Она встала. Холодный воздух поступал в каюту через балконную дверь, которую она всегда оставляла на ночь полуоткрытой. Только что выбравшись из-под толстого пухового одеяла, заправленного в пододеяльник из египетского хлопка, теперь она мерзла и пожалела о том, что вместо фланелевой пижамы надела шелковую ночную сорочку на бретельках.
Так до конца и не проснувшись, шаркая ногами, Юлия проследовала в ванную. Волнение моря еще больше способствовало тому, что она с трудом сохраняла равновесие, нарушенное после сна. Уже ставшие привычными скрипы и стоны каждого отдельного мебельного паза как нельзя лучше подходили к ее состоянию. Она чувствовала себя совершенно разбитой. У нее пересохло во рту и болела голова. Она хотела в туалет, и ей нужно было выпить глоток воды, лучше всего с аспирином.
В этот момент мягкий коврик под ее босыми ногами слегка сдвинулся. Юлия включила слабую настольную лампу, наклонилась и нащупала конверт. Он еще наполовину торчал под межкомнатной дверью, под которую был подсунут.
«Для мамы», — было написано, несомненно, Лизиным вычурным, девичьим почерком на лицевой стороне конверта. Юлия сразу окончательно проснулась. От знакомого, ужасного чувства у нее перехватило дыхание.
Несколько лет тому назад Юлия услышала приглушенные крики, когда стояла у кассы одного из супермаркетов в Швейцарском квартале Берлина. Сначала она подумала, что это на парковке мать зовет своего расшалившегося ребенка, но крики становились все истеричнее. Неожиданно два покупателя и один из продавцов сорвались с места и бросились к выходу. Юлия обменялась встревоженным взглядом с кассиршей и заметила в ее глазах такую же нездоровую шизофреническую реакцию, какую испытывала сама. Она стояла, разрываясь между желанием удовлетворить свое любопытство и страхом стать свидетелем чего-то такого ужасного, что лучше бы этого и не видеть. Такое же противоречивое чувство, какое она испытала тогда, охватило ее и теперь. Только в тысячу раз более сильное.
Она должна была открыть этот конверт и непременно узнать, что в нем, даже если была почти уверена: письмо, которое дочь ночью тайком подсовывает своей матери, не может означать ничего хорошего. Так же как и жалобные крики матери на оживленной парковке, на которой внезапно прекратилось движение автомобилей.
Дрожа всем телом, она надорвала конверт, обрезалась об острые края почтовой бумаги, когда вытаскивала письмо, развернула сложенную пополам страницу и прочла сообщение Лизы, которое должна была получить только через несколько часов, а именно в девять утра, проснувшись по звонку будильника, чтобы вместе с дочерью пойти на завтрак.
Все послание дочери состояло только из одного предложения, которое, в свою очередь, заключало всего лишь четыре слова.
«Мне очень жаль, мамочка».
Но больше слов и не требовалось, чтобы Юлия почувствовала такой страх за свою дочь, который нельзя было сравнить ни с чем на свете.
Глава 36
— Ты не хочешь об этом говорить?
Тимми упрямо выдвинул нижнюю губу вперед, еще сильнее прижал подбородок к груди и покачал головой.
— Тебе больше не нравится в школе?
Его сын пожал плечами.
Мартин наблюдал за ним от окна, к карнизу которого прислонился.
Тимми сидел за своим детским письменным столом и сосредоточенно чесал коленку под столешницей.
— Послушай, меня не волнует двойка по математике, — сказал Мартин, обращаясь к сыну.
Эта двойка была лишь симптомом. Одним из многих, проявившихся в последнее время: например, его постоянное желание поспать подольше. По утрам Надя никак не могла его разбудить, и у него уже было три замечания из-за опозданий на занятия. Затем он перестал заниматься теннисом. Просто так. Мартин и Надя не относились к тем родителям, которые принуждают своих детей делать что-то такое, что им не нравится, однако решение Тимми в одночасье бросить занятия теннисом неприятно поразило их. Они думали, что он счастлив и с нетерпением ждет следующего сезона, в котором у него были хорошие шансы попасть в сборную Берлина. Если бы Тимми не было всего лишь десять лет, Мартин мог бы подумать, что его странное поведение объясняется любовной тоской. Но по-видимому, была какая-то другая причина.
— У тебя проблемы с одноклассниками?
Тимми поднял голову. Мартин даже испугался, заметив, каким усталым выглядел его сын. Почти таким же усталым, каким был он сам.
— Нет. Там все о’кей. Нет никого, кто бы заставил меня жрать кебаб, если ты это имеешь в виду.
Словом «кебаб» в его школе называли горсть листвы и грязи, которую физически самые сильные ученики в классе собирали в школьном дворе, чтобы ради удовольствия запихнуть эту дрянь в рот самым слабым. Просто так, потому что они могли это сделать.
— Это из-за тебя. Потому что тебя часто не бывает дома, и мама… — Голос Тимми сорвался. Мартин видел, как он старался не расплакаться на глазах у отца.
— Эй, иди-ка сюда. — Мартин подошел к нему, опустился на колени рядом с письменным столом и обнял сынишку.
Он почувствовал, как похудел Тимми, с тех пор как перерывы между скандалами в их семье стали совсем короткими, пока их ссоры в конце концов не превратились в никогда не затухающую перебранку.
— Когда мама и папа ругаются, это не имеет никакого отношения к тебе, надеюсь, ты это понимаешь?
Тимми кивнул и шмыгнул носом.
— Это я во всем виноват, малыш. Я слишком часто отлучаюсь по работе. Но я клянусь тебе, скоро это прекратится. Мне осталось выполнить последнее задание, после этого я уволюсь и поищу себе такую работу, которую смогу выполнять, сидя дома. Как тебе такое предложение?
Тимми высвободился из его объятий. Но в его взгляде читалось сомнение. По его лицу было видно, что он никак не может поверить в хорошую новость.
— И тогда ты всегда будешь со мной?
— Да. Я обещаю тебе это. Я скоро вернусь, и тогда мы всегда будем вместе.
Мартин поцеловал Тимми в лоб и взъерошил его волосы.
Потом он встал, подошел к двери и поднял вещмешок, в который уже успел уложить свои вещи.
Он открыл дверь комнаты Тимми и обернулся: ему пришла в голову еще одна мысль.
— Боюсь, я обманул тебя, малыш.
Тимми, продолжавший неподвижно сидеть за столом, кивнул. Его слезы исчезли. С окаменевшим лицом он сказал:
— Я знаю, папа. Мы больше никогда не увидимся.
Тимми судорожно сглотнул.
— Я умру. Точно так, как сейчас умираешь ты.
— Я?
— Да. Ты же знаешь. Вода — это ауа. А сейчас ты падаешь в…
Воду.
Твердую.
Темную.
Боль от удара о воду заставила Мартина очнуться от беспамятства, заполненного воспоминаниями. Такое чувство, словно какой-то великан вырывает у него из спины позвоночник, пронзило его от копчика вверх до самого мозга. Одновременно росло давление на уши, чем глубже он погружался в воду.
Мартин жадно ловил ртом воздух, но даже вода не хотела заполнить его легкие. Его голова все еще находилась внутри полиэтиленового пакета. По меньшей мере, теперь его руки не были как из свинца, и он смог освободиться от пакета.
Потеряв ориентацию, он начал беспорядочно бить руками и ногами. Сапоги висели на его ногах, как пудовые гири. Одежда станет его гробом, если он не освободится от нее.
Никакой надежды вынырнуть в ней на поверхность.
А хочу ли я вообще выныривать?
В то время когда его тело инстинктивно боролось за жизнь, сам Мартин мысленно даже сожалел о том, что остался жив при падении.
«Ты падаешь», — все еще звучал у него в ушах голос сына, и Мартину пришел на ум другой Тим. Тим Сирс, один из немногих, кто остался в живых после прыжка с круизного лайнера. Однако тот упал после попойки с высоты двадцати метров с борта «Селебрейшен» в теплые воды Мексиканского залива. В ледяных водах Атлантики Сирс не смог бы продержаться семнадцать часов до прибытия спасателей.
Хотя вода не казалась такой уж холодной. По-видимому, электрический ток, который киллер пропустил через тело Мартина, изменил полярность контактов между нейронами его центра чувствительности.
Он не почувствовал тысячи игл, которые должны были бы впиться в его лицо. Вода была прохладной, но не ледяной. Теплое течение?
Мартин лихорадочно заработал руками и ногами. Начал терять силы.
Воздух, мне нужен…
Воздух. Холодный. Сырой. Сразу же исчезло давление на уши.
Голова Мартина показалась над поверхностью воды. Он жадно хватал ртом кислород. И ожидал самого худшего: оказаться в полном сознании в бурных водах Атлантического океана, в черной пустоте. Не видеть никаких огней. Ни судовых огней «Султана», который уже уплыл далеко вперед, так как никто на его борту не поднял тревогу. Ни свечения звезд в затянутом облаками небе над головой.
Но чего он точно не ожидал, так это руки, на которую наткнулся.
И смеха, который услышал.
Потом Мартина подхватила какая-то сила, происхождение которой он никак не мог себе объяснить. Он почувствовал сильный рывок, и вода под его спиной вдруг стала твердой.
В то же время смех стал громче, и женщина с британским акцентом и пронзительным голосом воскликнула: «Да он же пьян в стельку!» Мартин уставился вверх на темную фигуру в капюшоне, стоявшую у поручней на семнадцатой палубе. На того человека без лица, который во время схватки на прогулочной палубе обездвижил его с помощью «Тазера», специального оружия, используемого полицией, затем натянул ему на голову полиэтиленовый пакет и отволок в торец палубы, чтобы перебросить через поручни в открытый плавательный бассейн «Султана», находившийся пятью метрами ниже.
Глава 37
Межкомнатная дверь не открывалась. Лиза заперлась изнутри на задвижку и не реагировала. Ни на барабанную дробь ее кулаков, ни на пронзительные, полные отчаяния крики Юлии.