[68] с планом моста в Вишеграде[69] или купола Голубой мечети в Стамбуле… Но нет, все какие-то босяки вроде этого Джеладина[70] с поводьями охридской двуколки и кнутом в руках.
— Что за Джеладин-бей? — спросил Кавай. — Тот, про которого у нас песни поют?
— …и про которого в «Сердаре» Пырличева. Тот самый, — сказал Пипан, — хозяин Охрида, изгнанный султаном из столицы, и бандит, каких свет не видывал…
— И хозяин Кузмана Капидана[71], — сказал Кавай, увлеченный своими мыслями.
— Да уж, весь Охрид от него кровавыми слезами плакал: и турки, и гяуры[72]. Точно так же, — добавил покойный Пипан, — как рыдали и македонцы, и греки от сына Филиппа из Пеллы. Великие люди создавали себе имя, совершали подвиги, но люди для них не стоили ни гроша, я так считаю.
— И в чем тут дело, — спросил Кавай, — какого дьявола они хотят вернуться?
— Не могут представить, что их время безвозвратно прошло… — неохотно объяснил Пипан и добавил: — По правде сказать, я немного разочарован этим переходом. Тут в основном только местные и ходят. Я хочу вернуться обратно.
— Куда, Стефан? Куда ты пойдешь теперь, в таком состоянии? — сказал Кавай, скрывая облегчение.
— Ну, как куда?! Я подумываю посетить архитектурный, — ответил профессор Стефан Пипан. — Там интереснее. Есть, по крайней мере, новые идеи. Да и дети должны приехать в Скопье на похороны. Ты не рассердишься, если я уйду?
Кавай посмотрел на друга и быстро проанализировал ситуацию. Хотя они прежде договорились держаться вместе, теперь все изменилось, так что Кавай сказал:
— Я тебя полностью понимаю, Стефан… А мне интересно, я тут в первый раз. Кроме того, я всю жизнь посвятил поискам прохода в другой мир.
— Да, но ты ищешь лучший мир…
— А ты разве знаешь, что в конце этого прохода?
Пипан ненадолго замолчал.
— Понимаешь, — сказал он неуверенно, — я об этом пока не думал. Просто наблюдал: тут разные типы есть, некоторые — совершенные карикатуры, но, должен признать, были и более приятные встречи…
— Ну, а я, — сказал Кавай, — хочу посмотреть, лучше ли там… и, если да, то понять, смогу ли я тот мир вытащить наружу, к нам, потому что наверху дела идут далеко не лучшим образом…
— Ты помнишь, когда мы встретились, я сказал тебе, что этот проход не единственный? — спросил Пипан.
— Да, — сразу вспомнил Кавай.
— Ну, вот, понимаешь, сразу после похорон я собираюсь уехать поискать другой переход, такой же, только гораздо больше… — радостно сообщил Пипан.
— И куда на этот раз, Стефан? — спросил Климент Кавай, впервые чувствуя, что разговор со Стефаном приятен ему так же, как когда тот был жив.
— Куда? В Париж. Я был там на практике после защиты диплома, и теперь, когда я сдал жизненный экзамен, меня что-то снова туда тянет. У меня прекрасные воспоминания о пребывании в Париже, друг мой Кавай, просто замечательные… — у Пипана на лице появилась улыбка хитреца и грешника, хотя Климент Кавай одновременно чувствовал незнакомое и теперь холодное, а не теплое, пахнущее вином, дыхание друга, убеждаясь, что Стефан Пипан действительно отошел в другой мир.
— В Париж? — тем не менее с любопытством переспросил Кавай. — А что там?
— Глубоко под тротуаром в Париже скрывается одна из самых больших тайн города: сотни километров подземных коридоров и залов, простирающихся вдоль всего левого берега Сены…
— Сотни?! — ошеломленно переспросил Кавай.
— Сотни, приятель! — подтвердил Пипан и сделал это так живо, что, если бы не холодное дыхание, Кавай снова бы засомневался в его статусе покойника. — В старых шахтах под Монпарнасом в восемнадцатом веке вырыли подземные рвы, в которых за годы похоронили тела более шести миллионов парижан…
— Сколько? — недоверчиво спросил Кавай.
— Шесть миллионов, приятель! Их в течение многих столетий хоронили в разных местах в городе: купцов, карманников, знатных граждан, преступников, санкюлотов, жертв массовых эпидемий, гильотинированных жертв революции, жертв Коммуны, просто умерших от старости…
— А люди знают про существование этого перехода?
— Конечно! В отличие от здешнего, про него все знают. Я скажу тебе еще одну вещь. У входа в него стоит мраморная плита, на которой вырезано: «Arrête!». И написано еще — «C’est ici l’empire de la mort». Ты ведь понимаешь, что это значит, не так ли?
— Еще бы. Я окончил классическую гимназию, — важно сообщил Кавай и, чтобы доказать это, механически перевел фразы, которые Стефан Пипан так сочно выговорил по-французски. — Это значит: «Стой! Здесь царство мертвых». Нечто похожее на надпись при входе в Ад у Данте… только у него тем, кто туда входит, рекомендуется оставить надежду…
— И раз уж мы заговорили об этом, знаешь ли ты, что, в отличие от вымысла Данте, этот переход действительно существует и в него можно войти? — спросил Пипан.
— Правда?! — спросил Кавай и поймал себя на мысли, что после окончания исследования перехода Волчани он уже хочет срочно отправиться в Париж…
— Да. Многие посетители утверждают, что в парижских катакомбах они почувствовали холодное дыхание смерти и видели призраки революционеров. Катакомбы и вообще парижские подземелья — и сегодня чрезвычайно загадочные места, о которых много не говорят.
— Почему? — наивно спросил Кавай.
— Ну, как почему! — с чувством воскликнул Пипан. — Париж считается городом света. Никто не хочет, чтобы какие-то темные места нарушили этот образ…
— Ты хочешь опять сказать: в отличие от того, что делается у нас… — сделал вывод Кавай.
— Понимай, как знаешь, — сказал Пипан.
— А ты сам-то уже побывал там? — не без задней мысли спросил Климент Кавай, довольный тем, что является первым живым ученым, который посетил Волчани.
— Правду сказать, когда я был в Париже, меня больше интересовала жизнь, готика Нотр-Дама, архитектурный подвиг Эйфеля, кафе Латинского квартала, студенческая любовь в мансардах пансионов, иногда, после получения стипендии, и проститутки на Place Pigalle… А теперь настало время взглянуть на этот переход, а, может, и еще на другой…
— Еще какой-то? — тихо повторил Кавай. — Ну-ка, Стефан, говори, сколько еще есть таких переходов?
— Эээх! — сказал Пипан, подняв правую руку и делая жест, будто перелистывает огромную невидимую книгу. — Им несть числа! Есть переход в донжонах Лондона, подземельях Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, в знаменитых старых цистернах в Стамбуле, были такие переходы и в Шанхае, и под старинными дворцами Киото, даже в Вашингтоне — в подземной инфраструктуре между Белым домом, Конгрессом и окружающими их зданиями… только американцы по своему лабиринту не ходят пешком, а ездят специальной подземной железной дорогой…
— Это невозможно… — сказал потрясенный Климент Кавай, — да ведь это всемирная сеть…
— Вот именно! — серьезно посмотрел на него покойный Пипан. — А ты что думаешь, откуда появляются тени прошлого? Из одного Волчани? Везде, Кавай, есть свои собственные подземелья и их обитатели. Их призраки — там, наши местные — здесь. Другой вопрос, что все они могут создать проблемы для нашего общего мира. Они действуют на местном уровне, но если задумают что-то глобальное, то мало не покажется никому… слава богу, им не пришло в голову организовать подземный интернационал, тогда бы всем нам пришел конец…
— Вот оно что… — не переставал удивляться Кавай.
— Можно создать и подземную историю, да что там, и подземную географию, — спокойно продолжал Пипан. — Тебе известно, что в Древней Греции считали, что в царство теней можно попасть через три подземных прохода, вернее, три пещеры неведомой глубины: одна из них в Ахерузе, вторая — в Понтийской Гераклее, а третья в — Колоне.
— В колонне? — попытался пошутить Кавай. Впрочем, это была просто попытка справиться с потоком сведений, который обрушил на него Пипан.
— Нет, не в колонне. Это географическое наименование, — не принял шутки Пипан. — Через эти проходы в древности осуществлялось все подземно-надземное мифологическое движение. Например, Персефона полгода проводила в подземном царстве своего мужа Аида, а полгода наверху у своей матери Деметры; Эвридика внизу, Орфей наверху, Харон, посещавший внешний мир — наверху, Геракл у Цербера, трехголового сторожа подземного царства, опять-таки, внизу… Эней Вергилия проник в подземный мир через вулканическое озеро Авернус, которое римляне считали входом в подземный мир. И так далее, и тому подобное…
— Так, так… — соглашался Кавай.
— Существуют целые карты того света с переходами, переправами и каналами, сообщающимися с внешним миром. Открою тебе одну тайну: я оставил своему бывшему помощнику Градишкому проект, мое авторское представление того, как выглядел Тартар, крепость, в которой содержались души грешников в подземном мире в древности. Я исходил из источников, которые указывают нам, что Тартар — крепость с бронзовыми воротами и тремя рядами стен, под которыми течет подземная река Флегетон… Это подземное движение — старая проблема, дорогой мой Кавай, — сказал профессор Пипан, — и, как видишь, всемирно-исторический процесс…
— Вот как… — проговорил профессор Кавай и с некоторой завистью оттого, что сам он пока остается в местном переходе, добавил: — Значит, теперь у тебя курс на Париж?
— Да… Отправлюсь в Париж — через кладбище в Скопье… — сказал, прощаясь, покойный архитектор, быстро и легко встав.
Климент Кавай печально посмотрел на старого друга. Он понял, что пришло время прощаться.
— Ну, до свидания, Стефан! — сказал Кавай, чувствуя, что грусть сжимает ему сердце.
— Вообще-то, лучше сказать: прощай, — поправил его Пипан, — но я понимаю, что ты имел в виду.
— Да, да, — думая уже о своем, печально сказал Кавай.