и.
Лейтенант Эльсинор не мог скрыть своего изумления… Кемаль заметил это и вопросительно поднял брови.
— Простите, что я так смотрю на вас, — сказал Эльсинор, — но вы очень похожи на одного человека.
— Ах, вот оно что! — улыбнулся Кемаль. — На этом свете у всех есть двойники.
— Речь идет о близком родственнике…
— В этом мире мы все родственники, — сказал Кемаль, — как говорится, одна большая семья. Хотя, если честно, иногда я не могу понять, откуда в этой большой семье столько ненависти. Вот, совсем недавно, слушая одну прекрасную песню, я подумал: Шукюр, что существует севда. «Шукюр» по-турецки значит счастье, «севда» значит любовь. Песни, которые поют здесь, называются севдалинками, и все они — удивительный сплав турецкой сентиментальности и славянской сердечности.
Только теперь Хью понял, что все вокруг — это единое целое: прекрасный пейзаж, поэтичный мост, дух смешавшихся культур и звучавшая невдалеке песня, придававшая великолепному виду грустную, душевную теплоту.
Кемаль еще раз посмотрел на мост, потом вынул записную книжку и начал писать.
— Вы знаете, кто построил мост? — спросил Хью.
— Знаю, — сказал Кемаль. — Его спроектировал архитектор Хайруддин, ученик великого зодчего Синана. Но, испугавшись суровой угрозы султана Сулеймана, известного как Сулейман Великолепный, что он прикажет казнить его, если мост рухнет, Хайруддин сбежал. Проект Хайруддина воплотил в жизнь местный строитель по имени Мемед Карагоз.
— Впечатляет, — сказал американский лейтенант.
— А вам известно, когда был построен этот мост? — спросил его собеседник.
— Нет, — ответил Хью… — А вам?
— Конечно. В 1566 году и построен он из 456 каменных блоков. Тут есть загадка для нумерологов. Четыре, пять, шесть, красивый ряд цифр, не так ли? — сказал Кемаль, снял шляпу и посмотрел собеседнику в глаза. — Теперь сотни этих блоков лежат на дне реки.
— Да, очень жаль. Мост бомбил какой-то безумный генерал. Хорват.
— При чем здесь хорват… Важно, что этот человек на гражданке был кинорежиссером. Вы об этом знали? Но вы хорошо сказали: «безумный генерал»… — заметил Кемаль, глядя пронзительным взглядом серых глаз на молодого офицера. — Иншаллах! Не все генералы таковы.
— Вы очень похожи на моего отца, — искренно сказал Хью незнакомцу, который своей величественностью и уверенностью внушал ему спокойствие, как до недавнего времени и его отец.
— Да? Знаете, у меня нет детей. Но я стал отцом нации. Поэтому меня так и назвали — Ататюрк. Но вы не принадлежите к моему народу. Я определенно не ваш отец, — прокомментировал Кемаль.
— Моего отца уже нет в живых, — сказал Хью и посмотрел на Кемаля, не понимая, откуда ему знакомо лицо собеседника.
— Мне очень жаль, я вижу, что вам его недостает, — сказал Кемаль по-военному строго, а потом с ироничной полуулыбкой добавил: — Знаете, иногда у меня тоже возникает такое чувство.
— Вы давно в Боснии и Герцеговине? — спросил Хью и протянул ему открытую пачку Camel.
— Недавно, я здесь проездом. Собираюсь в Рим, потом в Париж, — ответил Кемаль и покачал головой. — Спасибо. Я не курю, и вам не советую. Вредно для здоровья.
— Завидую. Уже год я не видел цивилизации, — сказал Хью, думая, что это совершенно невероятно, что житель Балкан, да еще и турок, читает ему лекцию о вреде курения. — Мое подразделение размещено неподалеку, в одном жутком месте.
— А чего другого тут можно ожидать, после таких разрушений? — сказал Кемаль.
— Значит, путешествуете… — Хью не понял высказывания Ататюрка.
— Еду домой. Я не спешу… езжу по миру.
— И давно?
— Мне кажется, что я добираюсь до дома уже целый век. Интересно, насколько за это время изменился свет.
— Сейчас все быстро меняется, — прокомментировал Хью ответ общей фразой, не понимая до конца смысла слов Кемаля, нелогичность которых молодой лейтенант приписал плохому владению английским языком.
— Где как, — сказал Кемаль, — где-то — да, а кое-где время будто остановилось.
— Где вы побывали до сих пор?
— Я был во многих местах. Съездил в Нагорный Карабах, потом еще раз в Палестину, в Грузию и Чечню. Проехал через Нью-Йорк. Был в Афганистане. Потом отправился в Белград, потом в Хорватию, в Баня-Луку… Уже не помню, в каком порядке.
— Что вы там искали? — осторожно спросил Эльсинор.
Кемаль молчал, глядя вдаль. Потом повернулся к собеседнику:
— Вы не поверите. Мосты. Я искал мосты, а увидел, как умирают люди и разрушаются города. Вот и сюда я приехал, чтобы увидеть мост. Этот мост, настоящий шедевр зодчества, дал городу название, имя и душу. Вон, что от него осталось — один скелет… Как сейчас следует называть этот город? Нет ничего печальнее, чем разрушенные мосты.
— Здесь произошли страшные события, — сказал Хью. — Не знаю, насколько хорошо вам знакомы эти края…
— Они были когда-то частью моей страны, — сказал Ататюрк.
— Вы из Югославии?
— Нет. Я жил в одной великой и могучей империи. И она тоже распалась. Поднялась, понимаете ли, революция. Теперь я удивляюсь, зачем. Для чего мы делаем революции? А ведь их было так много, что даже число их нам неизвестно. Жестокие и мягкие. Кровавые и бархатные. Целый век текли реки крови для того, чтобы все ходили в бархате. Но время показало, что бархата на всех все равно не хватает. Так мы и остались раздетыми… Мы хотели начать новую жизнь, а разрушили старые мосты. Как этот, например. Теперь мы на противоположных берегах. Мы боролись, чтобы всем стало лучше. Мы хотели прогресса, а вернулись назад. Сегодня в этом мире живут воспоминаниями о мертвых людях и несуществующих странах. Удивительно! Никто ни в чем не уверен. Теперь все можно. Кто знает, что ждет нас завтра.
— Я оптимист… — проговорил лейтенант Хью Эльсинор, намереваясь прервать эту восточную тираду.
— И я был им, молодой человек, — заметил Кемаль. — И я был им.
— Поверьте, вам надо просто, хотя бы ненадолго, вернуться домой, — сказал Хью нервно. — Дома, как говорится, и стены лечат…
— Я, вообще-то, и собирался домой, а видите, где оказался. Я отправился в Восточном экспрессе в Европу и затерялся здесь. Оказывается, история — это поезд, который ездит по кругу. Думаешь, что ты едешь вперед, а возвращаешься туда, откуда выехал. А в центре этого круга Европа. Все вращается вокруг нее.
— Вам нужно разрушить все мосты в прошлое.
— Мне об этом говорить не надо, — меланхолично сказал Кемаль. — Я всю свою жизнь стремился к обновлению…
— Да, но и сегодня следует смотреть в будущее, — сказал лейтенант Эльсинор.
— Я посмотрел. Оказывается, конец девятнадцатого века был лучше, чем конец двадцатого. И начало двадцатого лучше, чем начало двадцать первого… — улыбнулся Кемаль. — Мы все будто путешествуем во времени, при этом движемся назад. Похоже, поезд истории пропустил какую-то важную стрелку. Как вы думаете, не окажется ли и этот век лучше следующего? Мне кажется, что не за горами время, когда будет снесено немало и других мостов.
— У вас очень мрачный взгляд на вещи, — прервал его Хью.
— Да? И почему же вы так считаете? — устало спросил Кемаль.
— Не знаю… Вероятно, из-за этой вашей балканской и вообще восточной склонности к патетике, — произнес Хью, для которого эта встреча была началом избавления от страхов, появившихся у него после похорон отца. — В ваших песнях постоянным рефреном звучит «Ох, ох». Человек должен мыслить позитивно. Think pinkl[93] — как говорят у нас. Это вселяет надежду. Пробуждает мечты. Кстати, лучше всего мечтается дома.
— А здесь наоборот, говорят, что лучше мечтается вдали от дома.
— Я так не думаю.
— Я рад. И о чем же мечтаете вы?
— О доме, конечно, — рассмеялся Хью. — У меня там есть девушка. Я думаю, что скоро мы поженимся. Хочу, чтобы была семья. Я получил новую работу. Мне она нравится, хотя она будет полностью административной. После того, что я испытал здесь, мне нужно чуть больше мира и спокойствия. Буду жить в Вашингтоне, работать в Пентагоне.
Кемаль посмотрел на молодого человека. По его лицу скользнула знакомая мягкая улыбка.
— Боже, до чего вы похожи на моего отца!
85
Неоновые вывески магазинов и огни небоскребов размытыми пятнами отражались на влажном асфальте. Нью-Йорк и ночью полон света и шума огромного города, — думала в восхищении учительница, двигаясь в потоке людей по Бродвею. Затем она свернула на одну из улиц поменьше, которая вела к Пятой авеню, где такой толчеи уже не было. Доносившиеся из центра звуки стали глуше. Женщина шла медленно. Подняв голову, она в смятении разглядывала огромные вертикали города. На облака над небоскребами ложился матовый отблеск яркого света, который большой город отправлял во вселенную, и лишь на небольшом чистом кусочке неба едва заметно проглядывали звезды. Учительница размышляла о том, что Нью-Йорк — единственный город, в котором дела рук человеческих затмевают божественные творения, когда ее ушей коснулся теплый звук саксофона. Она посмотрела туда, откуда лилась музыка, и увидела лестницу, которая вела к открытой двери небольшого джаз-клуба, из трубы над дверью шел пар. Потом, как в ее мечтах, кто-то окликнул ее. Учительница остановилась. Звуки саксофона стали громче.
— Hello there! — услышала она позади себя мягкий голос.
Она знала, что ночью Нью-Йорк может быть опасным местом, особенно для одинокой женщины, но не испугалась. Она улыбнулась еще до того, как обернуться. А повернувшись к человеку, который с ней поздоровался, она увидела его. На нем была куртка с капюшоном, тонкий галстук и шляпа с узкими полями, которую он приподнял, открывая лоб. В уголке рта он держал сигарету и улыбался. Выпустил дым и махнул кому-то рукой. Послышались звуки мелодии «Strangers in the night».
— Parlez vous… français? — сказала она, смутившись, как школьница.
— Нет. Но я вас прекрасно понимаю, — сказал он и добавил: — Впрочем, мы всегда понимали друг друга. Вы ведь знаете, кто я, не так ли?