «Это правильное место, — приближаясь к ресторану, пошутила она, по-своему трактуя его название: — Иду к Пятнице, потому что ощущаю себя Робинзоном Крузо». Настоящее название этого сетевого заведения, украшенного лампами Тиффани, с интерьером в красно-белых тонах, было TGI Friday, то есть состояло из первых букв английской фразы «Слава Богу — сегодня пятница»[50], как намек, что можно хорошо поесть в преддверии выходных. За стойкой при входе, где должен был находиться метрдотель, никого не было, и там уже собралась небольшая очередь из посетителей, терпеливо ждавших, когда освободится столик.
Впереди Майи стоял мужчина лет сорока в безупречном замшевом пиджаке цвета южного заката и брюках цвета хаки, который через плечо бросал на Майю осторожный взгляд каждый раз, когда она нервно — быстро и резко — поправляла пряди своих длинных волос, то и дело падавших ей на глаза. «Нечего на меня глазеть», — подумала девушка и про себя улыбнулась — так бы ему и врезала прямо по аккуратно подстриженному темечку, похожему на тщательно ухоженный газон. Именно из-за его прически Майя решила, что этот тип наверняка — владелец дома с патио миллиона за полтора и, конечно, в Квинсе, богатом районе Нью-Йорка, приехавший в центр по незначительному делу, возможно, чтобы просто купить билеты для всей семьи на какой-нибудь бродвейский мюзикл. «Или офф-бродвейский», — предположила она, посмотрев на мужчину еще раз, при этом ее взгляд встретился с его голубыми глазами — он автоматически улыбнулся…
Майя попробовала успокоиться. «Да и в самом деле, из-за чего мне нервничать, — убеждала она себя, одновременно прекрасно осознавая, что в последнее время задыхается от необъяснимого возбуждения. — Я на целый год приехала в город, в котором другие стремятся побывать хотя бы раз в жизни, мечтают провести в нем день или два. Я слушаю лекции лучших специалистов в области социолингвистики, выбрала тему диссертации, успешно над ней работаю… Что, черт побери, мне еще нужно?! Чтобы кто-то был рядом…»
Ее мучило одиночество. Она познакомилась с коллегами из докторантуры, но ни с кем из них не наладила по-настоящему дружеских отношений. «О’кей!» — все доброжелательно улыбаются. Предупредительны в студенческой столовой, приглашают в бар пить пиво и на куриные крылышки в пятницу вечером, это все так. Но они — не друзья, а просто люди, объединенные схожими интересами. Все заняты своими делами и постоянно куда-то спешат. Счета делят до цента. Занимаются в библиотеке, ходят на курсы, берут уроки танцев… загодя планируют посещение стоматолога, безошибочно знают расписание работы тренажерного зала или класса аэробики. У них все разложено по полочкам. Остается ли у них время для секса?!
Ход мыслей снова вернул Майю к Гордану: ей припомнилось, как они подолгу гуляли по городу, ходили в кино и на встречи с друзьями в небольших молодежных кафе на набережной, как потом расходились — каждая пара в свою сторону, они — в магазинчик отца Гордана или к нему домой, когда его родители были у кого-то в гостях, к ней, когда отец отправлялся на ставшие последнее время редкими лекции и экзамены… Боже, как ей всего этого недоставало! Не только секса. Ей нужен был он, его нежный, но уверенный взгляд, его голос, шепот, его крепкие руки… Скоро Гордан будет в Австрии, он обещал позвонить ей оттуда… Майя подумала, почему бы не позвать его сюда, в Америку… Он бы мог жить вместе с ней в комнате, которую она снимает, работать и писать программы, ведь специалисты по компьютерам нужны везде… Если у него не выйдет с работой, то они как-нибудь проживут вдвоем на ее стипендию…
Ее размышления прервал голос сотрудницы ресторана. Майя даже не заметила, что людей, стоявших перед ней, уже нет. Молодая женщина обращалась именно к ней. «Жаль, — сказала про себя Майя, думая о типе в желто-рыжем пиджаке, — он был совсем не плох».
— Вам на сколько человек столик? — спросила сотрудница Friday’s.
— На одного, пожалуйста, — ответила Майя.
— Трудно будет найти… В это время дня у нас очень много посетителей… — по-деловому, но в то же время любезно прокомментировала женщина за стойкой, улыбнулась, взяла меню с забавным красно-белым логотипом Friday’s и пригласила Майю следовать за ней.